У того было будущее, надежда: а вдруг - точка на горизонте! У нас не будет никакой точки, повек не будет. И вcе же надо ходить за топливом. Будем сидеть в зимнюю долгую ночь у печурки, смотреть в огонь. В огне бывают видения… Прошлое вспыхивает и гаснет… Гора хворосту выросла за эти недели, сохнет. Надо еще, еще. Славно будет рубить зимой! Так и будут отскакивать! На целые дни работы. Надо пользоваться погодой. Теперь хорошо, тепло - можно и босиком или на деревяшках, а вот как задует от Чатырдага, да зарядят дожди… Тогда плохо ходить по балкам.

Я надеваю тряпье… Старьевщик посмеется над ним, в мешок запхает. Что понимают старьевщики! Они и живую душу крючком зацепят, чтобы выменять на гроши. Из человеческих костей наварят клею - для будущего, из крови настряпают «кубиков» для бульона… Раздолье теперь старьевщикам, обновителям жизни! Возят они по ней железными крюками.

Мои лохмотья… Последние годы жизни, последние дни - на них последняя ласка взгляда… Они не пойдут старьевщикам. Истают они под солнцем, истлеют в дождях и ветрах, на колючих кустах по балкам, по птичьим гнездам…

Надо отворить ставни. А ну-ка, какое утро?..

Да какое же может быть утро в Крыму, у моря, в начале августа?! Солнечное, конечно. Такое ослепительно-солнечное, роскошное, что больно глядеть на море: колет и бьет в глаза.

Только отпахнешь дверь - и хлынет в защуренные глаза, в обмятое, увядающее лицо солнцем пронизанная ночная свежесть горных лесов, долин горных, налитая особенной, крымской, горечью, настоявшеюся в лесных щелях, сорвавшеюся с лугов, от Яйлы. Это - последние волны ночного ветра: скоро потянет с моря.

Милое утро, здравствуй!

В отлогой балке - корытом, где виноградник, еще тенисто, свежо и серо; но глинистый скат напротив уже розово-красный, как свежая медь, и верхушки молодок-груш, понизу виноградника, залиты алым глянцем. А хороши молодки! Прибрались, подзолотились, понавешали на себя тяжелые бусы-грушки - «мари-луиз».

Я тревожно обыскиваю глазами… Целы! Еще одну ночь провисели благополучно. Не жадность это: это же хлеб наш зреет, хлеб насущный.

Здравствуйте и вы, горы!

К морю - малютка гора Кастель, крепость над виноградниками, гремящими надалеко славой. Там и золотистый «сотерн» - светлая кровь горы, и густое «бордо», пахнущее сафьяном и черносливом, и крымским солнцем! - кровь темная. Сторожит Кастель свои виноградники от стужи, греет ночами жаром. В розовой шапке она теперь, понизу темная, вся - лесная.

Правее, дальше - крепостная стена-отвес, голая Куш-Кая, плакат горный. Утром - розовый, к ночи - синий. Все вбирает в себя, все видит. Чертит на нем неведомая рука… Сколько верст до него, а - близкий. Вытяни руку и коснешься: только перемахнуть долину внизу и взгорья, все - в садах, в виноградниках, в лесах, балках. Вспыхивает по ним невидимая дорога пылью: катит автомобиль на Ялту.

Правее еще - мохнатая шапка лесного Бабугана. Утрами золотится он; обычно - дремуче-черен. Видны на нем щетины лесов сосновых, когда солнце плавится и дрожит за ними. Оттуда приходит дождь. Солнце туда уходит.

Почему-то кажется мне, что с дремуче-черного Бабугана сползает ночь…

Не надо думать о ночи, о снах обманных, где все - нездешнее. Ночью они вернутся. Утро срывает сны: вот она, голая правда, - под ногами. Встречай же его молитвой! Оно открывает дали…

Не надо глядеть на дали: дали обманчивы, как и сны. Они манят и - не дают. В них голубого много, зеленого, золотого. Не надо сказок. Вот она, правда, - под ногами.

Я знаю, что в виноградниках, под Кастелью, не будет винограда, что в белых домиках - пусто, а по лесистым взгорьям разметаны человеческие жизни… Знаю, что земля напиталась кровью, и вино выйдет терпким и не даст радостного забытья. Страшное вписала в себя серая стена Куш-Каи, видная недалеко.

Эпопея

Аннотация издательства:
Эпопея "Солнце мертвых" -- безусловно, одна из самых трагических книг за всю историю человечества. История одичания людей в братоубийственной Гражданской войне написана не просто свидетелем событий, а выдающимся русским писателем, может быть, одним из самых крупных писателей ХХ века. Масштабы творческого наследия Ивана Сергеевича Шмелева мы еще не осознали в полной мере.

Впервые собранные воедино и приложенные к настоящему изданию "Солнца мертвых", письма автора к наркому Луначарскому и к писателю Вересаеву дают книге как бы новое дыхание, увеличивают и без того громадный и эмоциональный заряд произведения.

Учитывая условия выживания людей в наших сегодняшних "горячих точках", эпопея "Солнце мертвых", к сожалению, опять актуальна.

Как сказал по поводу этой книги Томас Манн:
"Читайте, если у вас хватит смелости..."

Реквием

"Мы в Берлине!

Неведомо для чего. Бежал от своего гopя. Тщетно... Мы с Олей разбиты душой и мыкаемся бесцельно... И даже впервые видимая заграница -- не трогает... Мертвой душе свобода не нужна...

Итак, я, может быть, попаду в Париж. Потом увижу Гент, Остенде, Брюгге, затем Италия на один или два месяца. И -- Москва! Смерть -- в Москве. Может быть, в Крыму. Уеду умирать туда. Туда, да. Там у нас есть маленькая дачка. Там мы расстались с нашим бесценным, нашей радостью, нашей жизнью... -- Сережей. -- Так я любил его, так любил и так потерял страшно. О, если бы чудо! Чудо, чуда хочу! Кошмар это, что я в Берлине. Зачем? Ночь, за окном дождь, огни плачут... Почему мы здесь и одни, совсем одни, Юля! Одни. Пойми это! Бесцельные, ненужные. И это не сон, не искус, это будто бы жизнь. О, тяжко!.."

Так писал, вырвавшись из красной России за границу, Иван Сергеевич Шмелев своей любимой племяннице и душеприказчице Ю.А.Кутыриной в январе 1922 года. Он еще не знал, что никогда не вернется на родину, еще таил надежду, что его единственный сын Сергей, расстрелянный во время большого террора конца 1920 - начала 1921 годов в Крыму, жив, еще не отошел от пережитого в маленькой, вымороженной и голодной Алуште. И еще не родился замысел названного "эпопеей" реквиема -- "Солнца мертвых".

Эпопея создавалась в марте-сентябре 1923 года в Париже и у Буниных, в Грассе. На калейдоскоп страшных впечатлений должна была лечь траурная тень личной трагедии. В "Солнце мертвых" о погибшем сыне -- ни слова, но именно глубокая человеческая боль, которую Шмелев не мог унять даже выстраданным словом, придает всему повествованию огромную масштабность. Многие знаменитые писатели, а среди них Томас Манн, Герхард Гауптман, Сельма Лагерлеф, считали "Солнце мертвых" самым сильным из созданного Шмелевым. Эмигрантская критика -- Николай Кульман, Петр Пильский, Юлий Айхенвальд, Владимир Ладыженский, Александр Амфитеатров -- встретили шмелевскую эпопею восторженными откликами. Но, пожалуй, наиболее проникновенно написал о "Солнце мертвых" прекрасный прозаик Иван Лукаш:

"Эта замечательная книга вышла в свет и хлынула, как откровение, на всю Европу, лихорадочно переводится на "большие" языки...
Читал ее за полночь, задыхаясь.
О чем книга И. С. Шмелева?
О смерти русского человека и русской земли.
О смерти русских трав и зверей, русских садов и русского неба.
О смерти русского солнца.

О смерти всей вселенной, -- когда умерла Россия -- о мертвом солнце мертвых..." Несмотря на ужас пережитого, Шмелев против русского человека не озлобился, хотя жизнь "новую" проклял. Но и там, под чужим небом, желал упокоиться в России, в любимой им Москве, 3 июля 1959 года Юлия Александровна Кутырина писала автору этих строк:
"Важный вопрос для меня, как помочь мне -- душеприказчице (по воле завещания Ивана Сергеевича, моего незабвенного дяди Вани) выполнить его волю: перевезти его прах и его жены в Москву, для успокоения рядом с могилой отца его в Донском монастыре..."

Творчество Шмелева, его память освещает солнце -- вечно живое солнце русского страдания и русского подвижничества.
Олег Михайлов

ЧАСТЬ 1. УТРО

За глиняной стенкой, в тревожном сне, слышу я тяжелую поступь и треск колючего сушняка...

Это опять Тамарка напирает на мой забор, красавица симменталка, белая, в рыжих пятнах, -- опора семьи, что живет повыше меня, на горке. Каждый день бутылки три молока -- пенного, теплого, пахнущего живой коровой! Когда молоко вскипает, начинают играть на нем золотые блестки жира и появляется пеночка...
Не надо думать о таких пустяках -- чего они лезут в голову!

Итак, новое утро...
Да, сон я видел... странный какой-то сон, чего не бывает в жизни.
Все эти месяцы снятся мне пышные сны. С чего? Явь моя так убога... Дворцы, сады... Тысячи комнат -- не комнат, а зал роскошный из сказок Шехерезады -- с люстрами в голубых огнях -- огнях нездешних, с серебряными столами, на которых груды цветов -- нездешних. Я хожу и хожу по залам -- ищу...

Кого я с великой мукой ищу -- не знаю. В тоске, в тревоге я выглядываю в огромные окна: за ними сады, с лужайками, с зеленеющими долинками, как на старинных картинах. Солнце как будто светит, но это не наше солнце... -- подводный какой-то свет, бледной жести. И всюду -- цветут деревья, нездешние: высокие-высокие сирени, бледные колокольчики на них, розы поблекшие... Странных людей я вижу. С лицами неживыми ходят, ходят они по залам в одеждах бледных -- с икон как будто, заглядывают со мною в окна. Что-то мне говорит -- я чую это щемящей болью, -- что они прошли через страшное, сделали с ними что-то, и они -- вне жизни. Уже -- нездешние... И невыносимая скорбь ходит со мной в этих до жути роскошных залах...
Я рад проснуться.
Конечно, она -- Тамарка. Когда молоко вскипает... Не надо думать о молоке. Хлеб насущный? У нас на несколько дней муки... Она хорошо запрятана по щелям -- теперь опасно держать открыто: придут ночью... На огородике помидоры -- правда, еще зеленые, но они скоро покраснеют... с десяток кукурузы, завязывается тыква... Довольно, не надо думать!..
Как не хочется подыматься! Все тело ломит, а надо ходить по балам, рубить "кутюки" эти, дубовые корневища. Опять все то же!..

Да что такое, Тамарка у забора!.. Сопенье, похлестывание веток... обгладывает миндаль! А сейчас подойдет к воротам и начнет выпирать калитку. Кажется, кол приставил... На прошлой неделе она выперла ее на колу, сняла с петель, когда все спали, и сожрала половину огорода. Конечно, голод... Сена у Вербы нет на горке, трава давно погорела -- только обглоданный граб да камни. До поздней ночи нужно бродить Тамарке, выискивать по глубоким балкам, по непролазным чащам. И она бродит, бродит... А все-таки подыматься надо. Какой же сегодня день? Месяц -- август. А день... Дни теперь ни к чему, и календаря не надо. Бессрочнику все едино! Вчера доносило благовест в городке... Я сорвал зеленый "кальвиль" -- и вспомнил: Преображение! Стоял с яблоком в балке... принес и положил тихо на веранде. Преображение... Лежит "кальвиль" на веранде. От него теперь можно отсчитывать дни, недели...

Надо начинать день, увертываться от мыслей. Надо так завертеться в пустяках дня, чтобы бездумно сказать себе: еще один день убит!

Как каторжанин-бессрочник, я устало надеваю тряпье -- милое мое прошлое, изодранное по чащам. Каждый день надо ходить по балкам, царапаться с топором по кручам: заготовлять к зиме топливо. Зачем -- не знаю. Чтобы убивать время. Мечтал когда-то сделаться Робинзоном -- стал. Хуже, чем Робинзоном. У того было будущее, надежда: а вдруг -- точка на горизонте! У нас не будет никакой точки, повек не будет. И вcе же надо ходить за топливом. Будем сидеть в зимнюю долгую ночь у печурки, смотреть в огонь. В огне бывают видения... Прошлое вспыхивает и гаснет... Гора хворосту выросла за эти недели, сохнет. Надо еще, еще. Славно будет рубить зимой! Так и будут отскакивать! На целые дни работы. Надо пользоваться погодой. Теперь хорошо, тепло -- можно и босиком или на деревяшках, а вот как задует от Чатырдага, да зарядят дожди... Тогда плохо ходить по балкам.

Я надеваю тряпье... Старьевщик посмеется над ним, в мешок запхает. Что понимают старьевщики! Они и живую душу крючком зацепят, чтобы выменять на гроши. Из человеческих костей наварят клею -- для будущего, из крови настряпают "кубиков" для бульона... Раздолье теперь старьевщикам, обновителям жизни! Возят они по ней железными крюками.

Мои лохмотья... Последние годы жизни, последние дни -- на них последняя ласка взгляда... Они не пойдут старьевщикам. Истают они под солнцем, истлеют в дождях и ветрах, на колючих кустах по балкам, по птичьим гнездам...
Надо отворить ставни. А ну-ка, какое утро?..
Да какое же может быть утро в Крыму, у моря, в начале августа?! Солнечное, конечно. Такое ослепительно-солнечное, роскошное, что больно глядеть на море: колет и бьет в глаза.

Только отпахнешь дверь -- и хлынет в защуренные глаза, в обмятое, увядающее лицо солнцем пронизанная ночная свежесть горных лесов, долин горных, налитая особенной, крымской, горечью, настоявшеюся в лесных щелях, сорвавшеюся с лугов, от Яйлы. Это -- последние волны ночного ветра: скоро потянет с моря.

Милое утро, здравствуй!
В отлогой балке -- корытом, где виноградник, еще тенисто, свежо и серо; но глинистый скат напротив уже розово-красный, как свежая медь, и верхушки молодок-груш, понизу виноградника, залиты алым глянцем. А хороши молодки! Прибрались, подзолотились, понавешали на себя тяжелые бусы-грушки -- "мари-луиз".

Я тревожно обыскиваю глазами... Целы! Еще одну ночь провисели благополучно. Не жадность это: это же хлеб наш зреет, хлеб насущный.

Здравствуйте и вы, горы!
К морю -- малютка гора Кастель, крепость над виноградниками, гремящими надалеко славой. Там и золотистый "сотерн" -- светлая кровь горы, и густое "бордо", пахнущее сафьяном и черносливом, и крымским солнцем! -- кровь темная. Сторожит Кастель свои виноградники от стужи, греет ночами жаром. В розовой шапке она теперь, понизу темная, вся -- лесная.

Правее, дальше -- крепостная стена-отвес, голая Куш-Кая, плакат горный. Утром -- розовый, к ночи -- синий. Все вбирает в себя, все видит. Чертит на нем неведомая рука... Сколько верст до него, а -- близкий. Вытяни руку и коснешься: только перемахнуть долину внизу и взгорья, все -- в садах, в виноградниках, в лесах, балках. Вспыхивает по ним невидимая дорога пылью: катит автомобиль на Ялту.

Правее еще -- мохнатая шапка лесного Бабугана. Утрами золотится он; обычно -- дремуче-черен. Видны на нем щетины лесов сосновых, когда солнце плавится и дрожит за ними. Оттуда приходит дождь. Солнце туда уходит.

Почему-то кажется мне, что с дремуче-черного Бабугана сползает ночь...
Не надо думать о ночи, о снах обманных, где все -- нездешнее. Ночью они вернутся. Утро срывает сны: вот она, голая правда, -- под ногами. Встречай же его молитвой! Оно открывает дали...

Не надо глядеть на дали: дали обманчивы, как и сны. Они манят и -- не дают. В них голубого много, зеленого, золотого. Не надо сказок. Вот она, правда, -- под ногами.
Я знаю, что в виноградниках, под Кастелью, не будет винограда, что в белых домиках -- пусто, а по лесистым взгорьям разметаны человеческие жизни... Знаю, что земля напиталась кровью, и вино выйдет терпким и не даст радостного забытья. Страшное вписала в себя серая стена Куш-Каи, видная недалеко. Время придет -- прочтется...

Я уже не гляжу на дали.
Смотрю через свою балку. Там -- мои молодые миндали, пустырь за ними. Каменистый клочок земли, недавно собиравшийся жить, теперь -- убитый. Черные рога виноградника: побили его коровы. Зимние ливни роют на нем дороги, прокладывают морщины. Торчит перекати-поле, уже отсохшее: заскачет -- только задует Север. Старая татарская груша, дуплистая и кривая, годы цветет и сохнет, годы кидает вокруг медовую желтую "буздурхан", все дожидает смены. Не приходит смена. А она, упрямая, ждет и ждет, наливает, цветет и сохнет. Затаиваются на ней ястреба. Любят качаться вороны в бурю.

А вот -- бельмо на глазу, калека. Когда-то -- Ясная Горка, дачка учительницы екатеринославской. Стоит -- кривится. Давно обобрали ее воры, побили стекла, и она ослепла. Осыпается штукатурка, показывает ребра. А все еще доматываются в ветре повешенные когда-то сушиться тряпки -- болтаются на гвоздях, у кухни. Где-то теперь заботливая хозяйка? Где-то. Разрослись у слепой веранды вонючие уксусные деревья. Дачка свободна и бесхозяйна, -- и ее захватил павлин.

(задание № 16)

Урок по обособленным членам предложений: обособленным определениям, приложениям, обстоятельствам, уточняющим конструкциям. Правила и упражнения, которые помогут выполнить задание № 16 ЕГЭ по русскому языку

1. Обособленные определения

К обособленным определениям относятся:
- причастные обороты;
- прилагательные с зависимыми словами;
- одиночные прилагательные, стоящие после определяемого слова;
- приложения.

Определения обособляются, если:

- стоят после определяемого слова.

Например.

Дорога, мощённая булыжником , уходила вдаль.

На окне, серебряном от инея , за ночь хризантемы расцвели. (Бун.)

Наступила ночь, морозная, ясная, тихая .

М.В. Ломоносова, человека выдающихся способностей и талантов , по праву называют нашим первым университетом.

- стоят перед определяемым словом, которое выражено личным местоимением.

Например.

Нагруженные снарядами, ОНИ отошли от пристани.

- стоят перед определяемым словом, но имеют добавочное обстоятельственное значение (причины, уступки, времени).

Например.

Удивленный неожиданным визитом гостей , Иван Иванович все равно улыбался. (Несмотря на что улыбался Иван Иванович? – уступка).

Измученная жаждой , земля жадно впитывала влагу. (Почему земля жадно впитывала влагу? - причина).

Ещё прозрачные , леса как будто пухом зеленеют. (П.) (Почему леса зеленеют как будто пухом? - причина).

Обратите внимание! Несогласованные определения, которые выражаются существительными в косвенных падежах, чаще всего обособляются, если они относятся к имени собственному или личному местоимению .
Например.

Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади , стоял за толпой и смотрел на Алпатыча. (Л.Т.)

Сейчас она, в новом зелёном платье , была особенно прекрасна и молода.

⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

2. Приложение

Приложение – определение, выраженное существительным.

Обособляются и выделяются запятыми:

- одиночные и распространенные приложения, если они относятся к личному местоимению.
Например.

Ему ли, карлику , тягаться с исполином. (П.)

Мы, репортёры , нередко попадаем в горячие точки.

Ему, потомственному военному , предки которого неоднократно защищали Родину, было неприятно слушать рассуждения молодёжи о том, что патриотизм – это «не модно».

- распространённые и одиночные приложения, стоящие после определяемого слова.
Например.

Онегин, добрый мой приятель , родился на брегах Невы. (П.)

Орлы, спутники войск , поднимались над горою. (П.)

Не спит только кормщик, молчаливый северный старик . (С.-М.)

Неподалеку расположились молодые люди, студенты .

Распространённые и нераспространённые приложения, стоящие перед определяемым словом, обособляются в том случае, если имеют значение причинности.
Например.

Театра злой законодатель, непостоянный обожатель очаровательных актрис, почётный гражданин кулис , Онегин полетел к театру. (П.) (Почему Онегин полетел к театру? - причина).

Лучший ученик класса , Ваня был награждён путёвкой в детский лагерь. (Почему Ваня был награжден путёвкой? - причина).

Приложения, которые присоединяются союзами ТО ЕСТЬ, ИЛИ (в значении то есть), словами ДАЖЕ, НАПРИМЕР, В ОСОБЕННОСТИ, ПО ПРОЗВАНИЮ, ПО ИМЕНИ, ПО КЛИЧКЕ, В ТОМ ЧИСЛЕ и др.
Например.

Многие с прошедшего бала на меня дуются, особенно драгунский капитан . (Лерм.)

Песцы, или полярные лисицы , хорошо разводятся в неволе.

Соседский пёс, по кличке Шарик , существо на редкость свирепое.

NB! Большинство приложений, присоединяемых союзами, имеют уточняющий характер.

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Обратите внимание! Распространённое приложение вместо запятой может отделяться на письме тире, если оно стоит в конце предложения или если оно не только определяет слово, но и дополняет его.
Например.

Тополев – высокий костлявый старик с серо-зеленоватыми усами – за весь вечер не проронил ни слова. (В. Ажаев)

Со мной был чугунный чайник – единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу . (Лерм.)

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Приложения с союзом КАК обособляются, если имеют значение причинности.

Например.

Как непревзойденная мастерица , Мария Павловна была признана лучшей работницей года.

Не обособляются приложения с союзом КАК, если КАК можно заменить сочетанием В КАЧЕСТВЕ.

Например.

Богат, хорош собою, Ленский везде был принят как жених .

Мы все знаем его как хорошего писателя , но мало как прекрасного человека .

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

3. Обособленные обстоятельства

К обособленным обстоятельствам относятся:
- деепричастные обороты;
- одиночные деепричастия;
- обстоятельства, выраженные существительными с предлогами;

Сравнительные обороты.

Деепричастные обороты и одиночные деепричастия всегда обособляются!

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Исключение! Не обособляются:
- деепричастные обороты, входящие в состав фразеологизмов:

работать спустя рукава ;

работать засучив рукава ;

бежать сломя голову .

Одиночные деепричастия типа молча, сидя, лёжа, шутя, нехотя, не глядя, не спеша, не торопясь и др., т.к. по значению они приближаются к наречиям:

он читал лёжа ;

она шутя рассказывала анекдоты;

мы разговаривали стоя .

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Сравнительные обороты, начинающиеся союзами как, как будто, словно, что, чем, неужели и др., на письме выделяются запятыми.
Например.

Она была прекрасна, как майская роза .

Я люблю театр больше, чем кино .

Она порхала, словно бабочка .

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Исключение! Сравнительные обороты, входящие в состав фразеологических сочетаний, запятыми не выделяются.
Например.

Дождь льёт как из ведра, бледен как смерть, покраснел как рак, бояться как огня, летит как стрела, белый как полотно и др.

⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

С целью усиления могут обособляться различные обстоятельства, выраженные существительными с предлогами благодаря, согласно, вопреки, в силу, в случае, при наличии, по причине, ввиду, вследствие и др. Такие обстоятельства обычно обособляются, если они распространены и стоят перед сказуемым.

Например.

Крейсеры, вследствие недостатка места в бухте , держались в открытом море. (Нов.-Пр.)

⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Всегда обособляются обстоятельства с предлогом несмотря на , которые имеют уступительное значение.
Например.

Несмотря на сильный дождь , никто не уходил домой.

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

4. Уточняющие конструкции

Уточняться могут ВСЕ члены предложения – и главные, и второстепенные.
Чаще всего обособляются уточняющие конструкции ВРЕМЕНИ и МЕСТА, которые соединяются с уточняемыми обстоятельствами без союзов и других слов.
Например.

Вверху, на палубе , перекликались матросы. (К. Пауст.)

На горизонте, там , где только что было видно расплывшееся красное пятно, вдруг вынырнуло солнце. (Т. Леонтьева)

Каждое утро, в шесть часов , я отправлялся на работы. (М.Г.)

Реже уточняющими бывают обстоятельства ОБРАЗА ДЕЙСТВИЯ.

Например.

Во время сильных дождей она (речка) разливается по-весеннему, (как именно?) бурно и шумно , и тогда даёт себя знать. (Чех.)

К уточняющим конструкциям относятся и приложения, присоединяемые к определяемому слову союзами: К речке можно пройти по небольшой тропинке, или дороге , как все её тут называют.

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

Обратите внимание!
Как уточняющие часто обособляются дополнения с предлогами КРОМЕ, ПОМИМО, ВМЕСТО, ИСКЛЮЧАЯ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ, ВКЛЮЧАЯ, НАРЯДУ С, СВЕРХ и др.
Например.

В Мещерском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха . (Пауст.)

За исключением отдельных учеников , все в нашем классе учатся хорошо.

Мы, помимо учёбы в школе , много занимаемся спортом, ходим в художественную студию и хор.

⁠ ⁠ ________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

5. Практические задания

Задание 1. Объясните постановку запятых.

1. Они пили кофей в беседке на берегу широкого озера, усеянного островами.
2. Старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул он или только задумался.
3. Глубоко оскорблённая, она села под окошком и до глубокой ночи сидела не раздеваясь.
4. Неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях ночная птица почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону.
5. И то ли он состроил гримасу, ослеплённый заходящим солнцем, то ли его лицу вообще была свойственна некая странность, только губы его казались слишком короткими…
6. Дети, любопытные и вездесущие, сразу заметили, что в городе творится что-то непонятное.
7. Мрачным и удивлённым взглядом встретил его отец.
8. Он открыл тетрадь и начертил два отрезка, параллельных друг другу.
9. Княжна меня решительно ненавидит, мне уже пересказывали две-три эпиграммы на мой счёт, довольно колкие, но вместе очень лестные (Лермонтов).
10. Усталые до последней степени, альпинисты не могли продолжать своё восхождение.
11. Измученные длительным переходом, туристы всё же продолжили путь.
12. Пропитанный солнцем туман лежал над Москвой.

Задание 2. Расставьте пропущенные знаки препинания, графически обозначьте причастные обороты.

1. В глубине были видны не успевшие ещё дотянуться до поверхности воды круглые листки кувшинок.

2.Она надменно смотрела из-под полуопущенных век на восхищённых зрителей.

3.Он взглянул на землю пробитой к шалашу и не заросшей травой тропинки.

4. Я боялся поднять глаза и видел только начищенные до невероятного блеска крепкие ботинки гардемарина.

5. За её спиной в плетёной сумочке висели баранки посыпанные маком.

6. Мы подошли к дому окружённые взволнованными лающими собаками.

7. Мы жалели буров дравшихся за свою независимость и ненавидели англичан.

8. Святославская улица застроенная скучными доходными домами из жёлтого киевского кирпича с такими же кирпичными тротуарами упиралась в огромный пустырь изрезанный оврагами.

9. Чучело гориллы окруженное листвой из крашеных стружек уносило в лесную чащу бесчувственную девушку с распущенными золотыми волосами.

10. Утомлённые долгим переходом туристы молчали.

11. Любишь каждую травинку поникшую от росы или согретую солнцем, каждую кружку воды из лесного колодца, каждое дерево над озером трепещущее в безветрии листьями, каждый крик петуха и каждое облако плывущее по бледному и высокому небу.

12. Уставшая после тяжёлого дня она быстро уснула.

(Из К. Паустовского)

Задание 3. Перестройте предложения так, чтобы однородные определения стояли после существительного. Перед существительным поставьте относительное прилагательное. Запишите.

Образец. Был ясный, тёплый осенний день. – День был осенний, ясный и тёплый.

1. Ровная, прямая асфальтированная магистраль позволила машинам развивать большую скорость.

2. В сумерки экспедиция въехала в сырое, мрачное горное ущелье.

3. Пламя костра освещало безотрадную, мёртвую снежную равнину.

4. Поднимался резкий, холодный северный ветер.

5. Мы укрылись в большой, удобной брезентовой палатке.

Задание 4. Расставьте пропущенные запятые.

1. В трубке зазвучал его голос хрипловатый и мужественный.

2. Начертите равносторонний треугольник со стороной равной пяти сантиметрам.

3. Шатаясь и задыхаясь, он наконец вышел на берег увидел лежавший на земле халат, поднял его и машинально растирался им, пока не согрелось окоченевшее тело.

4. Старший брат моего отца умерший в 1813 году, имея в виду устроить деревенскую больницу, отдал его мальчиком для обучения фельдшерскому искусству.

6. Одна из них чёрная крупная и облезлая была очень похожа на тех крыс, которых он видел на кораблях во время путешествий.

7. Предоставленные самим себе дети окажутся в трудном положении.

8. Одетый в лёгкий клетчатый пиджак и белые как снег панталоны он быстро шёл по дороге; под мышкой он нёс ящик завернутый в зелёное сукно.

9. Богат, хорош… собою Ленский везде был принят как жених.

10. Небо полное грозою всё в зарницах трепетало.

11. Увлечённый фильмом Миша все-таки заметил, что сестра его чем-то огорчена.

12. Боец получивший тяжёлую рану всё равно не покинул боя.

13. Одежда ещё влажная после дождя холодила тело.

14. Учитель не пустил в класс опоздавшего на 10 минут ученика.

Задание 5. Раскройте скобки, вставьте пропущенные буквы. Расставьте знаки препинания.

1. (Не)окрепшие в самоуправлении глуповцы начали приписывать это явление посредничеству какой-то неведомой силы. (С.- Щедр.)
2. Закованные в гранит волны моря подавле…ы громадными тяжестями скользящими по их хребтам бьются о борта судов, о берега, бьются и ропщут вспенё(н/нн)ые загрязнё(н/нн)ые разным хламом. (М. Г.)
3. По светлой з…ре вычерчивались чёрные верхушки берез тонкие как письмена. (Б. Пастернак)
4. Широкая, свободная аллея (в)даль влечёт. (Брюс.)
5. Солнце великолепное и яркое поднималось над морем. (М.Г.)
6. Только люди способные сильно любить могут испытывать и сильные огорчения… (Л.Т.)
7. Бледный он лежал на полу. (Л.)
8. Они вступили в коридор узкий и темный. (Г.)
9. Ржавая осока всё ещё зелёная и сочная склонялась к земле. (Чех.)
10. Офицеры в новых сюртуках белых перчатках и блестящих эполетах щеголяли по улицам и бульвару. (Л. Т.)
11. Скоро появилась сама Одинцова с простом утре(н/нн)ем платье. (Тург.)
12. Вошёл человек лет шестидесяти беловолосый и смуглый в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. (Тург.)
13. Мужчина лет тридцати здоровый красивый и сильный лежал на телеге. (Кор.)
14. Сама Бережкова в шёлковом платье в чепце на затылке сидела на диване. (Гонч.)
15. Говорила больше мать дама с седыми волосами. (Тург.)
16. Добродушный старичок больничный сторож тотчас же впустил его (Л. Т.).
17. Полученный ответ рассматривается как согласие. (В. Ажаев)
18. Читающая публика успела привыкнуть к Чехову как юмористу. (Федин)
19. Доктринер и несколько педант он любил поучительно наставлять. (Герцен)

Задание 6. Спишите. Вставьте пропущенные буквы, раскройте скобки. Расставьте знаки препинания.

1. Так житель мира р…внодушный на лоне праздной тишины я славил лирою послушной пр…данья тёмной стари(н/нн)ы. (П.)
2. Ивана Ивановича и Буркина встретила в доме горнич…ная молодая женщина. (Чех.)
3. Старый дядька князя Андрея Антон высадил Пьера из к…ляски. (Л. Т.)
4. Сверстники Тургенева питомцы школы великого поэта вскормле(н/нн)ые его поэзией мы все сохранили в себе (на)всегда об…яние его гения. (Гонч.)
5. В зелё(н/нн)ом небе появились звёзды предвес…ницы мороза. (Купр.)
6. Мы охотники счастье своё находим у огня. (С.-М.)
7. Второй Чадаев мой Евгений, боясь ревнивых осуждений, в своей одежды был педант… (П.)
8. Девочки в особенности Катенька с радостными восторже(н/нн)ыми лицами смотрят в окно на стройную фигуру садящегося в экипаж Володи (Л.Т.)
9. Всякая птичка даже воробей пр…влекала моё внимание.
10. Языкознание или лингвистика наука о языке.
11. Слёзы унижения они были едки.
12. Вот оно об…яснение.
13. Могучий Лев гроза лесов лишился силы.
14. Рядом помещалась каморка хранилище каталогов.
15. Бойко мой сержант маскирует мины.
16. Сын (рыбака)помора Михаил Васильевич Ломоносов первые 19 лет своей жизни провёл на далёком Севере.
17. Писала мать учительница из (не)большого волжского городка и сестра из Москвы.
18. Николушка пошёл по мя…кой похрустывающей хвое лесному ковру.
19. В кухне воеводит повар Иван Иванович по прозвищу Медвеж…нок.

Задание 7. Расставьте запятые при приложениях с союзом КАК.

1. Илюше иногда как резвому мальчику так и хочется броситься и переделать всё самому. (Гонч.)
2. Мне как лицу высокопоставленному не подобает ездить на конке... (Чех.)
3. Как старый артиллерист я презираю этот вид холодного оружия. (М. Шол.)
4. Полученный ответ рассматривается как согласие. (Ажаев)
5. Этот сорт пшеницы как самый морозоустойчивый сеют в северных районах страны.
6. Мой друг известен как лучший математик класса.
7. Этот подарок мне дорог как память о туристической поездке.
8. Этот подарок как память о туристической поездке мне очень дорог.
9. Как человек замечательный он (Базаров) не встречал себе равных. (Д. Писарев)
10. Мне как моряку понятны эти убийстве(н/нн)ые взмывы волн этот лязг железной гр…мады дрожащей и стонущей в буйных об…ятьях стихи… (Нов.-Пр.)
11. Как новая и дорогая вещ… дома пальто висело не в передней, а в спальной, рядом с мамашиными платьями. (Чех.)

Задание 8. Укажите, при каких членах предложения стоит союз как. Спишите, поставив, где следует, запятые перед союзом как. Объясните пунктуацию.

1. Герасиму как отличному работнику тут же дали в руки косу. (Тург.)

2. Уже (н…)раз доходили до меня слухи о Яшке Турке как о лучшем певце в околотке. (Тург.)

3. Полесье сохранилось у меня в памяти как печальная но немного загадочная страна. (Пауст.)

4. Дуб как очень крепкое дерево применяется для изготовлени… п…ркета.

5. Наш сад как проходной двор. (Чех.)

6. Как страстный любитель охоты я целыми днями (н…)бывал дома. (С.-М.)

II.

1. Небо было синее как море. Море было синее как небо. (А. Кухтинов)

2. И шелест листьев был как бред. (Б. Паст.) 3. Луна на дереве висела, и дерево было как сеть. Она как рыба там блестела, ей было весело висеть. (Н. Глазков)

4. Был лес как сон и снег как сон под каждой колкой ёлкой. (М. Дудин)

5. Мгновенья длятся словно век, и век проходит как мгновенье. (Фет)

Задание 9. Cпишите, раскрывая скобки и вставляя пропущенные буквы. Расставьте знаки препинания. Объясните их расстановку.

1. Обогнув высокий мыс пароход вошёл в залив.

2. Ветер крепчал сильнее закутывая город пеленой морских туманов.

3. На севере слабо мерцая подымались какие-то белесоватые облака.

4. Далеко (в) вышине вглядевшись молодой человек различил (не)ясные очертания облака. (В. Г. Короленко)

II.

1. Вода (не)хотя переливалась через перекат. (Крут.)

2. Я говорил а она шла молча. (Шол.)

3. Работал он не покладая рук. (М.Г.)

4. Пантелей Прокофьевич скр…пя сердце доверил Дарье быков. (Шол.)

5. Грузчики бросив работу рассыпались по гавани. (М.Г.)

6. Челкаш (не)отпуская руки сторожа продолжал разговаривать. (М.Г.)

Задание 10. Прочитайте. Найдите деепричастия и образованные от них наречия. Как они образованы? Спишите, расставляя знаки препинания.

2. Я хорошо знал, где на полке лежит моя любимая книга, и мог взять её не глядя. Не глядя на доску трудно играть в шахматы.

3. На тренировках Борзов шутя пробегал стометровку за десять секунд. Весело шутя и посмеиваясь друг над другом мы незаметно дошли до лагеря.

Задание 11. Подберите к деепричастиям пояснительные слова и запишите предложения, расставляя знаки препинания.

1. Он говорил улыбаясь.

2. Старик шёл прихрамывая.

3. Девушка сидела задумавшись.

4. Поезд идёт не останавливаясь.

Задание 12. Вставьте помещённые в скобках деепричастные обороты перед союзом и или после него, в зависимости от смысла глаголов-сказуемых. Спишите, расставляя знаки препинания.

1. Планёр круто взмыл вверх и стал плавно опускат…ся (описав большой круг).

2. Мальчишки смотрели на него и махали вверх (задрав голову).

3. Монтёр долго осматривал проводку и устранил (не)исправность (отыскивая повреждение; обнаружив место разрыва).

Задание 13. Спишите, расставляя пропущенные знаки препинания. Вставьте пропущенные буквы.

1. Все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и мятежно колыхаясь стоят низко в небе над гаванью.

2. Стоя под парами эти гиганты пароходы свистят шипят и глубоко вздыхают.

3. Шагах в шести от Челкаша у тротуара, на мостовой, пр…слонясь спиной к тумбочке сидел молодой парень.

4. Челкаш оскалил зубы высунул язык и сделав страшную рожу уставился на него вытараще…ыми глазами.

5. Парень сначала (не)доумевая смигнул, но потом вдруг расхохотался и крикнул сквозь смех Ах, чудак! – и почти не вставая с земли неуклюже перевалился от своей тумбочки к тумбочке Челкаша волоча свою котомку по пыли.

6. Парень испугался. Он быстро оглянулся вокруг и робко моргая тоже вск…чил с земли.

7. Пришёл Челкаш, и они стали пить и есть разговаривая.

8. Облака ползли медленно то сливаясь то обгоняя друг друга мешали свои цвета и формы погл…щая сами себя и вновь возникая в новых очертаниях, величестве…ые и угрюмые.

9. На минуту лодка вздрогнула и остановилась. Весла остались в воде вспенивая её и Гаврила беспокойно завозился на скамье.

10. Челкаш пр…встал с кормы (не)выпуская весла из рук и воткнув свои холодные глаза в лицо Гаврилы.

11. Лодка Челкаша остановилась и колебалась на воде (как)бы (не)доумевая.

12. Гаврила молча грёб и тяжело дыша искоса глядел туда, где всё ещё поднимался и опускался этот огне…ый меч.

13. Море проснулось. Оно играло маленькими волнами рождая их украшая бахромой пены сталкивая друг с другом и разбивая в мелкую пыль.

14. Пена тая шипела и вздыхала, и всё кругом было заполне…о музыкальным шумом и плеском.

15. Отраже…ые играющим морем эти звездочки прыгали по волнам то исчезая то вновь блестя.

16. Он шёл (не)торопясь.

17. Дорогу тянет к морю, она извиваясь подползает ближе к песча…ой полоске куда взбегают волны.

18. Батареи медным строем скачут и гремят, и дымясь как перед боем фитили г…рят.

19. Корабль наконец пошёл развив ход и догнав эскадру занял свое место в строю.

20. Из города уже выступало (не)приятельское войско выгремливая в литавры и трубы и подбоченившись выезжали паны окруже…ые (не)сметными слугами.

Задание 14. К данным деепричастным оборотам вместо точек присоедините одно из двух указанных предложений. Объясните, почему вами выбран тот или иной вариант.

1. Дойдя до реки, … а) усталость овл…дела нами б) мы устроили пр…вал.

2. Плывя в лодке, … а) множество птиц в…днелось по берегам рек(и/е) б) путешественники видели по берегам множество птиц.

3. Заметив со всех сторон лодки и людей, … а) стадо диких коз бросилось (в)рассыпную б) стадо диких коз охватил ужас.

4. Соб…раясь в поход, …а) ребята тщательно продумывали все детали путешествия б) на ра(с/сс)вете был назначен сбор.

5. Под…езжая к станци…, а) па(сс/с)ажиры забеспокоились и стали соб…рать вещи б) в вагоне стало шумно.

6. Наб…рая скорость,… а) поезд быстро пр…ближался к горному перевалу б) в окно было видно мелькание телеграфных столбов.

Задание 15. Прочитайте, укажите сравнительные обороты. Спишите, расставляя недостающие знаки препинания. Сравнительные обороты подчеркните.

1. Как стройный тополь носился он (всадник) на буланом коне своём. (Г.)

Иван Сергеевич Шмелев

Солнце мертвых

«Мы в Берлине! Неведомо для чего. Бежал от своего гopя. Тщетно… Мы с Олей разбиты душой и мыкаемся бесцельно… И даже впервые видимая заграница - не трогает… Мертвой душе свобода не нужна…

Итак, я, может быть, попаду в Париж. Потом увижу Гент, Остенде, Брюгге, затем Италия на один или два месяца. И - Москва! Смерть - в Москве. Может быть, в Крыму. Уеду умирать туда. Туда, да. Там у нас есть маленькая дачка. Там мы расстались с нашим бесценным, нашей радостью, нашей жизнью… - Сережей. - Так я любил его, так любил и так потерял страшно. О, если бы чудо! Чудо, чуда хочу! Кошмар это, что я в Берлине. Зачем? Ночь, за окном дождь, огни плачут… Почему мы здесь и одни, совсем одни, Юля! Одни. Пойми это! Бесцельные, ненужные. И это не сон, не искус, это будто бы жизнь. О, тяжко!..»

Так писал, вырвавшись из красной России за границу, Иван Сергеевич Шмелев своей любимой племяннице и душеприказчице Ю.А.Кутыриной в январе 1922 года.

Он еще не знал, что никогда не вернется на родину, еще таил надежду, что его единственный сын Сергей, расстрелянный во время большого террора конца 1920 - начала 1921 годов в Крыму, жив, еще не отошел от пережитого в маленькой, вымороженной и голодной Алуште. И еще не родился замысел названного «эпопеей» реквиема - «Солнца мертвых».

Эпопея создавалась в марте-сентябре 1923 года в Париже и у Буниных, в Грассе. На калейдоскоп страшных впечатлений должна была лечь траурная тень личной трагедии. В «Солнце мертвых» о погибшем сыне - ни слова, но именно глубокая человеческая боль, которую Шмелев не мог унять даже выстраданным словом, придает всему повествованию огромную масштабность. Многие знаменитые писатели, а среди них Томас Манн, Герхард Гауптман, Сельма Лагерлеф, считали «Солнце мертвых» самым сильным из созданного Шмелевым. Эмигрантская критика

Николай Кульман, Петр Пильский, Юлий Айхенвальд, Владимир Ладыженский, Александр Амфитеатров - встретили шмелевскую эпопею восторженными откликами. Но, пожалуй, наиболее проникновенно написал о «Солнце мертвых» прекрасный прозаик Иван Лукаш:

«Эта замечательная книга вышла в свет и хлынула, как откровение, на всю Европу, лихорадочно переводится на „большие“ языки…

Читал ее за полночь, задыхаясь.

О чем книга И. С. Шмелева?

О смерти русского человека и русской земли.

О смерти русских трав и зверей, русских садов и русского неба.

О смерти русского солнца.

О смерти всей вселенной, - когда умерла Россия - о мертвом солнце мертвых…»

Несмотря на ужас пережитого, Шмелев против русского человека не озлобился, хотя жизнь «новую» проклял. Но и там, под чужим небом, желал упокоиться в России, в любимой им Москве, 3 июля 1959 года Юлия Александровна Кутырина писала автору этих строк:

«Важный вопрос для меня, как помочь мне - душеприказчице (по воле завещания Ивана Сергеевича, моего незабвенного дяди Вани) выполнить его волю: перевезти его прах и его жены в Москву, для успокоения рядом с могилой отца его в Донском монастыре…»

Творчество Шмелева, его память освещает солнце - вечно живое солнце русского страдания и русского подвижничества.

Олег Михайлов

За глиняной стенкой, в тревожном сне, слышу я тяжелую поступь и треск колючего сушняка…

Это опять Тамарка напирает на мой забор, красавица симменталка, белая, в рыжих пятнах, - опора семьи, что живет повыше меня, на горке. Каждый день бутылки три молока - пенного, теплого, пахнущего живой коровой! Когда молоко вскипает, начинают играть на нем золотые блестки жира и появляется пеночка…

Не надо думать о таких пустяках - чего они лезут в голову!

Итак, новое утро…

Да, сон я видел… странный какой-то сон, чего не бывает в жизни.

Все эти месяцы снятся мне пышные сны. С чего? Явь моя так убога… Дворцы, сады… Тысячи комнат - не комнат, а зал роскошный из сказок Шехерезады - с люстрами в голубых огнях - огнях нездешних, с серебряными столами, на которых груды цветов - нездешних. Я хожу и хожу по залам - ищу…

Кого я с великой мукой ищу - не знаю. В тоске, в тревоге я выглядываю в огромные окна: за ними сады, с лужайками, с зеленеющими долинками, как на старинных картинах. Солнце как будто светит, но это не наше солнце… - подводный какой-то свет, бледной жести. И всюду - цветут деревья, нездешние: высокие-высокие сирени, бледные колокольчики на них, розы поблекшие… Странных людей я вижу. С лицами неживыми ходят, ходят они по залам в одеждах бледных - с икон как будто, заглядывают со мною в окна. Что-то мне говорит - я чую это щемящей болью, - что они прошли через страшное, сделали с ними что-то, и они - вне жизни. Уже - нездешние… И невыносимая скорбь ходит со мной в этих до жути роскошных залах…

Я рад проснуться.

Конечно, она - Тамарка. Когда молоко вскипает… Не надо думать о молоке. Хлеб насущный? У нас на несколько дней муки… Она хорошо запрятана по щелям - теперь опасно держать открыто: придут ночью… На огородике помидоры - правда, еще зеленые, но они скоро покраснеют… с десяток кукурузы, завязывается тыква… Довольно, не надо думать!..

Как не хочется подыматься! Все тело ломит, а надо ходить по балам, рубить «кутюки» эти, дубовые корневища. Опять все то же!..

Да что такое, Тамарка у забора!.. Сопенье, похлестывание веток… обгладывает миндаль! А сейчас подойдет к воротам и начнет выпирать калитку. Кажется, кол приставил… На прошлой неделе она выперла ее на колу, сняла с петель, когда все спали, и сожрала половину огорода. Конечно, голод… Сена у Вербы нет на горке, трава давно погорела - только обглоданный граб да камни. До поздней ночи нужно бродить Тамарке, выискивать по глубоким балкам, по непролазным чащам. И она бродит, бродит…

А все-таки подыматься надо. Какой же сегодня день? Месяц - август. А день… Дни теперь ни к чему, и календаря не надо. Бессрочнику все едино! Вчера доносило благовест в городке… Я сорвал зеленый «кальвиль» - и вспомнил: Преображение! Стоял с яблоком в балке… принес и положил тихо на веранде. Преображение… Лежит «кальвиль» на веранде. От него теперь можно отсчитывать дни, недели…

Надо начинать день, увертываться от мыслей. Надо так завертеться в пустяках дня, чтобы бездумно сказать себе: еще один день убит!

Как каторжанин-бессрочник, я устало надеваю тряпье - милое мое прошлое, изодранное по чащам. Каждый день надо ходить по балкам, царапаться с топором по кручам: заготовлять к зиме топливо. Зачем - не знаю. Чтобы убивать время. Мечтал когда-то сделаться Робинзоном - стал. Хуже, чем Робинзоном. У того было будущее, надежда: а вдруг - точка на горизонте! У нас не будет никакой точки, повек не будет. И вcе же надо ходить за топливом. Будем сидеть в зимнюю долгую ночь у печурки, смотреть в огонь. В огне бывают видения… Прошлое вспыхивает и гаснет… Гора хворосту выросла за эти недели, сохнет. Надо еще, еще. Славно будет рубить зимой! Так и будут отскакивать! На целые дни работы. Надо пользоваться погодой. Теперь хорошо, тепло - можно и босиком или на деревяшках, а вот как задует от Чатырдага, да зарядят дожди… Тогда плохо ходить по балкам.

Я надеваю тряпье… Старьевщик посмеется над ним, в мешок запхает. Что понимают старьевщики! Они и живую душу крючком зацепят, чтобы выменять на гроши. Из человеческих костей наварят клею - для будущего, из крови настряпают «кубиков» для бульона… Раздолье теперь старьевщикам, обновителям жизни! Возят они по ней железными крюками.

Мои лохмотья… Последние годы жизни, последние дни - на них последняя ласка взгляда… Они не пойдут старьевщикам. Истают они под солнцем, истлеют в дождях и ветрах, на колючих кустах по балкам, по птичьим гнездам…

Надо отворить ставни. А ну-ка, какое утро?..

Да какое же может быть утро в Крыму, у моря, в начале августа?! Солнечное, конечно. Такое ослепительно-солнечное, роскошное, что больно глядеть на море: колет и бьет в глаза.

Только отпахнешь дверь - и хлынет в защуренные глаза, в обмятое, увядающее лицо солнцем пронизанная ночная свежесть горных лесов, долин горных, налитая особенной, крымской, горечью, настоявшеюся в лесных щелях, сорвавшеюся с лугов, от Яйлы. Это - последние волны ночного ветра: скоро потянет с моря.

Милое утро, здравствуй!

В отлогой балке - корытом, где виноградник, еще тенисто, свежо и серо; но глинистый скат напротив уже розово-красный, как свежая медь, и верхушки молодок-груш, понизу виноградника, залиты алым глянцем. А хороши молодки! Прибрались, подзолотились, понавешали на себя тяжелые бусы-грушки - «мари-луиз».

Я тревожно обыскиваю глазами… Целы! Еще одну ночь провисели благополучно. Не жадность это: это же хлеб наш зреет, хлеб насущный.

Здравствуйте и вы, горы!

К морю - малютка гора Кастель, крепость над виноградниками, гремящими надалеко славой. Там и золотистый «сотерн» - светлая кровь горы, и густое «бордо», пахнущее сафьяном и черносливом, и крымским солнцем! - кровь темная. Сторожит Кастель свои виноградники от стужи, греет ночами жаром. В розовой шапке она теперь, понизу темная, вся - лесная.

Правее, дальше - крепостная стена-отвес, голая Куш-Кая, плакат горный. Утром - розовый, к ночи - синий. Все вбирает в себя, все видит. Чертит на нем неведомая рука… Сколько верст до него, а - близкий. Вытяни руку и коснешься: только перемахнуть долину внизу и взгорья, все - в садах, в виноградниках, в лесах, балках. Вспыхивает по ним невидимая дорога пылью: катит автомобиль на Ялту.

Правее еще - мохнатая шапка лесного Бабугана. Утрами золотится он; обычно - дремуче-черен. Видны на нем щетины лесов сосновых, когда солнце плавится и дрожит за ними. Оттуда приходит дождь. Солнце туда уходит.

Почему-то кажется мне, что с дремуче-черного Бабугана сползает ночь…

Не надо думать о ночи, о снах обманных, где все - нездешнее. Ночью они вернутся. Утро срывает сны: вот она, голая правда, - под ногами. Встречай же его молитвой! Оно открывает дали…

Не надо глядеть на дали: дали обманчивы, как и сны. Они манят и - не дают. В них голубого много, зеленого, золотого. Не надо сказок. Вот она, правда, - под ногами.

Я знаю, что в виноградниках, под Кастелью, не будет винограда, что в белых домиках - пусто, а по лесистым взгорьям разметаны человеческие жизни… Знаю, что земля напиталась кровью, и вино выйдет терпким и не даст радостного забытья. Страшное вписала в себя серая стена Куш-Каи, видная недалеко. Время придет - прочтется…

Я уже не гляжу на дали.

Смотрю через свою балку. Там - мои молодые миндали, пустырь за ними.

Каменистый клочок земли, недавно собиравшийся жить, теперь - убитый. Черные рога виноградника: побили его коровы. Зимние ливни роют на нем дороги, прокладывают морщины. Торчит перекати-поле, уже отсохшее: заскачет - только задует Север. Старая татарская груша, дуплистая и кривая, годы цветет и сохнет, годы кидает вокруг медовую желтую «буздурхан», все дожидает смены. Не приходит смена. А она, упрямая, ждет и ждет, наливает, цветет и сохнет. Затаиваются на ней ястреба. Любят качаться вороны в бурю.

А вот - бельмо на глазу, калека. Когда-то - Ясная Горка, дачка учительницы екатеринославской. Стоит - кривится. Давно обобрали ее воры, побили стекла, и она ослепла. Осыпается штукатурка, показывает ребра. А все еще доматываются в ветре повешенные когда-то сушиться тряпки - болтаются на гвоздях, у кухни. Где-то теперь заботливая хозяйка? Где-то. Разрослись у слепой веранды вонючие уксусные деревья.

Дачка свободна и бесхозяйна, - и ее захватил павлин.

Павлин… Бродяга-павлин, теперь никому не нужный. Он ночует на перильцах балкона: так не достать собакам.

Мой когда-то. Теперь - ничей, как и эта дачка. Есть же ничьи собаки, есть и люди - ничьи. Так и павлин - ничей.

Не дашь?.. - Не дам. Видишь - ничего нету, Павка.

Поведет коронованной головкой, хвост иногда распустит:

Не дашь?!..

Постоит и уйдет. А то взмахнет на ворота, повертится-потанцует:

Смотри-ка, какой красивый! Не дашь… И слетит на пустую дорогу, блеснет зеленозолотистым хвостом. Там и там покричит-позовет по балкам - пава, может, откликнется! Глядишь - уж опять бродит у своей одинокой дачки. А то пройдется за горку, в Тихую Пристань, к Прибыткам: там дети - чего и дадут, может. Вряд ли: там тоже плохо. Или к Вербе, на горку: там иногда дают ребятишки в обмен на перья. А то повыше, на самый тычок, к старому доктору. Но там и совсем плохо.

Недавно он жил в довольстве, ночевал на крыше, а дни проводил под кедром. Собирались найти ему подругу.

Мне его больно видеть.

- …Э-оу-аааа!.. - пустынным криком кричит павлин.

Жалуется? Тоскует?

Его разбудило утро. И для него теперь день - в работе. Поднялся, расправил серебристые крылья в палево-розовой опушке, выправил горделиво головку - черноглазой царицей смотрит. На старую грушу смотрит и вспоминает, что «буздурхан» обобран. Ну, кричи же! Кричи, что и ты ограблен! Сияя голубым фиолетом в солнце, вдумчиво ходит он по балкону, шелковым хвостом возит - приглядывается к утру… И - молнией падает в виноградник.

Ш-ши… несчастный!..

Он теперь не боится крика: вьется змеей-хвостом в лозах, оклевывает зреющие гроздья. Вчера было много исклеванных. Что же делать! Все хотят есть, а солнце давно все выжгло. Он становится дерзким вором, красавец с царственной поступью. Он открыто грабит меня, лишает хлеба: ведь виноградником питаться можно! Я выбиваю его камнями, он все понимает, зелено-голубой молнией юркает-вьется между лозами, змеится по розовой осыпи и пропадает за своей виллой. Кричит пустынно:

- …Э-оу-аааа!..

Да, теперь и ему плохо. Желудей в этому году не уродилось; не будет и на шиповнике ничего, и на ажине - все усохло. Долбит, долбит павлин сухую землю, выклевывает дикий чеснок, лук гадючий, - от него остро пахнет чесночным духом.

Летом он ходил в котловину, где греки посеяли пшеницу. Индюшка с курочками тоже ходила на пшеницу, которую стерегли греки. Пшеница теперь богатство! Даже ночевали греки в котловине, у огонька сидели, прислушивались к ночи. Много у пшеницы врагов, когда наступает голод.

Бедные мои птицы! Они худеют, тают, но… они связывают нас с прошлым. До последнего зернышка мы будем делиться с ними.

Солнце уже высоко ходит - пора выпускать куриное семейство. Несчастная индюшка! У ней не было пары, но она упорно сидела и не брала корма. И добилась: высидела шестерку курочек. Чужим, она отдала им свою заботу. Она научила их засматривать в небо одним глазом, ходить чинно, подтягивая лапки, и даже перелетать балку. Она принесла нам отрадную заботу, которая убивает время.

И вот на ранней заре, чуть забелеет небо, выпустишь подтянутую индюшку.

Ну, ступайте!

Она долго стоит, круглит на меня то тем, то другим глазом: покормить бы надо! А ее кроткие курочки, беленькие, одна в одну, вспархивают ко мне в руки, цапаются за мои лохмотья, настойчиво, глазами просят, стараются уклюнуть в губы. Пышные, они день ото дня пустеют, становятся легкими, как их перья. Зачем я их вызвал к жизни!? Обманывать пустоту жизни, наполнить птичьими голосками?..

Простите меня, малютки. Ну, веди их туда… индюша!

Она знает, что нужно делать. Она сама отыскала «пшеничную» котловину и понимает, что греки ее гоняют. Грабом и дубнячком прокрадывается она в рассвете, ведет курочек на кормежку, на самый край котловины, где подходит к кустам пшеница. Юркнет со стайкой, заведет в самую середину - и начинают кормиться. Крепким носом она срывает колосья и расшелушивает зерна. Держится целый день, томясь жаждой, и, только когда стемнеет, уводит к дому. Пить! Пить! Воды у меня довольно. Пьют они долго-долго, словно качают воду, и мне приходится усаживать их на место: они уже ничего не видят.

Меня немного мучает совесть, но я не смею мешать индюшке. Не мы с нею сделали жизнь такою! Воруй, индюшка!

Павлин тоже прознал дорогу. Но - вымахнет хвостом из пшеницы и попадется грекам. Они поднимают крик, гонят воров и приходят к моим воротам:

Циво, цорт, пускаишь?! Сицась убивай курей!

Их худые, горбоносые лица злобны, голодные зубы до жути белы. Они и убить могут. Теперь все можно. - Убей! Сам сицас убивай прокляти воры!..

Это мучительные минуты. Убивать я не в силах, а они правы: голод. Держать птицу - в такое время!

Я не буду, друзья, пускать… И всего-то несколько зерен…

А ты их сеиль?!.. Последни зерно из глоти вирьвал! Тебе нада голову сшибаем! Все памирать будим!..

Они долго еще кричат, стучат палками по воротам - вот-вот ворвутся. Неистово, непонятно кричат, нажиливая потные шеи, выпяливая сверкающие белки, обдавая чесночным духом:

Курей убивай! Теперь суда нема… сами будим!..

В их криках я слышу ревы звериной жизни, древней пещерной жизни, которую знавали эти горы, которая опять вернулась. Они боятся. День ото дня страшнее - и теперь горсть пшеницы дороже человека.

Давно убрали греки пшеницу: тюками, в мешках уносили в город. Ушли - и пшеничная котловина закипела жизнью. Тысячи голубей - они хоронились от людей где-то - голубились теперь по ней, выискивали осыпавшиеся зерна; дети целыми днями ерзали по земле, выбирая утерянные колосья. И павлин, и индюшка с курочками кормились. Теперь их гоняли дети. Ни зернышка не осталось - и котловина затихла.

А что Тамарка?..

Она уже оглодала миндали, сжевала давшиеся через ограду ветки. Повисли они мочалками. Теперь их доканчивает солнцем.

Громыхают ворота. Это Тамарка рогами выдавливает калитку.

Ку-ддааа?!..

Вижу я острый рог: просунула-таки в щель калитки, ломится в огород. Манит ее сочная, зеленая кукуруза. Шире и шире щель, всовывается розовый шагрень носа, фыркает влажно-жадно, слюну пускает…

На-ззад!!..

Она убирает губы, отводит морду. Стоит неподвижно за калиткой. Куда же еще идти?! Везде - пусто.

Вот он, наш огородик… жалкий! А сколько неистового труда бросил я в этот сыпучий шифер! Тысячи камня выбрал, носил из балок мешками землю, ноги избил о камни, выцарапываясь по кручам…

А для чего все это!? Это убивает мысли.

Выберешься наверх горы, сбросишь тяжкий мешок с землею, скрестишь руки… Море! Глядишь и глядишь через капли пота - глядишь сквозь слезы… Синяя даль какая! А вот за черными кипарисами - низенький, скромный, тихий - домик под красной крышей. Неужели я в нем живу? В саду - ни души, и кругом - пустынно: никто не проедет за день. Маленький, с голубка, павлин по пустырю ходит - долбит камень. Тишина какая! Весенними вечерами хорошо поет черный дрозд на сухой рябине. Горам попоет - повернется к морю. Споет и морю, и нам, и моим деревцам миндальным в цветах, и домику. Домик наш одинокий!.. Отсюда видно его изъяны. Заднюю стенку дожди размыли, камни торчат из глины

Надо до осенних дождей поправить. Придут дожди… Об этом не надо думать. Надо разучиться думать! Надо долбить шифер мотыгой, таскать землю мешками, рассыпать мысли.

Бурей задрало железо - пришлось навалить по углам камни. Кровельщика бы надо… И кровельщика, пожалуй, не осталось. Нет, старый Кулеш остался: стучит колотушкой за горкой, к балке, - выкраивает соседу из старого железа печки. В степь повезут выменивать на пшеницу, на картошку… Хорошо иметь старое железо!

Стоишь - смотришь, а ветерок с моря обдувает. Красота какая!

Далеко внизу - беленький городок с древней, от генуэзцев, башней. Черной пушкой уставилась она косо в небо. Выбежала в море игрушечная пристань - скамеечка на ножках, а возле - скорлупка-лодка. Сзади - плешиной Чатырдаг синеет, Палат-Гора… Там седловина перевала… выше еще - и смотрит вихром Демерджи. Орлы живут по ее ущельям. Дальше - светлые цепи голых, туманно-солнечных гор Судакских…

Хорош городок отсюда - в садах, в кипарисах, в виноградниках, в тополях высоких. Хорош обманчиво. Стеклышками смеется! Ласковы-кротки белые домики - житие мирное. А белоснежный Дом Божий крестом осеняет кроткую свою паству. Вот-вот услышишь вечернее - «Свете тихий»… Я знаю эту усмешку далей. Подойди ближе - и увидишь… Это же солнце смеется, только солнце! Оно и в мертвых глазах смеется. Не благостная тишина эта: это мертвая тишина погоста. Под каждой кровлей одна и одна дума - хлеба!

И не дом пастыря у церкви, а подвал тюремный… Не церковный сторож сидит у двери: сидит тупорылый парень с красной звездой на шапке, зыкает-сторожит подвалы: - Эй!.. отходи подале!..

И на штыке солнышко играет.

Далеко с высоты видно! За городком - кладбище. Сияет на нем вся прозрачная, из стекла, часовня. Какая роскошь… не разберешь, что в часовне: плавится на ее стеклах солнце…

Обманчиво-хороши сады, обманчивы виноградники! Заброшены, забыты сады. Опустошены виноградники. Обезлюжены дачи. Бежали и перебиты хозяева, в землю вбиты! - и новый хозяин, недоуменный, повыбил стекла, повырывал балки… повыпил и повылил глубокие подвалы, в кровине поплавал, а теперь, с праздничного похмелья, угрюмо сидит у моря, глядит на камни. Смотрят на него горы…

Я вижу тайную их улыбку - улыбку камня…

Сереет под Демерджи обвал - когда-то татарская деревня. Века глядела гора в человечье стойло. И показала свою улыбку - швырнула камнем. Да будет каменное молчание! Вот уж идет оно.

Что, Тамарка? И ты, бедняга, попала в петлю… А примириться не хочешь: упрямо стучишь копытом, бьешь головой в ворота! Похудела же ты, бедняга…

Она тупо глядит на мою поднятую руку стеклянными глазами, синими с неба и ветряного моря. Да куда же еще идти?! Ее бока провалились, выперло кости таза, а хребет заострился и изъеден кровопийцами мухами и слепнями. Сочится сукровица из ранок: там уже свербит червивое потомство, зреет в теплоте язвы. Вымя ее вытянулось и потемнело, подсохли-поморщились сосочки: ничего не вытянут из нее сегодня хозяйские руки.

Ступай же… нету!..

Она не верит. Она же знает великую силу человека! Не может она понять, почему не кормит ее хозяин…

И я не могу понять, Тамарка… Понять не могу, кому и зачем понадобилось все обратить в пустыню, залить кровью! А помнишь, еще недавно каждый мог тебе дать кусок душистого хлеба с солью, каждый хотел потрепать твои теплые губы, каждый радовался на твое ведерное вымя. Кто же это выпил и твои соки? Каждую весну ты носила, а теперь ходишь пустая и не прибавила на рогах колечка!..

В ее стеклянных глазах я вижу слезы. Немые, коровьи слезы. Голодная слюна тянется-провисает к колючей ажине, которую она жевала. С усилием отрывает она глаза от кукурузы, поворачивает от калитки и… смотрит в море. Синее и пустое. Она его хорошо знает: синее и пустое. Вода и камни.

Смотрю и я… Сколько хочешь смотри - и так, и этак.

Прямо смотри: не видная Азия, Трапезунд. Там Кемаль-Паша воюет со всеми народами на свете; побил и греков, и англичан, и французов, и итальянцев - всех побил-потопил в славном турецком море.

Пошептывают прижухнувшиеся татары:

Це-це-це… Кемал-Паша! Крым идет… пылымот стрылят, балшивит тикал! Хлэб будит, чурэк-чебурэк… баряшка будыт… Балшой чилавэк Кемал-Паша! Наш будыт…

Вправо - Босфор далекий, Стамбул Великий. Там горы хлеба и сахара, и брынзы, и аравийского кофе, и баранов…

Влево, в утренней дымке, - земля родная, кровью святой политая…

Ни дымочка на синей дали, серебрятся течения… Одна голубая парча - на солнце.

Мертвое море здесь: не любят его веселые пароходы. Не возьмешь ни пшеницы, ни табаку, ни вина, ни шерсти… Съедено, выпито, выбито - все. Иссякло.

А солнце пишет свои полотна!

Фиолетовый пляж розовым подержался, теперь бледнеет. Накалится - засветится. К ночи с холоду посинеет. А вот и она - синь-бель: вскипает с играющего моря. Нет ни души на гальке, пятнышка нет живого. Прощай, расцветка!

Ни татарина меднорожего, с беременными корзинами на бедрах - груши, персики, виноград! Ни шумливого плута-армянина из Кутаиси, восточного человека, с кавказскими поясами и сукнами, с линючими чадрами кричащих красок - утехой женщин; ни итальяшек с «обомаршэ" , ни пылящих ногами, запотевших фотографов, берущих «с веселым лицом» у камня, лихо накидывающих черный лоскут суконный, небрежно-важно разбрасывающих - «мерсис»! И уральские камни сгинули, и растаяли бублики за копейку, и раковинки с «Ялтой» - китайской тушью, и татары-проводники в рейтузах синей «диагонали», с нафабренными усами, с бедрами Аполлона из Корбека, со стеком за лаковым голенищем, с запахом чеснока и перца. Ни фаэтонов в пунцовом плисе, с белыми балдахинами, вздувающимися на бойком ходу, с красными язычками в бисерной мишуре-сверканье, с конями и шерстяных розанах, с крымскими глухарями из серебра - звоном бахчисарайским, - щеголевато-мягко несущихся мимо просыпающихся утренних вилл в глициниях и мимозах, в магнолиях и розах, и в винограде, с курящеюся поливкой, с душистой прохладой утра, умело опрысканного садовником. Ни широких турок, мерно бьющих новые плантажи, крепкожильных, с синими курдюками, с полудня засыпающих на земле - у камня. Ни дамских зонтиков на песке, жарких цветов полудня, ни человеческой бронзы, которую жарит солнцем, ни татарского старичка, сухого, с шоколадной головкой в белой обвязке, мотающегося на коленях - к Мекке…

Не ты ли сожрало, море? Молчит, играет.

Кому продавать, покупать, кататься, крутить лениво золотистый табак ламбатский? Кому купаться?.. Все - иссякло. В землю ушло - или туда, за море.

Смотрят в пустой песок выбитыми глазами дачи. Тянут бакланы в море, снуют-плавают их цепочки.

Одно увидишь на побережной дороге - ковыляет босая, замызганная баба с драной травяной сумкой, - пустая бутылка да три картошки, - с напряженным лицом без мысли, одуревшая от невзгоды:

А сказывали - все будет!..

Прошагает за осликом пожилой татарин, - гонит с вьючком дровишек, - угрюмый, рваный, в рыжей овчинной шапке; поцекает на слепую дачу, с вывернутой решеткой, на лошадиные кости у срубленного кипариса:

Це-це-це… ах, шайтаны!..

И вспомнит: носил сюда петухов в сезоны, черешню, виноград, груши… было время! А теперь и соли купить не с чем.

А то пропылит на мухрастой запаленной лошадке полупьяный красноармеец, без родины - без причала, в ушастом шлыке суконном, в помятой звезде красной-тырцанальной, с ведерным бочонком у брюха - пьяную радость везет начальству из дальнего подвала, который еще не весь выпит.

Так вот какая она, пустыня!

Смеется солнце. Поигрывают тенями горы. Все равно перед ними: розовое ли живое тело или труп посинелый, с выпитыми глазами - вино ли, кровь ли… И этому верховому звездоносцу. Остановится перед разбитой виллой, глядит-пялит заспанными глазами… - чего такое?.. Приметит - стеклышко никак цело! Наведет-нацелит: - А-а, едренать…

Еще нацелит…

Но куда же пойдет Тамарка?

Она тянет-вытягивает мордочку и мычит, протяжно - на море. В синее и пустое. Еще мычит, и еще… И уходит через дорогу в балку. Задумывается над сочным молочаем: не съесть ли?.. Фыркает и отходит: чует коровьим нюхом эти острые молочаи-боли - от них вымя сочится кровью.

Ну, что же сегодня делать? Что и вчера - все то же: нарвать виноградных листьев помоложе, мелко-мелко порезать - и суп будет. Хорошо чесноку добавить - дает, говорят, бодрость; но чеснок весь вышел. Потом… опять листу надо - обманывать единственное живое, что нам осталось, - птиц наших. Они связывают нас с прошлым. Их надо поскорей выпустить, кузнечика хоть поймают. Они доживут до осени, а дальше… Не стоит думать. Кружились бы только с нами! Они отзываются на ласку, задремывают на коленях, затягивая пленочками зрачки. Они шумно слетаются из балок, заслышав обманное звяканье жестяной кружки, - не зерно ли?! - разговаривают даже с нами. Я хорошо понимаю Робинзона.

Итак, начинаем день.

В ВИНОГРАДНОЙ БАЛКЕ

Виноградная балка… Овраг? Яма? Нет: это отныне мой храм, кабинет и подвал запасов. Сюда прихожу я думать. Отсюда черпаю хлеб насущный. Здесь у меня цветы - золотисто-малиновый куст львиного зева, в пчелах. Только. Огромное окно - море. И - виноград зреет.

Отныне мой храм?.. Неправда. У меня нет теперь храма.

Бога у меня нет: синее небо пусто. Но шиферно-глинистые стены - мои хранители: они укрывают от пустыни. «Натюрморты» на них живут - яблоки, виноград, груши…

Я спускаюсь по сыпучему шиферу, оглядываю свои запасы. Плохо на яблоньках: поела цветы «мохнатая оленка». Тысячи их налетали, когда яблони стояли в цвету, падали в белые чашечки, сосали-грызли золотые тычинки. Я выбирал их, спящих - они задремывали к полудню. Вот одичавший персик, с каменной мелочью, черешня, в усохших косточках, оклеванная дроздами. Айва бесплодная, в паутинных коконах, заросли розы и ажины.

Грецкий орех, красавец… Он входит в силу. Впервые зачавший, он подарил нам в прошлом году три орешка - поровну всем… Спасибо за ласку, милый. Нас теперь только двое… а ты сегодня щедрее, принес семнадцать. Я сяду под твоей тенью, стану думать…

Жив ли ты, молодой красавец? Так же ли ты стоишь в пустом винограднике, радуешь по весне зеленью сочных листьев, прозрачной тенью? Нет и тебя на свете? Убили, как все живое…

Хорошо сидеть в утренней тишине Виноградной балки, ото всего закрыться. Только - лозы… рядками тянутся вверх, по балке, на волю, где старые миндальные деревья, - прыгают там голубые сойки. Какое покойное корыто! Откосы, один - тенистый, солнцем еще не взятый; другой - золотой, горячий. На нем груши-молодки в бусах.

Взглянешь назад - синее окно, море! Круто падает балка, и в темном ее прорыве - синяя чаша моря: пей глазами!

Хорошо так сидеть, не думать…

Пустынным криком кричит павлин:

Э-оу-а-аааа…

Нельзя не думать: настежь раскрыты двери, кричит пустыня. Утробным ревом ревет корова, винтовка стучит в горах - кого-то ищет. Над головой детский голосок тянет:

Хле-а-ба-аааа… са-мый-са-ааа в пуговичку-ууу… са-а-мый-са-аааа….

Гремит самоварная труба. Это пониже нашего домика, соседи.

Ах, Воводичка… какой ты… Я же тебе сказала…

Са-а-мый-с-а-аааа…

Я же тебе сказала… Сейчас лепестков заварим, розовый чай пить будем…

Хочу са-а-ла-аааа…

Ну, что ты из меня душу тянешь!.. Ля-ля, да уведи ты его от меня, с глаз моих!..

Я слышу дробное топотанье и задохшийся, тонкий голосок Ляли:

А-а… сала тебе?! Сала? Я тебе такого сала!.. Ухи тебе насалить?

Ля-ля, оставь его… И потом, нельзя говорить… у-хи! У-ши! И как ты выражаешься: наса-лить! На что это похоже! А я-то еще хотела с тобой по-французски заниматься…

По-французски! У смерти… - и по-французски. Нет, права она, старая, милая барыня: надо и по-французски, и географию, и каждый день умываться, чистить дверные ручки и выбивать коврик. Уцепиться и не даваться. Ну, какие самые большие реки? Нил, Амазонка… Еще текут где-то? А города?.. Лондон, Нью-Йорк, Париж… А теперь в Париже…

Странно… когда я сижу так, ранним утром, в балке и слышу, как гремит самоварная труба, я вспоминаю о Париже, в котором никогда не был. В этой балке, и - о Париже! Это на каком-то другом свете… И есть ли этот Париж? Не исчез ли и он из жизни?..

Вот почему я вспоминаю о Париже: моя соседка рассказывала, бывало, как она жила за границей, училась в Берлине и в Париже… Так далеко отсюда! Она.. в Париже! Она бродит в вязаном платочке, унылая и больная, щупает себя за голову, жует крупку… Видала Париж, в Булонском лесу каталась, стояла перед Венерой и Нотр-Дам!.. Да почему она здесь, на тычке, у балки?! Бьется с чужими детьми, продает последние ложечки и юбки, выменивает на затхлый ячмень и соль. Боится, что отнимут у ней какой-то коврик… Каждую ночь дрожит - вот придут и отнимут коврик, и этот платок последний, и полфунта соли. Чушь какая!

Париж?! Какой-то Булонский лес, где совершают предобеденные прогулки в экипажах, - у Мопассана было… - и высится гордым стальным торчком прозрачная башня Эйфеля?! .. гремит и сейчас: в огнях?!! и люди весело и свободно ходят по улицам?!.. Париж… - а здесь отнимают соль, повертывают к стенкам, ловят кошек на западни, гноят и расстреливают в подвалах, колючей проволокой окружили дома и создали «человечьи бойни»! На каком это свете деется? Париж… - а здесь звери в железе ходят, здесь люди пожирают детей своих, и животные постигают ужас!..

На каком это свете деется? На белом свете?!!

Нет никакого Парижа-Лондона, пропал и Париж, и все. Вот работа кинематографам, лента на миллионы метров! Великие города - великих! Стоите ли вы еще? Смотрите наши ленты? Кровяных наших лент на сотни великих городов хватит, на миллионы зевак бульварных, зевак салонных - в смокингах и визитках, в пиджаках и рабочих блузах… и в соболях с чужого плеча, и в бриллиантах, вырванных из ушей! Смотри, Европа! Везут товары на кораблях, товары из стран нездешних: чаши из черепов человечьих - пирам веселье, человечьи кости - игрокам на счастье, портфели из «русской» кожи - работы северных мастеров, «русский» волос - на покойные кресла для депутатов, дароносицы и кресты - на портсигары, раки святых угодников - на звонкую монету. Скупай, Европа! Шумит пьяная ярмарка человечьей крови… чужой крови.

Цела Европа? Не видно из Виноградной балки. Как там - с …«правами человека»? В Великих Книгах - все ли страницы целы?..

О Париж!.. Отсюда, из глухой балки, нездешним грезится мне этот далекий Париж, призрачный город сказки. Нездешним, как мои сны - нездешние. Там не смеется камень: покорно положен в ленты. Голубые огни на нем, и люди его - нездешние. Победно гремят оркестры на золотых трубах, а прозрачное чудо стали засматривает на край земли, ловит все голоса земные… Слышит ли этот голос пустых полей, шорох кровавых подземелий?.. Это же вздохи тех, что и тебя когда-то спасали, прозрачная башня Эйфеля! Старуха седая занесла на свои скрижали.

Не слышит. Гремят золотые трубы…

Хл е-э-ба-аааа…

А где-нибудь громадные булочные открыты, за окнами, на полках, лежат свободные караваи, лежат до вечера… Да есть ли?!

Сил моих нету, Го-споди… Ляля, да возьми от меня Воводю! Няня сейчас придет… Ну, дай ему грушку погрызть, что ли… И когда только эта мука кончится!..

Кончится! Она только еще подходит. Вон - Безрукий, слесарь из Сухой балки, вчера съел рыженькую собачку Минца… А на той неделе я видел, как его жена еще пекла из муки лепешки. У нас еще есть миндаля немного… А у ней, кажется, есть коврик и какое-то необыкновенное ожерелье… хрустальное ожерелье - из Парижа! Не знает, какая бывает мука! И как она может кончиться?! Это - солнце обманывает, блеском, - еще заглядывает в душу. Поет солнце, что еще много будет праздничных дней чудесных, что вот и виноградный, «бархатный» сезон подходит, понесут веселый виноград в корзинах, зацветут виноградники цветами, осенними огнями… Всегда будет празднично-голубое море, с серебряными путями.

Умеет смеяться солнце!

А вот скоро ветры сорвутся с Чатырдага, налягут на Палат-Гору снеговые тучи, от черного Бабугана натянет ливни - тогда…

А теперь… - яхонты вон горят на лозах, теплые, в нежном мате… золотится «чауш», розовая «шасла», «мускат» душистый… как смородина черная - «мускат» черный, александрийский… На целую неделю сладкого хлеба хватит! цветного хлеба!..

Я иду по рядам, выбираю на суп листочки, осматриваю грозди. Ночью собаки были - погрызли и разбросали. Голодные собаки? Вряд ли: собаки все ночи пируют в балке, где пала лошадь. Я слышал, как они там рычали. Конечно, это курочки и павлин - день за днем добивают мои запасы.

Пусть винограда мало, но как чудесно! Ведь это мой труд, последний. Весной я окопал каждую лозу, выломал жировые плети, вбил колья в шифер и подвязал побеги. Тогда… - как это давно было! - у этого кривого кола я сидел, смотрел на синюю чашу моря, глядевшегося в прорыве. Пылала синим огнем чаша. Великий ее создал: пей глазами!

И я ее пил… сквозь слезы.

ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

Я подымаюсь из балки с ворохом виноградных листьев.

Хлеб насущный!

С добрым утром!

А, голосок знакомый! Стоит босоногая Ляля за кипарисом - восьмилетка, косит глазом. На ней - единственная ее - белая кофточка и красная юбка, с весны самой. Прозрачная она, хрупкая, беленькая, хоть и всегда на солнце. Светлые глазки ее стреляют - русские глазки, умные. К Бабугану стрельнули - и поймали:

Глядите, автомобиль на Ялту! Вчера целых три прикатило! Это зеленых ловят…

Все-то знаешь! А кто такие эти - зеленые?

А которые не сдаются… в лесах по горам хоронятся… я знаю.

Крутится по лесным холмам облачко, бежит дальше. Доносит трескуче-дробно: катит автомобиль невидный.

Перескочили на виноградник:

Глядите-ка, опять в винограднике Павка был! Перышко потерял… А у вас сегодня Тамарка миндаль сжевала!..

Значит, миндальное молоко будет.

Смеется Ляля слабым смешком, не как раньше. А глаза не смеются - выискивают дали. И глаза светло-синие, как дали.

У Минца… корову вчера угнали… - говорит Ляля робко.

Слыхал. А Безрукий рыженькую собачку съел?

Какая к вам-то все прибегала, хвостик букетиком. Поляк… что ему! Они все есть могут. Он и кошку у него заманил! Ей-богу! - спешит сообщить Ляля. - У него клетка есть, с такой гирькой… на ночь привесит конятинки - хлоп! Слесарь… Мне, говорит, теперь наплевать на голод, кошками премудрую. А что, вкусные кошки?

Ничего будто. А ты как… ела сегодня?

Ели… - нетвердо говорит Ляля и смотрит в балку.

Та-ак… Значит, ели… Верно?

Вот придет няня… - краснеет она, катает ногой кипарисовую шишку. - Давайте я понесу… Листу-то ско-олька-а!

Она ни за что не скажет, что не ели, что понесла няня продавать коврик.

А Рыбачиха-то не сдюжила, продали корову-то, Маньку! У них очень семейство большое, ребят что опят…

Она говорит, как взрослая - всегда серьезна. Пытливая у ней голова: все знает, что делается в округе, в городке, у моря.

Еще что скажешь?

Она смущенно стоит у порога кухни, трет одну ногу о другую, следит, как кромсаю лист.

Индюшка-то ваша вчера у доктора на тычке была, чашку в кухне расколотила!.. - косит Ляля на меня глазом, - не поговорю ли с ней об индюшке, - но я молчу. Поинтересней надо? - А у Вербы-то какое горе!

А что такое?

Она вспыхивает, поблескивает глазами: она довольна. Складывает на груди руки, как ее мать-няня, и начинает сокрушенно:

А как же… этой ночью у них гуся украли!

От кухни всю Вербину горку видно. Верно: один только гусь гуляет. За ним павлин ходит, землю долбит.

Ох, некому больше, как дядя Андрей… - шепотком говорит она и глядит через балку: за пустырем павлиньим - не видная за горбом Тихая Пристань. - Уж такой-то вредный мужик! Некому, как ему. Слышим ночью - уж так-то жареным гусем пахнет, не продыхнуть. А это к нам ветерком наносит, от них ведь ветер-то по ночам, от Бабугана… Так-то шкварочками… да сальцем… ужас!

Я слышу, как во рту у Ляли полно слюны, как она делает горлом. Надо ее отвлечь:

А что такое случилось… учительница вчера Вербененка отчитывала? Не слыхала?

Да как же! - оживляется Ляля и опять подбирает руки. - Идет Прибытка, учительница… из городу шла. Идет Амидовым виноградником, а уж к ночи было. А она плохо видит, в пинснях… Собаки, - сперва думала… А как пила хрипит! Подошла поближе, глядит… а это вербенята - озорники хо-о-о-ро-шую грушу пилят! Садову грушу. «Бэру»… вот такие на ней груши! Ну, а теперь никакого порядка, все плетни разворочены, хоть скрозь гуляй… «Вы что тут делаете?! Разве можно пилить садовое дерево?!» - как заругалась! Они - ти-кать! Ведь не можно садовое дерево? Сколько уходу было… А стра-ху нет. Уж она их начитывала!..

Вот что, газетка… Вот тебе маленькая лепешка… поделишься с Володей.

Она вся вспыхивает и пятится, а глаза не могут оторваться от лепешки. Она даже отмахивается в испуге:

Ай, что вы… да не надо, что вы… Ну, зачем же… не надо. У нас же есть же…

Ее надо поймать за плечо и дать насильно.

Ну, зачем это… - у самих мало… Ну, спаси-бочко вам… Ба-льшое спасибо! ба-а-льшое… - смущенно захлебывается Ляля, разглядывая лепешку, и все пятится, пятится в кипарис.

Сначала она отходит тихо, сдерживает себя, - и вдруг, помчится-помчится! Мелькнет за кипарисами красная юбочка, голые ноги, отшлифованные загаром, блеснут у обрыва в балку - и слышится придушенный голос: «Володя! Володичка!» Я знаю, что сейчас появится на моей границе, за колючей оградой, пятилетний белоголовый Володя - благодарить. Вежливости их учит старая барыня, жившая в Париже… Вот уж и появляется он под своими дубками, за моим садом, в белой, пестро заплатанной рубашке, в штанишках - наполовину коричневых, из барыниной кофты, наполовину своих, белых, - кричит звонко-звонко:

Ба-а-ль-шо-е!.. спа-сибочко… ба-аль-шо-е!

Я выпускаю кур, индюшку с курочками. Отныне и до… - пусть до завтра!

Это наше родное, кому открываешь душу. Свидетели нашего умирания. Все поверяешь им, и они так умеют слушать!

Проволочным крючком, через отдушину наверху, вылавливаю я кол, подпирающий изнутри дверку, - хитрый запор голодного времени! - и с гулом сыплется на меня онемевшая за ночь птица.

Живы, мои родные! С новым утром!

Они кипят под ногами, не давая ступить, заглядывают в лицо и в руки. Зерна! Зерна! Они бегают за мной стайкой, вывертывают шейки, не чуя, что под ногами, спотыкаются на бегу, подпрыгивают, как собачки, мечутся в беспокойстве: поставят ли перед ними чашки? Носится поджарая, подтянутая индюшка - бутылочка на ножках:

- …Пуль-фье… пуль-фье…

Эх вы, горевая птица! Ты, беленькая Торпедка, совсем ослабла: стоишь, пленкой затягиваешь глазки… И ты, Жемчужка, невеселая. А ты, Жаднюха, упомнила оставленную вчера кефалью головку, которую принесла из балки, всеми исклеванную, и так же упрямо долбишь. Поди ко мне на руки, маленькая, пошепчи на ухо… А, ты засматриваешь в кармашек, где, помнишь, когда-то лежали зерна… Там когда-то и часы лежали… Вот, есть у меня для тебя немного… Ну? Раз, два… десять… двенадцать зерен! Чего же не долбишь в пустую руку? Ну, что же мне вам сказать? Какую новость? Вот. Дошло и до вас дело. За горкой внизу живут «дяди», которые любят кушать… и курочек любят кушать! Как бы не пришли за вами, отбирать «излишки»! Пять курочек еще можно, а у меня вас больше. Вот, пожалуй, и отберут у меня «излишки»… Ну, не будем думать.

Я даю им пареный лист в чашках. Они дерутся из-за него, вытаскивают мохрами, прячут, давятся, набивают зобы. Стоят и долбят в пустые чашки. А ястреба уже стерегут по балкам.

Смотрю я, думаю, вспоминаю… хочу осмыслить… Сон кошмарный? В плен к дикарям попался?.. Они все могут! Не могу осмыслить. Я ничего не могу, а они все могут! Все у меня взять могут, посадить в подвал могут, убить могут! Уже убили! Не могу осмыслить (или я одичал, разучился думать? разучился мыслить?!). А для чего теперь нужно мыслить! Мыслить, и вот - на одной чашке с ними…

Ай-йу-а-ай!..

Дикий, пустынный крик - похожий на крик павлина.

А, налетает ястреб! К осени ястреба лютеют.

Ее крик слышен на версты - и на море, и по дальним балкам. Ястреба ее хорошо знают, красную ее юбку, приметную издалека, ее острые глазки, стреляющие по горам и в небо, - боятся и ненавидят. Подстерегают ее в дубовых чащах, впиваются хищными зрачками: так бы и разорвали! Ее понимают куры, все птицы… Сама она похожа на белую голубку. Закричит тревожно - и всюду по горкам поднимаются крики и хлоп ладошей: вопят на своей горке вербенята, визжит Рыбачихино семейство, на пшеничной котловине, на Тихой Пристани, у Прибытков, далеко внизу, по холмам, на умирающих дачках, у кого только доживают куры, последнее живое. Столько над ними дрожали, укрывали, когда ходили отбирать «излишки» - портянки, яйца, кастрюльки, полотенца… Укрыли. А теперь ястребов боятся, стервятников крылатых.

Низко плывет по балке стервятник, завинчивает полетом. Палевым отливает на его крыльях солнце. Сбил его с ходу неистовый крик Лялин. Летит на дубки, за балку, притаивается в чаще.

Теперь я хорошо знаю, как трепещут куры, как забиваются под шиповник, под стенки, затискиваются в кипарисы - стоят в дрожи, вытягивая и вбирая шейки, вздрагивая испуганными зрачками.

Хорошо знаю, как люди людей боятся, - людей ли? - как тычутся головами в щели, как онемело роют себе могилы.

Ястребам простится: это ИХ хлеб насущный.

Едим лист и дрожим перед ястребами! Крылатых стервятников пугает голосок Ляли, а тех, что убивать ходят, не испугают и глаза ребенка.

ЧТО УБИВАТЬ ХОДЯТ

Кто-то верховой едет… кто такой?..

Подымается из-за бугра к нам, на горку… А, мелкозубый этот!.. Музыкант Шура. Как он себя именует - «Шура-Сокол». Какая фамилия-то лихая! А я знаю, что мелкий стервятник это.

Кто сотворил стервятника? В который день, Господи, сотворил Ты стервятника, если Ты сотворил его? Дал ему образ подобия Твоего… И почему он Сокол, когда и не Шура даже?! Покорный конек возит его по горкам - хрипит, а возит. Низко опустил голову, челка к глазам налипла, взмокшие бока ходят: трудно возить по горкам. Покорен конек российский: повезет и стервятника - под гору повезет и в гору, хоть на Чатырдаг самый, хоть на вихор Демерджи, пока не сдохнет.

Я отворачиваюсь, за кипарис кроюсь. Или стыдно мне моих лохмотьев? Моей работы?

Как-то, тоже в горячий полдень, нес я мешок с землею. И вот, когда я плелся по камню, и голова моя была камнем - счастье! - вырос, как из земли, на коньке стервятник и показал свои мелкие, как у змеи, зубы - беленькие, в черненькой головке. Крикнул весело, потряхивая локтями:

Бог труды любит!

Порой и стервятники говорят о Боге!

Вот почему я кроюсь: я слышу, как от стервятника пахнет кровью.

Он одет чисто, в хорошей куртке, а кругом все в лохмотьях. Он порозовел, округлился, налился даже, а все тощают, у всех глаза провалились и почернели лица. Один он на коньке ездит, когда все ползают на карачках. Такой храбрый!

Я давно его знаю, три года. Он проживал на самой высокой даче, которую называли «Чайка». Поигрывал на рояле. Живут мирные дачники - живут тихо. Спускаются по балкам к морю - купаться. Любуются на горы - как чудесно! Раскланиваются с округой: «Добрый вечер!» И, конечно, исправно платят. Звонкая была «Чайка», молодая дача. И молодые женщины на ней жили - врачи, артистки, - кому необходим летний отдых.

И вот подошло время. Пришли и в городок люди, что убивать ходят. Убивали-пили. Плясали и пели для них артистки. Скушно!

Подать женщин веселых, поигристей! Подали себя женщины: врачи, артистки.

Подать… кро-ви!

Подали и крови. Сколько угодно крови!

И вот, когда все, как трава, прибито, раскатывает Шура-Сокол на лошадке. Недаром он поигрывал на рояле, поглядывал с самой высокой дачи - стервятники приглядывают с верхушек! - многие уже… «высланы на север… в Харьков…» - на том свете. А Шура кушает молочную кашку, вечерами и теперь поигрывает на рояле, перебрался в дачу поудобней и принимает женщин. Расплачивается мукой… солью… Что значит-то быть хорошим музыкантом!

Что же теперь… за топливом, по балкам?.. Хорошо забраться в глубокую-глубокую балку, стены чтобы отвесные… хорошо, никого-ничего не видно. Но надо и сторожить, чтобы не кинулись куры в виноградник. Сесть на откосе виноградной балки… сидеть и думать… О чем думать? А где у меня кресло? В моей балке можно думать только о… Ни о чем нельзя думать, не надо думать! Завтра будет все то же. И дальше - то же. Сиди и смотри на солнце. Жадно смотри на солнце, пока глаза не стали оловянной ложкой. Смотри на живое солнце! А то скоро - ветры задуют, дожди зарядят, загремят штормы… Черти начнут бить в стены, трясти наш домик, плясать по крыше. Тогда у огонька сидеть будем… Живут дикари, и ничего, счастливы! Ничего-то не знают, ничему не учены. Счастливые: нечего им лишиться! Читать книги? Вычитаны все книги, впустую вышли. Они говорят о той, о той жизни… которая уже вбита в землю. А новой нету… И не будет. Вернулась давняя жизнь, пещерных предков.

Книги… О них я думаю часто. Войдешь в домик - вон они, в темном углу лежат сиротливой стопкой. Мои «путевые» книги… Смотреть больно. И они уже «высланы» куда-то. И к ним протянулась кровавая лапа.

Когда это было? Вот уже год скоро. День был тогда холодный. Лили дожди - зимние дожди с дремуче-черного Бабугана. Покинутые кони по холмам стояли, качались. Белеют теперь их кости. Да, дожди… и в этих дождях приехали туда, в городок, эти, что убивать ходят… Везде: за горами, под горами, у моря - много было работы. Уставали. Нужно было устроить бойни, заносить цифры для баланса, подводить итоги. Нужно было шикнуть, доказать ретивость пославшим, показать, как «железная метла» метет чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. И убить на бойнях.

Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать - с человечьих боен.

И вот - убивали, ночью. Днем… спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали… Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых - с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали.

Ну, вот. В зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» - тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно.

В это утро ко мне постучали рано. Не те ли, что убивать ходят? Нет, пришел человек мирный, хромой архитектор. Он сам боялся. А потому услуживал тем, что убивать ходят…

Вот теперь сижу я на краю Виноградной балки, вглядываюсь в солнечные горы… Те ли самые эти горы, какие были совсем недавно? На этом ли они свете?!..

И вот я вспоминаю…

Вот, пришлось и к вам… - смущенно говорит архитектор и не смотрит.

Ужасная погода… высоко живете… Приказали описывать и отбирать книги… Соберут и пошлют куда-то… Конечно, я понимаю…

Он потеет, несчастный архитектор. Он работает из-за полфунта соломенного хлеба, из-за страха.

Под страхом предания… военного трибунала! «вплоть до расстрела»!!!..

Он смотрит округлившимися, птичьими глазами - а в них ужас.

Знаю. И швейные машинки, и велосипеды… Но у меня здесь нет библиотеки! У меня только Евангелие и две-три мои книги!..

Я уж и не знаю… ну-жно!..

Архитектор, человек искусства… Он не прошел мимо. Он ревностно ковылял под дождем, по грязи, на горы, через балки, на хромой ноге, чтобы добить душу. Но ему хочется жить бедняге, и… он доведен до точки!

Я уж и не знаю… Ну, хоть расписку дайте… вопрос неясный… Напишите, что отвечаете за их сохранность…

За мои книги?! Я… за свою работу?!..

Мы - сумасшедшие?!.. Он не мог уйти без расписки. Он умолял словами, глазами, которым было трудно смотреть в глаза, хромой ногою. И я выдал ему расписку.

Мне больно теперь смотреть в полутемный угол, где стопочка книг «учтенных». И ты, маленькое Евангелие! Мне больно, словно и Его я предал.

Дожди тогда были… Укрылись дождями горы, свинцовой мутью. Лошади по холмам стояли - покинутые кони. Стояли - ждали. И падали. А по одиноким дачкам, ходил и ходил хромой архитектор и отбирал книги… А люди совались головами в щели. Фу, сон кошмарный!..

Не надо думать. Какое жгучее солнце!

Выше подымается, напекает. По горам жаровая дымка, начинают синеть и мерцать горы. Движутся, ожидают. Смотрят. И солнце - плавится и играет в море.

Мои огурцы совсем пожухли и покрутились, рыжие гряды совсем разделись. Помидоры помертвели и обвисли. Курочки ушли в балки. Павлин стоит в тени, у своей дачки, - кричать жарко. Из балки выбирается Тамарка, несет на горку пустое вымя.

А ты что же, маленькая Торпедка, не пошла со всеми?

Стоит под кипарисом, поклевывает головкой, затягивает глазки. Я понимаю: она уходит. Я беру ее на руки. Как пушинка! Что же… так лучше. Ну, посмотри на солнце… ты его любила, хоть и не знала, что это. А там вон

Горы, синие какие стали! Ты и их не знала, а привыкла. А это, синее такое, большое? Это - море. Ты, маленькая, не знаешь. Ну, покажи свои глазки… Солнце! И в них солнце!.. только совсем другое - холодное и пустое. Это - солнце смерти. Как оловянная пленка - твои глаза, и солнце в них оловянное, пустое солнце. Не виновато оно, и ты, Торпедка моя, не виновата. Головку клонишь… Счастливая ты, Торпедка, - на добрых руках уходишь! Я пошепчу тебе, скажу тебе тихо-тихо: солнце мое живое, прощай! А сколько теперь больших, которые знали солнце, и кто уходит во тьме!.. Ни шепота, ни ласки родной руки… Счастливая ты, Торпедка!..

Она тихо уснула в моих руках, маленькая незнайка.

Полдень высокий был. Я взял лопату. Ушел на предел участка, на тихий угол, где груды камней горячих, выкопал ямку, положил бережно, с тихим словом - прощай, и быстро засыпал ямку.

Вы, сидящие в креслах мягких, может быть, улыбнетесь. Какая сентиментальность! Меня это нимало не огорчает. Курите свои сигары, швыряйте свои слова, гремучую воду жизни. Стекут они, как отброс, в клоаку. Я знаю, как ревниво глядитесь вы в трескучие рамки листов газетных, как жадно слушаете бумагу! Вижу в ваших глазах оловянное солнце, солнце мертвых. Никогда не вспыхнет оно, живое, как вспыхивало даже в моей Торпедке, совсем незнайке! Одно вам брошу: убили вы и мою Торпедку! Не поймете. Курите свои сигары.

НЯНИНЫ СКАЗКИ

Когда же, наконец, солнце потонет за Бабуганом?! Скорей бы… Упадет ночь, звезды стрелками будут плавать в море. Только оно и будет. Ни дач, ни холмов, ни балок - темный порог за моим садом, а за порогом темное море в стрелках. Поверить можно, что где-то на океане, как Робинзоны. Только бы забыться - и поверишь. Никто не придет, не будет давить душу. Кончились люди, только кроткие курочки, павлин - райская птица. Серенькие «волчки», пичуги, будут деловито порхать, прятаться в кипарисах, утрами будут стрекотать сойки…

Как ни старайся - не отмахнешься. Вон за изгородью шаги, опять кто-то… Плохо начался день сегодня.

Добрый день, барин!

Насмешка теперь это слово - барин! У ней не насмешка, а привычка. Это плетется из городка соседка-няня, идет - мотается. Одета оборванкой, на ногах дощечки. В руках охапка чубука и палок, которые она набрала дорогой, - все годится. Лицо испитое, желтое, глаза ввалились. С такими лицами выходят из больницы, после тяжкой болезни.

Я знаю, что она станет жаловаться, облегчать душу, и я не могу не слушать: ведь она - от народа, и ее слово - от народа.

Что же это теперь будет?.. Хлеб-то сегодня… двенадцать тысяч! да и его-то нету! На базаре ни к чему не приступишься, чисто все облюте-ли!..

Она пытает меня округлившимися от тревоги глазами, но … что тут скажешь?

Иду-гляжу… сидит у Ялы народ, у пустых возов… убиваются - плачут! Чего такое?.. Вон что! На перевале остановили-обобрали… все-то все отняли, кто чего в степи выменял на последнее! Открытый разбой пошел… И на степи-то, сказывают, го-лод! Куда ж это все подевалось-то? Да степь-то наша валом завалена была, на годы прямо! Титьти какие дела пошли… а! Что уж рыбаки наши… вольный прямо народ… а и те заслабли! А какая теперь рыба! Камсы-то ждать… на весну ей ловиться, эн когда!..

Шура-Сокол объехал горку, нагляделся на горы-море, вынул серебряный портсигар, закурил папироску - душистый табак ламбатский. Шажком прогуливает. Нянька поджала тонкие губы - выжидает, когда проедет, так и прощупывает глазами.

Налился-то как… через хлещет! По три кружки одного молока ду-ет! Вот ты и погляди-и… И курочки, и яички, и… И отку-дова что берется! А ты хоть тут подохни!.. Копеечки негде заработать. А бывало-то, бархатный-то сезон… Стиркой, бывало, да больше двух рублей заработаешь! А на базар-то придешь… го-ры! И сала тебе, и барашка, и яички… и красненькие-то, и синенькие, и… А хлеб-то какой был, пу-ух пухом!..

Скучно слушать, а она ищет у меня утешения, какого-то «слова верного». Нет у меня никакого слова. Я хочу оборвать последнее, что меня вяжет с жизнью, - слова людские. - Ходила в этих вот… в советских садах работать… - полфунта хлеба! да ка-кого! - одна мякина. Еще вина полбутылки. А денег нет, не отпечатали! Как, говорит, отпечатаем, тогда… А говори-ли-то-о!.. Озолотим на всю поколению! Вот и колей, поколение-то оно какое! А мне чего с детями полфунта? А по садам кто работает, с полбутылки валются… голодные! Ребятишкам вино дают, мальчишки пьяне-ошеньки… Всем, значит, помирать скоро?..

И я говорю ей «слово»: - Что ж, и помирать придется.

Она даже бросает хворост.

Да ведь о-бидно! Ни во что ведь вышло-то все! Насулили-намурили - берись теперь! Я про себя не говорю - детей жалко. Старшие у меня на ноги хоть стали, а эти!.. Барыня уже все распроменяла, вот-вот сама-то завалится… А что я вам скажу… - шепотком говорит нянька и все оглядывается, - комиссара вчерась убили, на перевале! Леня вчера в Ялтах был, слыхал. Продовольственный комиссар наш, на машине ехал… хотел с деньгами на родину тикать. Сичас из лесу выходют с ружьями… отчанные, не боятся! Ну, конечно, зеленые. Рангелевцы, не признают которые… Стой! Ершов фамилия? Все им известно! Долой слазь! Жену с детьми не тронули, отойти велели. А того сейчас цепями к машине прикрутили, горючкой полили и зажгли. Сго-рел! Мы, говорят, за народное право, у нас, говорят, до всего досмотр!.. А?!

Она пытает меня жадными глазами, все «верного слова» ждет.

А сейчас иду по бугорочку, у пристава дачи, лошадь-то зимой пала… гляжу - мальчишки… Чего такое с костями делают? Гляжу… лежат на брюхе, копыто гложут! грызут-урчат. Жуть взяла… чисто собачонки. Вот подкатило-подкатило - сблевала, простите сказать… да не емши-то… Ну, вот… за коврик бархатный три фунтика всего дали ячменьку… а завтра-то чего будем?.. Уж скорей бы!

Она машет рукой, забирает палки и уходит - качается, вот-вот споткнется. Не чует она, что скоро у нее случится, как будет варить кашу из пшеницы… с кровью! Или чует? Я теперь вспоминаю… В ее глазах был тогда неподдельный ужас… Часто говорила она о своем Лене - собирался на степь поехать, за что-то добыть пшеницы…

А еще совсем недавно она ждала, что всем раздадут и дачи, и виноградники, всем, как она, «трудящим», и будут они жить, как господа жили. Наше будет! Слыхала она «верное слово», как орал матрос на митинге:

Теперь, товарищи и трудящие, всех буржуев прикончили мы… которые убегли - в море потопили! И теперь наша советская власть, которая коммунизм называется! Так что до-жили! И у всех будут даже автомобили, и все будем жить… в ванных! Так что не жись, а едрена мать. Так что… все будем сидеть на пятом этаже и розы нюхать!..

Ну, вот. Ступай и бери: виноградники, и сады, и дачи, все - бесхозяйное, все - пустое!

А ведь забыла! - окликает нянька. - Иван Михалыч вам кланяться наказали, зайтить хотели! На базаре попался. Вот уж страсти! Не узнала и не узнала… - рваный, грязный, на ногах тряпки наверчены, еле идет с палкой. Гляжу, - старичок какой-то нищий стоит у ларя, у грека, кланяется - просит… а грек и говорит: «Господин професхор, пожалуйте вам!» В корзиночку ему три грецких орешка положил и картошек пару. Ма-тушки! Иван Михалыч! А дача-то какая у них была! Я ведь на них стирывала, бывало. Книг полна комната, и все-то пишут! А теперь с голоду помирают, ста-аренькие стали. Признали меня и говорят: «Вот, Тимофевна, народушко-то наш праведный за труды-то мои как отблагодарил! на пенцию-то мою воробьиный мне паек выписал!» Ведь это как сказал-то! И верно, что вы думаете… дураки-то мы, ничего не разумеем… Какой такой воробьиный? «А по фунту хлеба… на месяц!» Что вы думаете, верно! «Вот и бумажка с печатью всенародной прислана». Вынул бумажку, греку подал, а сам все кланяется, трясется. Стал грек разбирать-читать, еще подошли люди. Верно! По тыще рублей на месяц, насмех! А хлеб-то нонче… двенадцать тысяч фу-унт! Говорить стали которые, а тут с ружьем подошел, прислушал. «Над нашей властью смеешься, старый черт?» И всякими словами! Тебе, говорит, сдохнуть давно пора, а ты еще за народным хлебом трафишься! И всех разогнал. Да еще грозился подва-лом! Какой народ дерзкий… А какая дача-то была-а…

Ушла, наконец. В Глубокую балку уйти? Рубить, рубить… А павлин и там слышен. Солнце словно заснуло, за Бабуган не хочет. А, Жаднюха заявилась, на мои руки смотрит… Ага, у меня миндалек, вот что. Я разламываю его на крошечки. Ну, поди ко мне, ласковая моя. Давай-ка сядем, и я расскажу тебе сказочку…

Я усаживаюсь на краю балки, сажаю Жаднюху на колени и тихо глажу. Она начинает заводить глазки.

…Ну, слушай. Жил-был Иван Михайлыч, писал книжки. По этим книжкам и мы с тобой учились. Потом про Ломоносова писать начал. Ты, Жаднюха, даже и про Ломоносова не знаешь, как и Тимофевна, хоть ты и умная русская курочка… Тебе бы только миндалек есть. Ничего, ты честная курочка, и если тебя кормить, ты к Рождеству непременно отплатила бы мне яичком. Верно? Не спишь, плутишка… Знаю тебя, ты гордая курочка. Говорить только не умеешь. А если бы ты умела говорить… Ну, спи. С голоду спится. Так вот, про Ломоносова… Даже и премию ему дали… Была у нас в Питере такая Академия наук… Буржуи, конечно, там всякие сидели, «ученая рухлядь» всякая… Жаль, далеко ты не ходишь, а то бы послушала, как там, внизу, умные парнишки объясняют! Ну, вот эта самая «ученая рухлядь» за Ломоносова-то пре-мию Ивану Михайлычу дала, медаль золотую. Ну, и… золотую медаль у него грек купил, который ему орешка-то положил, или татарин там, или еще кто… за пуд муки. Вот ты легонькая какая стала, и Иван Михайлыч тоже… совсем облегчился, и остались у него только… ничего не осталось, один Ломоносов в голове! И стал Иван Михайлыч за хлебом по горам лазить, как ты по балкам. За уроки ему платили щедро: пол-фунта хлеба и хорошее полено! Чего ты испугалась! Ляля-то кричит… У меня спи спокойно, не дрожи… Да, полено. Очень уж он полену-то радовался! Человек старый, холодно зимой про Ломоносова-то писать, а за дровами-то в балку надо. Куда ему зимой в балку! А скоро и поленья перестали давать: некому и учиться стало, голод. И вот на прошенье Ивана Михайлыча - прислали ему бумагу, пенсию! По три золотника хлеба на день! А знаешь ли что, Жаднюха… да уж не спутали ли они? Может, это они про тебя прознали, что на горке такая умная курочка живет-голодает… да тебе и назначили?.. Ты чего опять? Мало, что ли?! Три-то золотника?!.. Тебе бы, дурашке, гордиться надо… Вот и рассказал тебе сказочку. Ну, гуляй. Ишь как Лярва-то прекрасно гуляет! Гуляй и ты.

Ковыляет по павлиньему пустырю, за балкой, хромая рыжая кляча - остов. Пройдет шага два - и станет. Понюхает жаркий камень, отсохшее, колкое перекати-поле. Еще ступит: опять камень, опять желтенькая колючка. Отведет голову на волю - море: синее и пустое. Отвернется, ступит. На ее боках-ребрах грязной медью отсвечивает солнце.

Это - кобыла Лярва, с дачи под пустырем, где старый Кулеш стучит колотушкой по железу, выкраивает из старого железа новые печки - в степь повезут обменивать на картошку. Давно не запрягает ее хозяин. Надорвалась весною, как возила тощенького старичка покойничка на кладбище, - с тех пор хиреет. Ходит старуха хитро, упасть боится. Упадет - не встанет. Приглядывается к ней Вербина собака, Белка: чует.

Умирающие кони… Я хорошо их помню.

Осенью много их было, брошенных ушедшей за море армией добровольцев. Они бродили. Серые, вороные, гнедые, пегие… Ломовые и выездные. Верховые и под запряжку. Молодые и старые. Рослые и «собачки». Лили дожди. А кони бродили по виноградникам и балкам, по пустырям и дорогам, ломились в сады, за колючую проволоку, резали себе брюхо. По холмам стояли-ожидали - не возьмут ли. Никто их не брал: боялись. Да и кому на зиму нужна лошадь, когда нет корму? Они подходили к разбитым виллам, протягивали головы поверх заборов: эй, возьмите! Под ногами - холодный камень да колючка. Над головой

Дождь и тучи. Зима наступает. Вот-вот снегом с Чатырдага кинет: эй, возьмите!!

Я каждый день видел их на холмах - там и там. Они стояли недвижно, мертвые и - живые. Ветер трепал им хвосты и гривы. Как конские статуи на рыжих горах, на черной синеве моря - из камня, из чугуна, из меди. Потом они стали падать. Мне видно было с горы, как они падали. Каждое утро я замечал, как их становилось меньше. Чаще кружились стервятники и орлы над ними, рвали живьем собаки. Дольше всех держался вороной конь, огромный, - должно быть, артиллерийский. Он зашел на гладкий бугор, поднявшийся из глубоких балок, взошел по узкому перешейку и - заблудился. Стоял у края. Дни и ночи стоял, лечь боялся. Крепился, расставив ноги. В тот день дул крепкий норд-ост. Конь не мог повернуться задом, встречал головой норд-ост. И на моих глазах рухнул на все четыре ноги - сломался. Повел ногами и потянулся…

Если пойти на горку - глядеть на город, увидишь: белеют на солнце кости. Добрый был конь - артиллерийский, рослый.

Лярва подобралась к веранде, где вонючие уксусные деревья. Вытянулись деревья - не даются. Так и будет стоять пока не возьмет хозяин. Ходит за ней павлин, поглядывает на ее хвост-мочалку - а пока землю долбит.

Некуда глаза спрятать…

По горам тени от облачков, играют тенями горы. Посветлеют и потемнеют.

ПРО БАБУ-ЯГУ

Я сижу на обрыве. Черная стена шифера падает в глубину - там в ливни шумят потоки. Вид отсюда - на весь Уголок внизу. Там, вдоль пустынного пляжа, уныло маячат дачки, создававшиеся любовно, упорным трудом всей жизни

Тихий уют на старость. Там - весь Профессорский Уголок, с лелеянными садами, где сажались и холились милые розы, привитые «собственною рукой». Где кипарисами отмечались этапы жизни, где мысль покоряла камень. Где вы теперь, почтенные созидатели - профессора, доктора, доценты, - насельники дикого побережья земли татарской, близорукие и наивные, говорившие «вы» - камням? кормильцы плутов-садовников, покорно платившие по счетам мошенников всех сортов, занятые «прохождением Венеры через диск солнца», сторонники «витализма и механизма», знатоки порфиритов и диоритов, продумыватели гипотез, вскрыватели «мировой тайны»? Продумали вы свои дачки и винограднички! Без вас решены все тайны. Ваши дворники волокут на базар письменные столы и кресла, кровати и умывальники; книги ваши забрал хромой архитектор, а садовники ободрали ваши складные стулья и нашили себе штанов из парусины. Плюнули в кулаки - махом одним сволокли «рай» на землю! Где вы теперь, рассеянные мечтатели?..

Бежали - зрячие. Под землю ушли - слепые. «Читают» что-то за воблу, табак и полфунта соли - уставшие.

Дачки, дачки… Из той вон, серой, с черепичной крышей, взяли семерых моряков-офицеров доверчивых, - угнали за горы и… «выслали на Север»… А в этой, белой и тихой, за кипарисами, милый старичок жил, отставной казначей какой-то. Любил посидеть у моря, бычков ловить. Пятилетняя внучка камушки ему приносила:

А вот сельдолик, дедя!

Ну какой это сердолик! Нет, не сердолик это, а… шпат!

Спать… А какой сельдолик, дедя?

Такой… прозрачный, как твои глазки. А сейчас мы бычка изловим… Вот и поищи сердолика… а вот и бычок-шельмец!

Любил ранним утром, когда так хорошо дышать, пойти с травяной сумочкой на базар, за помидорчиками и огурчиками, за брынзой… Так и попался с сумочкой. Пришли люди с красными звездами, а он, чудак, за помидорчиками на базар идет, на синее море любуется, синий дымок пускает.

Стой, тебе говорят, глухой черт! Почему шинель серая, военная? погонная?!

А… донашиваю, голубчики… казначеем когда-то был…

Чем занимаешься?

Бычков ловлю… да вот, на базар иду. На пенсии я теперь, от Белого Креста пенсию получаю… вольный теперь казак.

С Дону казак? За нами!

И взяли старичка с сумочкой. Увезли за горы. Сняли в подвале заношенную шинель казачью, сняли бельишко рваное, и - в затылок. Плакала внучка в пустой дачке, жалели ее люди: некому теперь за помидорчиками ходить, бычков ловить… Чего же, глупая, плакать?! За дело взяли: не ходи за помидорчиками в шинели!

Некуда глаза спрятать…

Вон, под Кастелью, на виноградниках, белый домик. До него версты три, но он виден отчетливо: за ним черные кипарисы. Какие оттуда виды, море какое, какой там воздух! Там рано расцветают подснежники, белый фарфор кастельский, и виноград поспевает раньше - от горячего камня-диорита, и фиалки цветут на целую неделю раньше. А какие там бывают утра! А сколько же там дроздов черных поет весною, и как там тихо! Никто не пройдет, не проедет за день. Вот где жить-то!..

Вчера ночью пришли туда - рожи в саже. Повернули женщин носами к стенке: не подымать крику! Только разве Кастель услышит… Последнее забрали: умирайте. А на прощанье ударили прикладом: помни! А этой ночью вон за той горкой…

Поторкивает-трещит по лесистым холмам - катит-мчит. Автомобиль на Ялту? Пылит по невидимой дороге. В горы, в леса уходит. Автомобили еще остались, кого-то возят. Дела, конечно. Без дела кто же теперь кататься будет! Я смыкаю глаза в истоме, дремотно, сквозь слабость слышу: то наплывает, то замирает торканье. Грохот какой ужасный, словно падают горы. Или это кровью в ушах гудит, шумит водопадами в голове… С чего бы это? Кружится голова - вот-вот упадешь, сорвешься. А, не страшно. Теперь ничего не страшно.

Я опираюсь на кулаки, вглядываюсь к горам сквозь слабость. Зеленое в меня смотрит, в шумах - дремучее… Погасает солнце, в глазах темнеет… Ночь какая упала! Весь Бабуган заняла, дремучая. Дремучие боры-леса по горам, стена лесная. Это давние те леса. Их корни везде в земле, я их вырубаю мукой. О, какие они дремовые - холодом от них веет лесным подвалом! Грызть-продираться через них надо, железным зубом. Шумит-гремит по горам, по черным лесам-дубам - грохот какой гудящий! Валит-катит Баба-Яга в ступе своей железной, пестом погоняет, помелом след заметает… помелом железным. Это она шумит, сказка наша. Шумит-торкает по лесам, метет. Железной метлой метет.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

Обстоятельства, выраженные сравнительными оборотами, начинающимися союзами как, словно, точно, будто, как будто, что, чем, неужели и др., выделяются запятыми, например: 1) С утра поползли серые, как дым , облака. (А. Н. Т.); 2) Морозило сильнее, чем с утра . (Г.); 3) Ночью лететь было безопаснее, нежели днём . (Перв.)

Примечание. Сравнительные обороты, ставшие устойчивыми (фразеологическими) сочетаниями, запятыми не выделяются, например: дождь льёт как из ведра, бледен как смерть, покраснел как рак, боится как огня, летит как стрела, белый как полотно и т. д.

434. Прочитайте отрывки из стихотворений. Найдите в них сравнения. Укажите, какие сравнения включают в себя: эпитет; метафору; эпитет и метафору.

1. . . . . . Не жалею, не зову, не плачу.
   Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
   Увяданья золотом охваченный,
   Я не буду больше молодым.

   (С. Есенин)

2. . . . . . Вижу, как зеркало стальное,
   Сияют озера струи...

   (Ф. Тютчев)

3. . . . . . Как вышки, ёлочки темнеют,
   А между клёнами синеют
   То там, то здесь в листве сквозной
   Просветы в небо, что оконца.

   (И. Бунин)

4. . . . . . Лес, точно терем без призора,
   Весь потемнел и полинял-

   (И. Бунин)

5. . . . . . Льёт дождь, холодный, точно лёд,
   Кружатся листья по полянам...

   (И. Бунин)

6. . . . . . Зарницы лик, как сновиденье,
   Блеснул - ив темноте исчез.

   (И. Бунин)

7. . . . . . Как снежинка белая,
   В просини я таю
   Да к судьбе-разлучнице
   След свой заметаю.

   (С. Есенин)

8. . . . . . Бескрайний, жаркий, как желанье,
   Прямой просёлочный простор.
   Лиловый лес на заднем плане,
   Седого облака вихор.

   (Б. Пастернак)

9. . . . . . Кусты и тощие берёзы
   Стоят, как грустный ряд теней,
   И капли, крупные, как слёзы,
   Роняют медленно с ветвей.

   (И. Суриков)

435. Прочитайте, укажите сравнительные обороты. Спишите, расставляя недостающие знаки препинания. Сравнительные обороты подчеркните.

1) Как стройный тополь носился он [всадник] на буланом коне своём. (Г.) 2) В луга, вперёд и в стороны словно щупальца побрели дозорные. (А. Н. Т.) 3) Дорога гладка как водяная поверхность. (Фед.) 4) Двор как плац мощённый булыжником. (Пан.) 5) На повороте в лицо студента вдруг пахнуло точно из глубокого погреба сырым холодком... Ноги ступали неслышно и мягко как по ковру. (Купр.) 6) Косой дождь гонимый сильным ветром лил как из ведра. (Л. Т.) 7) И скоро звонкой мостовой покроется спасённый город как будто кованой бронёй. (П.) 8) Очи светятся будто две свечки. (П.) 9) ...Пропало всё что звук пустой и меркнет милой Тани младость. (П.) 10) Такие поэты как Лермонтов бывают строже к самим себе нежели самые строгие и взыскательные их критики. (Бел.) 11) Как добрый человек он [Левин] больше любил чем не любил людей. (Л. Т.) 12) Пишу это как читатель имеющий определённый вкус. (Ч.) 13) Таруса вошла в историю нашего искусства как место плодотворного вдохновения. (Пауст.) 14) Глинистый скат напротив уже розово-красный как свежая медь. (Шм.) 15) В темноте в глубине сада сказочная картина: точно в уголке ада пылает около шалаша багровое пламя окружённое мраком. (Бун.)

436. Спишите, вставляя недостающие знаки препинания, пропущенные буквы, раскрывая скобки. Найдите в тексте средства выразительности языка, определите их роль. Определите тип и стиль речи текста.

По степи спот..каясь и прыгая пробежали (перекати) поле а одно из них попало в вихрь зав..ртелось как птица полетело к небу и обратившись там в чёрную точку и..чезло из виду. За ним понеслось другое, потом третье и Егорушка вид..л как два (перекати) поля столкнулись в голубой вышине и вц..пились (друг) в (друга) как в поединке.

У самой дороги всп..рхнул стрепет. Др..жа в воздухе как насекомое играя своей п..стротой стрепет поднялся высоко (в)верх потом вероятно испуга..ый облаком пыли понёсся (в)прав.. и долго ещё было видно его мелькание.

Встревоже..ый вихрем (не)пон..мая в чём дело из травы вылетел коростель. Он летел за ветром а не против как все птицы. От этого его перья вз(?)ерош..лись весь он раздулся до величины куриц., и имел очень сердитый вид.

Одни только грачи состарившиеся в степи и пр..выкшие к степным переполохам спокойно носились над травой или же как (не, ни) в чём (не, ни) бывало (не, ни) на что (не)обращая внимания равнодушно долбили своими толстыми клювами землю. За холмами соверше..о как выстрел прогрохотал гром.

(Не)вид..мая гнетущая сила (мало) по(малу) сковала воздух ул..жила пыль и опять словно (не, ни)чего (не)было наступила тишина. Облако спряталось как можно дальше к краю неба заг..релые холмы нахмурились воздух покорно застыл и одни только встревоже..ые чибисы где(то) плакали и жаловались на судьбу. (По А. Чехову)