Даниил Трифонов: биография и личная жизнь. «Одна большая и общая усталость» Юрий Трифонов Валентин юрьевич трифонов сын писателя

Отец Юрия Трифонова - революционер, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Валентин Андреевич Трифонов (1888-1938). Мать - зоотехник, затем инженер-экономист и детская писательница Евгения Абрамовна Лурье (1904-1975; литературный псевдоним - Е. Таюрина).

В 1937-1938 годах родители Юрия Трифонова были репрессированы. Вместе с сестрой Тингой (в замужестве Татьяной Валентиновной Рейзнер) будущий писатель воспитывался бабушкой, Татьяной Александровной Лурье (урожд. Словатинской, 1879-1957), в молодости - профессиональной революционеркой, участницей Гражданской войны; в годы Великой Отечественной войны вместе с бабушкой и сестрой жил в эвакуации в Ташкенте. Дед - меньшевик-подпольщик Абрам Лурье (1875-1924); его брат - Арон Лурия, публицист, один из организаторов социал-демократического «Рабочего знамени»; двоюродный брат - советский политический деятель Арон Сольц.

Дядя писателя по отцу - командарм Евгений Трифонов (псевдоним - Е. Бражнов; 1885-1937); его сын (двоюродный брат Юрия Трифонова) - писатель-невозвращенец Михаил Дёмин (настоящее имя - Георгий Евгеньевич Трифонов; 1926-1984), автор нескольких поэтических сборников и автобиографической прозы.

Биография. Творчество

Ещё в школе Юрий Трифонов заинтересовался литературой. Был редактором классных газет, сочинял стихи и рассказы. В 1942-1945 годах работал на заводе сначала слесарем, потом - диспетчером цеха. Весной-осенью 1945 года редактировал заводскую газету. В 1944-1945 годах учился в Литературном институте имени А. М. Горького.

В 1948 году были напечатаны два рассказа молодого писателя - «Знакомые места» (в журнале «Молодой колхозник») и «В степи» (в альманахе «Молодая гвардия», № 2). Дипломная работа Юрия Трифонова - повесть «Студенты» (1950), опубликованная в ведущем литературном журнале СССР «Новый мир», удостоенная Сталинской премии третьей степени и сразу принёсшая автору широкую известность - была посвящена молодому послевоенному поколениию. В 1959 году вышел цикл рассказов и очерков «Под солнцем». В начале 1960-х годов выходят роман «Утоление жажды» (1963), рассказы на спортивные темы; в 1966-1969 годах - рассказы «Вера и Зойка», «В грибную осень» и др., повесть «Отблеск костра» (1967). В «Отблеске костра» Трифонов впервые затронул тему, затем ставшую одной из главных в его творчестве: осмысления революции и её последствий для страны и народа.

В 1969 году выходит повесть «Обмен», затем «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной» (1970-1976). Неофициально они были объединены в цикл «Московские повести». Действие «Обмена» и «Предварительных итогов» происходит в 1970-х годах, «Долгого прощания» - в начале 1950-х, в «Другой жизни» и «Доме на набережной» оно протянуто из 1930-х в 1970-е.

Именно «Дом на набережной» принёс писателю огромную славу - он описал быт и нравы жителей правительственного дома 1930-х годов, многие из которых, вселившись в комфортабельные квартиры (в то время почти все москвичи жили в коммуналках без удобств, часто даже без туалетов, пользовались деревянным стояком во дворе), прямо оттуда попадали в сталинские лагеря и были расстреляны. Семья писателя тоже проживала в этом же доме. Но в точных датах проживания есть разночтения. «В 1932 семья переехала в знаменитый Дом Правительства, который через сорок с лишним лет стал известен всему миру как „Дом на набережной“ (по названию повести Трифонова)». В 2003 году на доме установлена мемориальная доска: «Выдающийся писатель Юрий Валентинович Трифонов жил в этом доме с 1931 по 1939 год и написал о нём роман „Дом на набережной“».

Проза Трифонова зачастую автобиографична. Главная её тема - судьба интеллигенции в годы правления Сталина, осмысление последствий этих лет для нравственности нации. Повести Трифонова, почти ничего не говоря напрямую, открытым текстом, тем не менее с редкой точностью и мастерством отразили мир советского горожанина конца 1960-х - середины 1970-х годов.

В 1973 году вышел роман о народовольцах «Нетерпение», в 1978 году - роман «Старик». Их можно объединить в условную трилогию, начало которой положил «Отблеск костра». «Старик», герой которого, старый участник Гражданской войны, заново переосмысливает молодость и подводит итоги жизни, стал одним из наиболее значительных художественных произведений советской литературы о первых послереволюционных годах. Как всегда у Трифонова, история в «Старике» тысячами незримых нитей связана с современностью, повествование незаметно и свободно «соскальзывает» в разные временные пласты.

В 1981 году Трифонов закончил роман «Время и место», структура которого была подробно проработана писателем ещё в 1974 году. Эта книга, одна из наиболее автобиографичных у прозаика, получила прохладные оценки критики тех лет: автора обвиняли в «недостаточной художественности», повторении пройденного. В то же время «Время и место» по праву может быть назван итоговым романом Трифонова, подводящим итоги его творчества, прощанием с юностью, трезвым взглядом в лицо собственным иллюзиям и надеждам, жёстким, порой даже жестоким самоанализом. Действие романа происходит на протяжении четырёх десятилетий - 1930-е, 40-е, 50-е, 70-е годы.

В 1987 году был посмертно издан роман «Исчезновение».

Юрий Трифонов умер 28 марта 1981 года от тромбоэмболии лёгочной артерии. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Награды и премии

• Сталинская премия третьей степени (1951) - за повесть «Студенты» (1950)
• орден «Знак Почёта» (1975)
• медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Личная жизнь

Первая жена Юрия Трифонова (1949-1966) - оперная певица (колоратурное сопрано), солистка Большого театра Нина Нелина (настоящее имя - Неля Амшеевна Нюренберг; 1923-1966), дочь известного художника Амшея Нюренберга (1887-1979), племянница художника Давида Девинова (настоящее имя - Давид Маркович Нюренберг; 1896-1964). В 1951 году у Юрия Трифонова и Нины Нелиной родилась дочь Ольга - в замужестве Ольга Юрьевна Тангян, кандидат филологических наук, ныне живущая в Дюссельдорфе.

Вторая жена (с 1968 года) - редактор серии «Пламенные революционеры» Издательства политической литературы ЦК КПСС Алла Павловна Пастухова.

Третья жена (с 1975 года, фактический брак; она же обладатель авторских прав наравне с двумя детьми Ю. В. Трифонова) - писательница Ольга Мирошниченко (род. 1938; её первый муж - писатель Георгий Берёзко). Их сын - Валентин Юрьевич Трифонов (род. 1979).

Мальчик из дома на набережной

По рождению он принадлежал к советской номенклатуре, отец был председателем Военной коллегии Верховного суда СССР. Но его семью, как и тысячи других, не пощадили. Переехали на «черном вороне». Юрий Трифонов стал любимым писателем интеллигенции ХХ века, а власть относилась к нему прохладно. Некролог в газетах появился после похорон. Опасались волнений. Через два дня вдове позвонила студентка и трепещущим от волнения голосом сказала: «Мы, студенты , хотим попрощаться...»

Так страна проводила одного из лучших своих писателей.

Сегодня Юрию Трифонову исполнилось бы 90 лет.

- «Серая громада висела над переулочком, по утрам застила солнце» - уже по этой фразе из романа можно предположить, что Юрий Валентинович этот дом не любил. Или я ошибаюсь?

Похоже, что вы в чем-то правы. Но надо понимать, что автор «Дома на набережной» и человек Юрий Трифонов - разные люди. Он ведь жил в этом доме, здесь прошло его детство, жили близкие друзья. А для писателя Юрия Трифонова это был необычайно интересный предмет для творческого исследования. И не случайно он применил свой литературный прием. В романе три действующих лица: лирический герой, автор и некто из этой компании, оценивавший события и поступки со стороны. Но есть одна важная деталь, не осмысленная мной до конца: к дому на набережной мы даже не приближались. Юрий Валентинович очень любил, когда я возила его по «местам боевой славы», вплоть до тех точек на карте Москвы, где происходило действие его романов. У нас были очень доверительные отношения. Он много рассказывал, но догадаться, о какой женщине шла речь, я никогда не могла: он был настоящим мужчиной. В этих воспоминаниях угадывалась аура. Однажды муж со смехом сказал: «Ты, наверное, думаешь: здорово ты, братец, нагадил в !»

- Как проходили эти экскурсии в прошлое?

Ну, например, он меня просил: «Если ты будешь заправляться, давай заедем в Зачатьевский!» И мы ехали в переулочек, напоминающий букву «У». Помните, у Ахматовой: «Переулочек, переул... Горло петелькой затянул». Я видела: Юрию Валентиновичу нравилось, когда я там заправлялась. Однажды я спросила: «А что здесь было раньше? - «Да общежитие театральное!» - «Роман?» - «Да...»

Мы часто, в любую погоду, и осенью, и зимой, ездили в Серебряный Бор, где в детстве он жил с родителями на даче, а к Дому на набережной даже не подъезжали ни разу. Так что могу предположить, что эти воспоминания были очень болезненными и унизительными. Юрино свойство характера: о самом больном не говорить. Счастье, что в октябре тридцать девятого их выселили в другой дом, потому что в конце года уже выгоняли на улицу. Мебель в доме жильцам не принадлежала, она была казенная, люди переезжали с тюками, связками книг. Поэтому, видимо, в спектакле «Дом на набережной» звучит фраза из жизни, когда в начале второго акта лифтер пренебрежительно спрашивает мальчика: «Это чья такая хурда-мурда?» Холуйским натурам свойственно сразу хаметь по отношению к людям, которые перестают быть вип-персонами. Так и Юра ждал машину с книгами, кастрюлями и прочей «хурдой-мурдой». Это было прощание с прежней жизнью, ощущение боли и потерянного рая.

- Родителей Юрия Валентиновича арестовали на его глазах?

Как брали отца, он не видел: это произошло на даче, а мать уводили при нем. Прощаясь с Юрой и его сестрой, она сказала: «Что бы ни случилось, никогда не теряйте чувства юмора!» Дети остались с бабушкой, которая, как говорил Юрий Валентинович, «треснула». А как было не треснуть, если арестовали дочь, сына и зятя?

Я помню начало любимовского спектакля «Дом на набережной»: стоит мальчик с аквариумом, и лифтер его спрашивает: «Вы к кому?»

Эти лифтеры были чины НКВД. Им полагалось оставлять комплект ключей, как в отеле. Они сопровождали всех жильцов на лифте и приезжали, когда надо было спускаться. Эти порядки отменила война. Жителей выселили, дом заминировали из-за близости к Кремлю и как объект государственной важности.

Извивы судьбы. Юрий Трифонов родился в этом доме, а вы - директор музея «Дом на набережной». Кругом живут люди, и сам музей - бывшая квартира.

Даже полторы квартиры. Маленькая двухкомнатная, в которой жил начальник над дежурными по подъезду, а вторую часть присоединила моя предшественница - уникальная Тамара Андреевна Тер-Егиазарян, которая умела и любила дружить с нужными людьми. Вот она и присоединила метров 30 от квартиры за стеной. Первый раз я увидела Тамару Андреевну, когда она бежала через двор в спортзал над Театром эстрады - в белых кроссовочках, белой короткой юбке, с ракеткой. Ей было 82 года.

- Слышала, что многие экспонаты пришли к вам прямо с помойки.

Да, так было до последнего времени. Но этот период закончился: внуки бывших жильцов сдали или продали свои квартиры. С помойки нам достались хорошие вещи: приемник тридцатых годов, журнально-туалетный столик. Однажды жильцы выбросили женскую фотографию в рамочке… мне казалось, что сыновья мать любили... Не раз мы находили в мусорных контейнерах архивы бывших государственных деятелей.

Люди приносили чашечки, шкатулочки, иногда очень дорогие. У того поколения не было сильной привязанности к ценностям. Иногда отдавали уникальные вещи. Например, у нас есть радиола, каких в всего две - одна стоит на ближней даче Сталина. Это подарок Рузвельта. Я уже не говорю про уникальную мебель Иофана: обеденный стол, платяной шкаф, комод, кресла. Такая коллекция только у наследницы архитектора. Одно кресло сейчас на реставрации, и если Музей Москвы думает, что я забыла, то это не так! (Смеется.)

Ольга и Юрий Трифоновы.

- Вся мебель, конечно, с бирками?

К сожалению, уже нет. Когда была «Ночь музеев» и к нам хлынула толпа посетителей, их свинтили. Кто-то подготовился заранее: ведь бирки были прикручены миниатюрными, словно в часовом механизме, винтиками.

- Экспонатов в музее прибавляется?

Да. Недавно притащили фантастической красоты абажур, который я, возможно, передам в главную усадьбу - мы теперь отдел Музея Москвы. Меня жаба душит его отдавать, но абажур слишком большой для нас. В доме были квартиры по 150–200 метров с комнатами по 30–40 квадратов. В таких хоромах и висел абажур.

- Скажите, Ольга Романовна, а по нынешним временам эти квартиры категории люкс?

Нет, это не люкс, хотя квартира в соседнем подъезде была недавно продана за 7 миллионов долларов. Это дороже, чем на Пятой авеню. Дом старой планировки, и очень странной. Архитектор Борис Иофан очень любил анфилады, которые прекрасно смотрятся во дворце, но для жизни не очень удобны. Жильцы выгораживали коридорчики. Кухни были пятиметровые. Там не предполагалось готовить - можно было вскипятить чай или пожарить яичницу. Во дворе всегда находилась столовая лечебного питания - прекрасный ресторан для избранных.

- А помимо анфилад были еще какие-то необычные вещи?

Присутствовала странная, почти зловещая особенность. В кухню приходил грузовой лифт, рассчитанный на два подъезда: двери открывались на обе стороны. Человек забирал помойное ведро и оставлял чистое. Иногда на этом лифте поднимали тяжелые сумки.

Были какие-то необъяснимые детали. Например, мы долго гадали, почему в некоторых кухнях дыра в стене. Думали, что там стоял человек, который подслушивал. Потом нам объяснили, что бывшие каторжане привыкли пить чай из самовара, и для них сделали вытяжку.

- А несуществующий подъезд?

Здесь как раз никакой мистики нет. Подъезд №11 был разобран на две части, чтобы увеличить площади престижному 12-му. Но самый элитный подъезд №1 - ближе всех смотрел на Кремль. Там жил Максим Литвинов, министр иностранных дел, известный деятель Карл Радек, Александр Александров, создатель и руководитель ансамбля Красной , автор гимна и великой песни «Вставай, страна огромная!» Я, к слову, только недавно узнала, почему от нее так пробирает. Александров был регентом и использовал старинный церковный распев.

В этом подъезде жили и какие-то люди, не говорившие по-русски.

В доме на первом этаже находились оперативные квартиры, в которые можно было войти из одного подъезда, а выйти из другого.

- История Дома на набережной - это история страны. Читала, что около 800 его жителей были репрессированы.

Да, это примерно треть жителей дома. Арестовывали целыми подъездами, а некоторые квартиры сменили по пять жильцов. Заселяли - сажали. Сажали - заселяли. У нас висит список этих людей. Наши сотрудники, в частности Татьяна Ивановна Шмидт, дочь заведующего личным секретариатом Сталина Ивана Товстухи, проделали огромную работу. Конечно, им помогал «Мемориал» и даже архив ФСБ.

- Татьяна Ивановна что-то рассказывала?

Очень мало. Известно, что когда погибла Надежда Аллилуева - а мы до сих пор не знаем причины ее трагического ухода, - то первым, кого вызвал Сталин, был Товстуха, которому он сказал: «Забери ее архив!» Сталин не доверял никому, даже матери, но в преданности своего секретаря не сомневался. Архив бесследно исчез.

Татьяна Ивановна сейчас живет в Израиле со своими детьми. Это очень частый поворот в доме на набережной. Дедушки ковали революцию, а внуки почти все живут за границей. Из прежних жильцов почти никого не осталось.

- Не пожалели ни дедушек, ни их детей. В истории дома есть много страниц, написанных кровью...

Страшные происходили вещи. В 48-м году была вторая волна арестов, брали уже детей - мальчиков, которые уцелели на войне, девочек - «волчат», как говорил Сталин. Мальчики, чьи отцы были арестованы, пошли добровольцами и почти все погибли. Я вспоминаю историю Владимира Владимировича Полонского. Тогда были очень сложные выпускные экзамены в школе, приходилось сдавать «Конституцию СССР», а добровольцам аттестат выдавали просто так. Полонский наврал военкому, что ему 18 лет. Тот не поверил, но все-таки дал повестку на фронт со словами: «Ну и дурак же ты!» Это «напутствие» доброволец вспомнил через неделю, когда попал под Сталинград. Он выжил, дошел до , вернулся с наградами, а в 48-м его арестовали.

Его отец, бывший министр связи, был расстрелян, мать умерла в заключении. Будучи врачом, она принимала роды у жены начальника лагеря и вдруг плохо себя почувствовала. У нее начался инфаркт, и она как медик это понимала. Но шел второй ребенок. Она его приняла и рухнула замертво. За это ей выпала честь быть похороненной вне зоны, не в общей яме, а в могиле.

- Участь девушек из дома на набережной иногда складывалась самым чудовищным образом.

У Юрия Валентиновича есть фраза: «Я была красивой и молодой, потому страшное было особенно страшным». Комендант Кремля Рудольф Петерсон был расстрелян, пострадала от репрессий и его семья. Супругу отправили в лагеря, средняя дочь, Майя, оказалась в детдоме, а младшая - в Доме ребенка. Впоследствии Майю арестовали и посадили на девять лет. Она была ангельски красива: золотые волосы до пояса, голубые глаза. Ее преступление состояло в переписке с матерью и желании выяснить судьбу отца. К Майе относились как к социально опасному элементу, и следователь, чтобы ее сломать, велел приводить ее голую на допрос. Однажды конвоир, который вел ее на допрос, прошептал: «Боже мой, ты такая красивая! Неужели ты проститутка?» Она так же тихо ответила: «Разве не видно, кто я?»

Ужасная драма произошла в семье знаменитого полярника, министра морского флота Петра Ширшова. У него была очень красивая жена, актриса Театра имени Моссовета Евгения Горкуша, с голливудской внешностью, чем-то похожая на Грейс Келли, принцессу Монако. Евгению присмотрел Берия, он тоже одно время жил в этом доме. И она исчезла. Ширшов искал ее везде - никаких следов. Через полгода ему сообщили, что она на Лубянке. Берия пригрозил застрелить его прямо в кабинете, если еще раз спросит о жене. Друг Ширшова Папанин, с которым они вместе дрейфовали на станции «Северный полюс», лично обратился к Сталину. На вопрос о судьбе Евгении вождь ответил: «Найдем ему другую».

После чудовищных пыток, избиений и изнасилований она подписала все. А потом изувечила себя, чтобы ее не домогались. Она покончила с собой в лагере на Колыме.

- Когда забирали родителей, детей отдавали в детдом, если не было родственников?

Были случаи, когда няни, простые деревенские женщины, заменяли им матерей. Я даже сделала фильм «Кремлевские няни», который с большим успехом прошел на Западе. Зрители рыдали. Бывшая няня Владимира Полонского присылала ему в ссылку деньги. Она работала истопницей и делилась последним. В письмах строго наказывала: «Купи себе галоши, а то я тебя знаю: ты купишь книги!»

- Роман «Дом на набережной» сразу стал бестселлером. Он долго писался?

Роман был написан мгновенно. За зиму. В это время Юрий Валентинович пребывал в неадекватном состоянии. У нас развивался роман. Он несколько раз опаздывал на свидание. Я ждала его в машине. Однажды он плюхнулся с отрешенным лицом и сказал: «Бросай ты меня к черту, я все стал забывать!» Он был погружен в новую книгу.

- Он вам читал какие-то главы?

Каждый день читал написанное. Была очень смешная и позорная страница в моей жизни, когда я уснула за его чтением. Он понял, что мне стало скучно, и сократил очень длинную главу про Юлию Федоровну. Правда, обиделся и долго потом не читал. Вообще он два раза на меня обижался. Когда читал начало «Старика» (это, может быть, моя любимая вещь), что Вонифатьев лежал и думал, от чего бы еще ему освободиться. Юра любил, когда у меня восторг на лице, а тогда я сказала, что после этой фразы дальше уже неинтересно, потому что человек закончился. Он надулся: «Сто раз я давал себе слово не читать тебе!», но фразу все-таки убрал.

Когда он прочитал замечательную, на мой взгляд, главу о военных днях дома на набережной, я восхитилась: «Как здорово!» Но потом, перечитывая рукопись, я эту главу не обнаружила. На вопрос, куда она подевалась, Юра ответил, что убрал ее: «Она торчала как гвоздь». Так что он не всегда ко мне прислушивался.

- «Дом на набережной» - это был прорыв. На Юрия Трифонова обрушилась слава. Как он это воспринимал?

Его так долго пинала официальная критика, что купался, конечно, в славе. Хотя человек он был ироничный. Когда мы возвращались из гостей, пытались воссоздать, что о нас говорят. «Он такой надутый, решил, что он самый большой писатель, а его читают какие-то несчастные тетки-пенсионерки!» - шутил он. Юрий Валентинович был беспощаден к себе.

По привычке, усвоенной с прежними женами, он иногда устремлялся вперед, а я на огромных каблуках оказывалась сзади. Когда это повторилось в третий раз, я вернулась к машине и уехала домой. Больше Юра не опережал меня даже на полкорпуса.

На Западе издавались переводы его книг. От нас не вылезали иностранные корреспонденты. Однажды в Кельне в туннеле к нему бросился немец: «Герр Трифонов, я вас знаю!»

Начались бесконечные приглашения за границу, нас хорошо принимали, но однажды он сказал: «Ну все, хватит! Это не жизнь, это какая-то фиеста!» Я расстроилась: почему хватит? А он притормозил.

- Мог ли он подумать, что ваша жизнь будет связана с Домом на набережной? В этом есть что-то мистическое.

Существуют вещи, которые люди обычно держат при себе, но я скажу, что иногда, когда опускаются сумерки и идет дождь, я отчетливо вижу во дворе дома фигуру мальчика-подростка. Я знаю этого мальчика...

Ирина Чайковская . Дорогая Ольга, после опубликования в журнале моей колонки «Юрий Трифонов. Отсвет личной драмы» один читатель возмутился, что я в ней написала, что любимый и почитаемый мною Юрий Трифонов – «сегодня полузабытый писатель». Как Вам кажется, знает сегодняшняя российская молодежь это имя? А западная? Как обстоят дела с изданием его книг?

Ольга Трифонова-Тангян . Знаете, Ирина, одна моя московская знакомая написала мне, что Юрий Трифонов стал теперь классиком. Классик – это автор, чьи произведения проходят в школе, в институте, чье имя на слуху, но которого не обязательно читают на досуге молодые люди. В таком смысле «полузабытыми» можно считать многих русских писателей. В Германии, где я сейчас живу, также мало читают своих классиков. В школе проходят Гете и Шиллера, но молодежь увлекается иными книгами. При этом в Европе достаточно много любителей русской литературы и музыки. Например, известный немецкий политик Маттиас Платцек в интервью газете «Невское время» от 3 октября 2015 года, говоря о русско-немецких отношениях, признавался в своей любви к прозе Юрия Трифонова и музыке Дмитрия Шостаковича. Что же касается российских изданий, то, судя по информации в интернете, книги Трифонова достаточно регулярно выходят и хорошо продаются.

И. Ч. Хочу обратиться к Вам и к Вашей судьбе. В Ваших очень информативных и необыкновенно искренних воспоминаниях «Испытания Юрия Трифонова» рассказано о семейной трагедии писателя и его первой жены, Вашей мамы, певицы Нины Нелиной. Как складывалась Ваша жизнь после раннего ухода из жизни матери? В год ее смерти, 1966, Вам было только 15 лет. Юрий Валентинович писал тогда: «Я остался один со своей молчаливой Алей». А с кем остались Вы? Судя по воспоминаниям, Вы были «маминой дочкой»...

О. Т . Фраза «Я остался один со своей молчаливой Алей» - из рассказа «Самый маленький город». Болгарские друзья моего отца журналист Вырбан и писатель Банчо Банов решили поддержать нас после смерти моей мамы Нины Нелиной, с которой они были хорошо знакомы. Они прислали нам приглашение и организовали наш приезд в Болгарию на празднование Нового 1967 года. Мы с отцом жили в пустой и неуютной гостинице. На Новый год болгары уезжают из Софии, город пустеет. Холодно и много снега. Было непонятно, чем нам заниматься. Я была молчаливой, но и отец был не особенно разговорчивым. Большую часть времени он лежал на кровати (у него была депрессия), а я вырезала из болгарских журналов фото артистов, которые я тогда собирала, и время от времени спрашивала: «Папа, зачем мы сюда поехали?» Отец не знал, что отвечать. Потом его друг Вырбан повез нас на своей маленькой машине в «самый маленький город» Болгарии – Мелник, откуда и произошло название рассказа.

Моя мать Нина Нелина умерла 26 сентября 1966 года в возрасте 43 года. Мне тогда было 14 лет. Как теперь понимаю, у меня было шоковое состояние. Я плохо помню, как все происходило. Мама уехала на лечение в Друскининкай. Я провожала ее на вокзал. По этому поводу она написала объяснительную записку для школы. Помню, как в день смерти мамы, о чем я тогда еще не знала, я стала гладить косынку и прожгла утюгом большую дырку. И меня пронзила острая боль. Возможно, я почувствовала уход мамы из жизни. Потом похожее я ощутила в момент смерти отца. Видимо, детям что-то передается. Помню, как ехала вместе с отцом в такси на похороны. Смотрела в окно и увидела афишу нового фильма «По тонкому льду». Мне показалось, что это название имело отношение к жизни мамы. А потом провал в памяти, ничего не помню. Не помню сами похороны, кто присутствовал, что говорили. Мне уже позже рассказывали, как все было. Моя бабушка Полина устроила отцу сцену с обвинениями в его адрес, хваталась за гроб, ее оттаскивали, давали лекарство. Но сама я ничего не помню. Примерно через неделю после похорон мы с бабушкой стали получать мамины письма из Друскининкая. Она писала нам, что ей там все нравилось, просила нас беречь себя, делать по утрам зарядку.

После смерти мамы я продолжала жить с отцом на Песчаной улице у метро «Сокол». В первое время к нам без конца шли люди. В основном, друзья отца – Лев Гинзбург, Борис Слуцкий, Константин Ваншенкин. Приходил бесконечный поток писем и телеграмм с выражением соболезнований. Однажды в дом буквально ворвался режиссер фильма по роману отца «Утоление жажды» Булат Мансуров. Он порывисто обнял отца прямо в коридоре, и так они молча стояли. Ваншенкин мне позже рассказывал, что отец находился в отчаянном состоянии. Он приезжал к нему почти каждый день. Иногда вместе со своей женой Инной Гофф. Они сидели вместе и почти не разговаривали. Иногда отец плакал. Стоило Ваншенкину вернуться к себе домой на метро «Университет», как Трифонов звонил ему и просил снова приехать. И Ваншенкин опять ехал к нему на другой конец Москвы.

Тогда я все силы тратила на то, чтобы поддерживать отца и бабушку с дедушкой, которые жили по соседству. Это плохо получалось, так как бабушка с дедушкой были непримиримы к отцу, обвиняя его в равнодушии, черствости к жене. Бабушка только повторяла: «Убийца! Угнал Нелюсю на тот свет». Странно, что тогда я не думала ни о себе, ни о маме, а только об отце и стариках. Старалась им как-то помочь. Мое тогдашнее состояние Ваншенкин передал в своем стихотворении «Дочь Трифонова»:

Еще не знали многие – до стона!

Звонкам обычным не было числа.

Дочь, поднимая трубку телефона,

Всем говорила: – Мама умерла...

Ей было лет четырнадцать в ту пору,

И поражало сразу, что она,

Ища в отце привычную опору,

Была, возможно, более сильна.

Та детская пугающая сила,

Таящаяся в недрах естества,

С которою она произносила

Немыслимые, кажется, слова.

Сидели средь табачного угара,

Внезапных слез и пустяковых фраз,

И вздрагивал, как будто от удара,

Отец, ее услышав, каждый раз.

На моей маме Нине Нелиной отец женился очень рано и скоропалительно. Он сразу влюбился, женился, и уже через несколько месяцев появилась на свет я. Наша семья шесть лет прожила вместе с родителями мамы, художником Амшеем Нюренбергом и Полиной Мамичевой-Нюренберг – моими бабушкой и дедушкой – в Доме художников на Верхней Масловке. Нюренберги отдали молодым две комнаты, а сами перебрались в большую, но холодную мастерскую. Потом одну комнату они совсем подарили молодым, чтобы Трифонов мог ее сдать государству и получить для себя и нашей семьи отдельную квартиру. Сами бабушка с дедушкой продолжали жить с соседями. Бабушка была трудным человеком, но ради своей дочери она готова была пожертвовать всем.

Мама была на два года старше отца. Трифонов был ее вторым мужем. Первый раз она вышла замуж в 18 лет за своего сокурсника по вокальному отделению в Гнесинском училище, очень красивого молодого певца-тенора Владимира Чекалина. Моя бабушка недолюбливала маминых мужей, но с Трифоновым она мирилась ради меня. Она вообще считала, что мама должна была заниматься только своей артистической карьерой, а не тратить время на пустяки, в том числе, на детей. Дед Нюренберг вначале был рад и горд тем, что его зять – известный писатель, лауреат Сталинской премии. Он вел с ним бесконечные беседы об искусстве и литературе. Его отношение к отцу полностью испортилось после смерти мамы. В рассказе «Посещение Марка Шагала» Трифонов кратко охарактеризовал отношение тестя: «сначала меня любил, потом возненавидел».

Рассказывали, что на похоронах моей мамы отец дал обещание не жениться до того момента, пока я не стану взрослой. В целом он сдержал свое обещание. В 1968 году он познакомился с редактором серии «Пламенные революционеры» Политиздата Аллой Павловной Пастуховой. У них завязались близкие отношения, которые они оформили в 1970 г., но в 1979 г. развелись. Жили они на два дома. Отец часть времени проводил у нее, они вместе ездили в отпуск. Но в основном он все же жил со мной на Песчаной улице у метро Сокол. На нашу дачу в Красной Пахре она только приезжала в гости. Лето мы проводили втроем – отец, Клавдия Бабаева и я. (Бабаева была вдовой расстрелянного помощника Серго Орджоникидзе, подруга матери Трифонова по лагерю, которая взялась помогать ее сыну, проводя лето на даче. Я опубликовала ее дневник и свой очерк о ней в интернете.)

Пастухова была не только редактором, но и литературным критиком. Она сама хорошо писала, знала французский язык. Очень любила Чехова и стихи Бодлера, которые давала мне читать. Но главное – она была выдающимся редактором и сумела привлечь в свою редакцию многих талантливых писателей. В ее серии печатались Войнович, Аксенов, Искандер, Окуджава. Трифонов издал под ее редакцией исторический роман «Нетерпение», который получил высокую оценку Генриха Бёлля.

Мне кажется, что отец женился на Пастуховой, устав от слишком экстравагантной жены – красавицы и оперной дивы. Моя мать обладала взрывным характером, была резкой на язык и не щадила самолюбий. Это, конечно, осложняло ее работу в Большом театре, отношения с друзьями и даже с отцом. Возможно, отцу захотелось найти не столь яркую творческую личность, а более или менее обычную скромную женщину. Надеялся обрести «тихую пристань» и работать. Но и у Пастуховой оказались свои особенности. Она все время обижалась и тоже устраивала сцены, хотя тихие, не такие бурные, как моя мама.

Пастухова так уважала отца как писателя, что всегда называла его «Трифонов», а не «Юрий», что мне казалось странным. Он обращался к ней: «Алла». Однажды в ответ на ее критику он возразил: «Алла, но я все же Трифонов». Видимо, он перенял ее манеру. Она мне рассказывала это со смехом.

В большой степени второй брак Трифонова скреплялся рабочими интересами. Это был творческий союз, настоящий литературный дуэт. Этот период был самым продуктивным в жизни Трифонова. В 1969-1972 г. он издал одну за другой свои «московские повести», в 1973 – роман «Нетерпение». Все отмечали, что в «московских повестях» Трифонов переродился, но забывали отметить, что переродился он под влиянием своей второй супруги Аллы Пастуховой. Считаю это в высшей степени несправедливым. Она сама мне говорила: «Каждую его строчку я пропускала через себя». Могу засвидетельствовать их кропотливую совместную работу над рукописями.

Ошеломительным успехом повести «Дом на набережной» в первом номере «Дружбы народов» за 1976 г. Трифонов тоже во многом обязан Алле Пастуховой. Вместе с ней Трифонов сократил повесть в три(!) раза, сделав ее, с одной стороны, более емкой и концептуальной, а с другой – проходимой для цензуры. Изъятые же места составили основу неоконченного романа «Исчезновение», опубликованного посмертно.

Через полтора года после публикации «Дома на набережной» и полгода после «Старика», где по-прежнему чувствовалось участие Пастуховой, отец оставил ее, что явилось для нее большим ударом. А многие друзья-писатели, которые раньше перед ней заискивали, добиваясь издательских договоров, ее забыли. Она впала в жесточайшую депрессию, отчего почти полностью ослепла. Никого не хотела видеть, ничего не хотела менять в жизни. О Трифонове она не желала ни слышать, ни говорить. Один раз она мне сказала: «Я понимаю твою маму».

После бурной славы, которую принесла Трифонову повесть «Дом на набережной» и постановка «Обмена» в Театре на Таганке в 1977 г., на него обрушилась толпа поклонниц. Он отдал предпочтение молодой, но уже известной актрисе театра и кино, которая все лето 1977 года ездила к нам на дачу, вызывая любопытство соседей. Для красивой дамы это было интересным, но коротким приключением. Она ничего не хотела менять в своей жизни, и они расстались. Отец немного погоревал, но вскоре стал оказывать внимание следующей претендентке.

В 1975 году я вышла замуж за Андраника Тангяна, и мы уже с мужем и родившейся дочерью Катей продолжали жить вместе с отцом до конца 1977 г. и в Москве, и на даче. Осенью 1977 г. отец два месяца читал лекции в Америке, а в канун 1978 г. на даче представил моей семье участницу своего семинара в Литинституте Ольгу Романовну Березко (урожд. Мирошниченко), с которой уехал в Москву встречать Новый Год. Я ждала второго ребенка, мы с мужем стали жить отдельно, хотя еще и следующее лето 1978 г. провели все вместе на даче уже с моими двумя детьми. Летом 1979 г. отец построил мне отдельный домик на своем участке, в августе женился на Ольге Романовне, и мы до его смерти в марте 1981 г. уже вместе не жили. Отец стал мировой знаменитостью, круг его общения сильно изменился, изменились и приоритеты. Он много ездил за границу, встречался с иностранными корреспондентами и издателями. На старых друзей и мою семью у него оставалось все меньше времени. Мы виделись все реже и реже.

В целом, с отцом я прожила почти вдвое дольше, чем с матерью. Моя бабушка по линии отца, Евгения Лурье, сразу после смерти мамы определила мою роль: «маленькая хозяйка большого дома». Сама она растила двух внуков – Машу и Женю – детей дочери Татьяны Трифоновой. На меня у нее не хватало сил. У отца дела шли неважно, денег было мало, так что о помощнице в Москве не было и речи. На меня легло все домашнее хозяйство, хотя надо было и заканчивать школу, потом учиться в МГУ и заниматься своей семьей. Так что мне кажется, что меня нельзя назвать «маминой» дочкой.

И. Ч . Что Вы можете сказать о семье Ваших бабушки и дедушки со стороны матери? Знаю, что Ваш дед – известный художник Амшей Маркович Нюренберг. Посмотрела его работы – то, что увидела, необыкновенно самобытно, выразительно и красочно. Умер Ваш дедушка в 91 год, но при жизни у него было всего две персональных выставки. Не мало ли?

О. Т. У моего деда Амшея Марковича Нюренберга (1887-1979) была удивительно интересная судьба, о которой он написал мемуары «Воспоминания, встречи, мысли об искусстве», изданные частично в 1969 г., а в 2010 – в полном объеме под названием «Одесса – Париж – Москва». Эту книгу можно также загрузить с его персонального сайта.

Дед родился в Елисаветграде (ныне Кировоград, Украина) в семье торговца рыбой с десятью детьми. В своей семье он стал первым художником, но позже у него появились последователи: младший брат Давид Девинов-Нюренберг, его племянник, заслуженный художник России Виталий Орловский, внучатая племянница Елена Варшавчик. И, наконец, две его правнучки, мои дочери. Старшая – Катя Тангян (р.1975) – стала педагогом, кандидатом искусствоведения, вторая – Нина Рёмер (урожденная Тангян, р. 1978) – профессиональной художницей.

По счастливому стечению обстоятельств на 15-летнего Нюренберга обратил внимание елисаветградский инженер-немец Беренс, который финансировал его образование в Одесском художественном училище в классе Кириака Костанди. В то время в Одессе начала формироваться группа новаторов искусства, которую сейчас называют Украинским Авангардом начала ХХ века. Многие из них – одесситы Исаак Малик, Сандро Фазини (старший брат писателя Ильфа), Теофил Фраерман и Амшей Нюренберг - отправились искать счастья и образовываться в парижских академиях. В Париже Нюренберг делил ателье с Марком Шагалом, с которым подружился на всю жизнь, жил бедно и вернулся в Одессу в 1913 г. с подозрением на туберкулез. В Одессе Нюренберг стал одним из организаторов авангардистской группы, которую сейчас называют «Одесскими парижанами». Художники устраивали сезонные выставки наподобие Осенних и Весенних салонов в Париже. Их работы покупали коллекционеры, о них много писали в прессе.

В 1915 году Нюренберг приехал в Москву навестить своего друга, художника Виктора Мидлера. Тот дружил с бабушкиной сестрой и познакомил Нюренберга с его будущей женой. Дед сразу влюбился и женился. Полина Мамичева была красива. Особое восхищение вызывал цвет ее глаз – светло-голубой, прозрачный. Ее глаза и в старости не выцвели. Она была очень предана своим близким. Но характер у нее был трудный, она всегда сражалась за правду и «срывала маски». Настоящая староверка. Вначале Полина Мамичева мечтала о карьере балерины, но под влиянием мужа стала писать картины в стиле кубистов и выставлять их на одесских выставках. В одесском обществе «Независимых художников», как они себя называли по примеру Салона Независимых в Париже, она была единственной женщиной. Ее «Натюрморт с зеленой бутылкой» (1918) стал в последнее время часто упоминаться как ранний образец русского кубизма.

Мой дед не был членом партии, но в Революцию поверил и сразу стал на сторону Советской власти. В этом не последнюю роль сыграло его еврейское происхождение: при царизме евреи были дискриминированы, а Советская власть провозгласила интернационализм и равные права для всех национальностей. Сразу после революции Нюренберг некоторое время был комиссаром искусств в Одессе, отвечая за сохранение культурных ценностей, а в 1920 г. окончательно перебрался с женой-москвичкой в Москву. Он работал в Окнах РОСТА Маяковского, преподавал во ВХУТЕМАСе французское искусство. Дед много рисовал Ленина, однажды с натуры, когда организовал его визит во ВХУТЕМАС. Гипсовый бюст Ленина стоял у него дома на подоконнике. И даже свою дочь он назвал Нинель, что в обратном порядке читалось как Ленин. После возобновления дипломатических отношений с Францией в 1926 г. был послан Луначарским в Париж «культурным послом» для чтения лекций о новом советском искусстве. В Париж Нюренберг отправился вместе с женой Полиной и дочкой Нелей. Снова посещал Марка Шагала, так что моя мама в детстве тоже его видела. Бабушка потом говорила, что им не надо было возвращаться в Россию. Но в Москве их ждали дела, большие планы, родня.

Мне кажется, большая часть жизни Нюренберга и Мамичевой в Москве была омрачена страхами . Они скрывали ото всех, даже от меня, тот факт, что одесский коллекционер Яков Перемен увез их ранние работы в 1919 году в Палестину (их обнаружили лишь в 2006 г. и выставляли в Израиле, Америке и Украине). Нюренберги старались не упоминать имя Шагала, когда в России начались нападки на авангард, на французское искуство, на импрессионизм. Потом была война, после войны борьба с безродными космополитами. Все это Нюренберг выдержал. Страшным ударом явилась для него смерть единственной дочери – Нелечки. Но он и тут выстоял, благодаря работе. А бабушка после смерти дочери не хотела жить, но жила, чтобы помогать деду и мне. Дед тогда заканчивал свои мемуары, я – школу.

Дед всю жизнь занимался любимым делом. И был большим оптимистом, говорил в 91 год: «Когда вижу солнце, не хочу умирать». Интересовался самыми разными людьми. Мог сказать незнакомому человеку: «У Вас очень интересное лицо. Могу ли я написать Ваш портрет?». Мало, кто отказывался от такого предложения. Больше шестидесяти лет он прожил в браке с моей бабушкой. До конца дней она называла его: «мой мальчик», а он ее: «моя девочка». Мне кажется, что мой дед Нюренберг был мужественным и счастливым человеком. Поэтому его картины часто кажутся мне радостными, праздничными.

И. Ч . Обратила внимание, что большое количество работ Амшея Нюренберга хранится в Нукусе, в известном музее крамольных художников, собранном Игорем Савицким подале от всевидящего глаза столичных политцензоров от искусства. Там хранится 60 картин, и 102 картины хранятся в музее Кировограда, на Украине. Понятно, что, хотя и написано, что в Третьяковке хранится много его работ, как и в Русском музее, все они – в запасниках. Думаю, что в Нукусе и в Кировограде они висят, как их автору и положено по заслугам, - в залах.

О. Т . Что касается моих контактов с Нукусским музеем (Узбекистан), то дело было так. После смерти Нюренберга в 1979 году мы с друзьями Нюренберга устроили в память о нем выставку в МОСХе на Беговой. Туда пришло несколько художников и специалистов, среди которых был и Игорь Савицкий, который в то время активно собирал коллекцию для своего музея. Мы с ним познакомились, и он несколько раз приезжал к нам домой отбирать работы деда. Я навсегда запомнила этого замечательного человека, подвижника и энтузиаста. Несмотря на тяжелую болезнь – он всюду ездил с отводной трубкой из желудка – он неустанно посещал семьи художников, спасая многие работы от уничтожения, а художников от нищеты и забвения. Я очень рада, что теперь Нукусский музей носит имя его основателя. Как там висят работы Нюренберга, я не видела, но они точно не забыты, и в 1988 г. часть из них экспонировалась на выставке нукусского музея в московском музее Востока.

Кировограду как родному городу Нюренберг незадолго до смерти сам передал свои работы и часть архива; к нему в Москву приезжали сотрудники городского музея. В настоящее время его директором работает молодая и очень энергичная Татьяна Ткаченко. В 2009 она организовала большую персональную выставку Нюренберга с приглашением прессы и телевидения, а один зал музея полностью посвятила «художникам-землякам», где работы Нюренберга висят в постоянной экспозиции.

Кстати, другом моего деда с 16 лет был известный «художник-земляк», член Бубнового валета Александр Осмеркин. Они продолжали дружить и в Москве. Но картины Осмеркина большей частью хранятся в другом музее. В Кировограде остался дом дяди художника, который был известным архитектором (в отличие от моего деда, Осмеркин происходил из образованной и зажиточной семьи). В этом доме сейчас находится персональный музей А.Осмеркина. В 2009 году я посетила Кировоград и осталась в восторге от этого старинного города и его музеев.

Как Вы правильно отметили, около 70 работ Нюренберга хранится в запасниках Третьяковки. В других ведущих музеях также есть большие собрания его работ: в музее им. Пушкина, музее Маяковского, музее Востока. Также на Украине – в Киевском национальном музее, в Одесском музее и других, а некоторые оказались в центральном российском художественном хранилище – РОСИЗО. Отдельные работы разбросаны по всей стране. Например, картину Нюренберга «В день первого дебюта» (1955), где изображена дочь художника и моя мама Нина Нелина, я передала в дар Музею Большого театра. Во всех музеях, которые я посещала, я встречала людей, которые лично знали Нюренберга, рассказывали мне о нем. Он был очень общительным человеком.

Хотя многие картины Нюренберга хранятся в запасниках, музеи предоставляют их на разные выставки. В 2010 году в московской государственной галерее «Ковчег» была устроена персональная выставка двух братьев-художников – Амшея Нюренберга и Давида Девинова-Нюренберга из собраний Третьяковки, Музея им. Пушкина, Музея Маяковского и Музея Востока. В связи с празднованием 70-летия Победы в мае этого года была открыта выставка «Искусство в эвакуации» в московском Институте Русского Реалистического Искусства. На ней были представлены четыре работы Нюренберга периода его эвакуации в Ташкент из музея Востока. Так что нельзя сказать, что картины Нюренберга не доступны публике.

И. Ч . Вот какой вопрос. Дед у Вас был из еврейской семьи, бабушка староверка. Чье влияние в большей степени Вы испытали на себе? А Ваша мама? Кем она себя считала? Знаю, что при поступлении в Большой театр ее заставили сменить фамилию Нюренберг на звучащую по-русски. И из Нинели Нюренберг она стала Ниной Нелиной. Как она к этому отнеслась, Вы не знаете?

О.Т . Еще в юности на Украине дед испытал на себе, что значило быть евреем: существовала черта оседлости, он не мог учиться в Художественной академии, потребовалось содействие мецената Беренса. Вернувшись в родной Елисаветград в 1919 году, он узнал от родителей о еврейском погроме в городе, когда было убито и искалечено много друзей. Погром коснулся и его близкого друга, в будущем перебравшегося во Францию и ставшего известным художником-анималистом под именем Жак Констан (настоящее имя – Иосиф Константиновский). На глазах Константиновского были убиты его отец и брат, после чего тот убежал из дома. В том же году он вместе с женой навсегда покинул Родину.

Еврейские мотивы занимали в творчестве деда далеко не последнее место, особенно в графике 1920-30х гг., посвященной украинским местечкам, еврейским ремесленникам и портретам стариков, за которые его даже называли «московским Рембрандтом». Эти рисунки Нюренберг бережно хранил и в конце жизни собрал в папку под названием «Юдаика». А картиной маслом «Жертва еврейского погрома» он особенно гордился, так как она была выставлена на Осеннем Салоне в Париже 1927 года. Еврейская тематика заметно присутствовала и в его антивоенной серии 1941­–45 гг., которая была выставлена в московском Центральном Доме Литераторов (ЦДЛ) сразу после войны.

У моей бабушки Полины Мамичевой, дочери московского купца, владевшего магазинами фруктов на Сретенке, после революции возникли проблемы с происхождением «из бывших». К тому же семья придерживалась старообрядческой веры. До конца жизни у нее над кроватью висела икона старообрядцев 18 века, полученная ею в подарок от матери. Полина была экстравагантна. Иногда она заявляла с вызовом: «Я – купеческая дочь!». Но в основном ей приходилось держать язык за зубами. А в коммунальной квартире, где они жили, она даже конспиративно окликала мужа не «Амшей!», а «Алексей!». Меня это всегда смешило. Я тогда ничего не понимала. Никаких национальных и старообрядческих влияний я на себе не ощущала.

Моя мама считала себя полукровкой, но это не сильно осложняло ей жизнь. И в школе, и в Гнесинском училище, и в Большом театре она всегда привлекала к себе внимание красотой, живостью характера, прекрасным голосом. Когда в 1946 г. маму брали в Большой театр, ей сказали: «У нас – русский театр» и попросили поменять фамилию. Это было как бы условием контракта. Ее это нисколько не смутило, так как многие артисты имели псевдонимы.

И.Ч . Меня давно мучил вот какой вопрос. Трифонов был тоже из смешанной семьи – еврейки и русского. После того, как в 1937-1938 году его родители были репрессированы, он жил вместе с бабушкой-еврейкой Татьяной Александровной Лурье-Словатинской. С нею он был в эвакуации в Ташкенте. Между тем еврейской темы у него нет нигде. Почему? Этот вопрос его не волновал? Или он понимал, что произведения с этой темой непроходимы? Ничего об этом не знаете?

О.Т . Во времена молодости моих родителей национальный вопрос не была столь острым. К тому же Трифонов рос в среде большевиков, которые считали себя интернационалистами. Многие вещи они воспринимали как мелкобуржуазные, отжившие свой век. Например, моя бабушка Женя (Евгения Лурье) учила меня, что о деньгах говорить неприлично. Про национальность тоже говорить было неприлично. Она подчеркнула это своим примером: когда в 1957 году в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, она на улице подходила к участникам и пожимала им руки в знак солидарности, что сейчас выглядело бы достаточно неуместно. Также нелепой кажется сейчас и вера большевиков, что дети будут воспитываться не дома, а в коммунах. Моя мама все подобные высказывания называла одним словом – «ханжество», как это описано у Трифонова в повести «Обмен».

Однажды я присутствовала на выступлении подруги бабушки Жени, прошедшей с ней ГУЛАГ, переводчицы с итальянского языка Цецилии Кин. И помню, как эта хрупкая старушка вдруг преобразилась и грозно крикнула в зал: «Мы все тут – марксисты!» Я растерялась, т.к. совершенно не считала себя марксисткой. Такой же непримиримой и несгибаемой марксисткой была и бабушка моего отца – Татьяна Словатинская. На самом деле, ее имя и фамилия были вымышлены в большевистском подполье. Как Сталин или Молотов. В действительности, и имя, и фамилия у нее были еврейские. Однажды моя тетка Татьяна Трифонова поинтересовалась у бабушки, какое у нее настоящее имя. На что та строго ответила, что не помнит и не хочет вспоминать. Другая подруга бабушки Жени по ГУЛАГу, Клавдия Бабаева, к которой я была очень привязана, напротив, была ярой антисталинисткой. Она приезжала навестить бабушку Женю в Серебряный бор и провоцировала Словатинскую разговорами о том, что Сталин был маленького роста, весь в оспе, неказистый. Она его встречала когда-то в ЦК-овском санатории. Словатинская, чей зять был расстрелян в период сталинских репрессий, а дочь и сын отсидели сроки в лагерях, в знак протеста молча выходила из комнаты и по нескольку дней с ней не разговаривала.

Касаясь семьи и характера моего отца, хочу добавить следующее. К своей бабушке Татьяне Словатинской он относился сдержанно. Она была совсем не похожа на добрую и ласковую бабушку из детских книжек. Была строгой и суровой. Но и осуждать ее было нельзя, условия жизни ее ожесточили, сделали такой сухой. Но она выполнила обещание, которое дала зятю и дочери, когда их арестовывали: «Детей я сберегу». И она слово сдержала – спасла Юрия и Татьяну, помогла им получить образование. Свою мать отец очень любил и боялся потерять так же, как он потерял раньше отца. О возможной смерти матери он с нескрываемым страхом писал задолго до того, как она умерла. В частности, в романе «Студенты» и в повести «Обмен». От матери он многое перенял – интеллигентность, тактичность, культурные интересы, литературные способности, чувство юмора, знание иностранных языков. Но было что-то и от отца – донского казака Валентина Трифонова. Это – волевые качества, упорство, упрямство и даже жесткость в принятии решений. В молодости он был физически крепким и не раз пускал в ход кулаки. Трифонов не был таким мягкотелым интеллигентом, как многие из его героев. Это было обманчивое впечатление. Иначе он не мог бы так успешно «пробивать» свои вещи в печать. Борис Слуцкий точно охарактеризовал это качество своего друга как «флегматичный напор».

Конечно, Трифонов очень далеко отошел от большевистских представлений о жизни, посмеивался над ними. Название романа «Нетерпение» созвучно понятию «нетерпимость», против которой Трифонов всегда протестовал. Но полностью отрешиться от воспитания, среды, семьи он не мог. Ведь не случайно тема большевиков, их морального превосходства над обычными обывателями и их мелкими интересами возникает у него во всех книгах. Было бы странно, если при таком отношении к жизни он стал бы углубляться в тему национальной принадлежности.

У отца было много друзей-евреев. Это я поняла позже, в молодости я просто не задумывалась над их национальностью. И все же, мне кажется, что еврейская проблематика в произведениях Трифонова присутствовала. Но, как всегда, он касался ее не прямо, не называя ничего своими именами. В частности, в одном из спортивных рассказов он описывал, как один из членов Советской делегации на Олимпийских играх стал напевать ему одесскую песенку: «Школа танцев Соломона Пляра. Школа бальных танцев, вам говорят...» Не был ли это намек на его национальность? А чем был вызван интерес Трифонова в поездках по Германии к теме концлагерей и оставшихся нацистов, как и у его друга Льва Гингзбурга, автора антифашистской повести «Потусторонние встречи»? Но этот вопрос требует отдельного исследования.

И.Ч. Юрий Валентинович женат был трижды, его третья жена Ольга Мирошниченко-Березко, хранительница его музея, пропагандистка его творчества. В каких Вы с ней отношениях? Общаетесь ли с их сыном, Валентином?

О.Т . Как я уже говорила, с третьей супругой моего отца, Ольгой Романовной Березко (урожд. Мирошниченко, она же писательница и директор Музея Дома на Набережной Ольга Трифонова), я познакомилась в канун 1978 года. Мне сразу было дано понять, что дальше жить вместе с отцом мы не будем. Мы стали жить отдельно, и контактов было крайне мало. Ольга Романовна проявила незаурядные хозяйственные способности, на даче начались непрерывные ремонты и стройки, а в Москве – хлопоты по получению новой квартиры и обустройству быта. Они с отцом ездили за границу, ходили на приемы и встречались с новыми знакомыми. Полностью занятая этой деятельностью, Ольга Романовна не проявляла интереса к моим детям и не способствовала их и моему общению с Валентином. Между нашими домами на даче был воздвигнут глухой забор. Овдовев, Ольга Романовна взяла на себя все хлопоты, связанные с литературным наследием отца, и стала активно пропагандировать его творчество. Благодаря ей, его книги регулярно выходили даже в трудные 1990-е годы. Мне из-за границы не очень просто вмешиваться в этот отлаженный механизм. Как учат информатики: «Never touch the running system» («Никогда не трогай работающую систему»).

И.Ч. Чем Вы сейчас занимаетесь? Думаете ли еще писать об отце и матери?

Сейчас я живу в Дюссельдорфе вдвоем с мужем, так как наши трое детей разъехались по другим городам. На общественных началах я работаю в Akademie-Galerie – музее Дюссельдорфской художественной академии. Это занятие мне нравится, так как я люблю искусство, мой дед был художником и обе дочки закончили эту академию. У музейных работников есть привилегии – свободный вход в музеи и на выставки во многих странах мира. А кроме того, благодаря музею, у меня сложился свой круг немецких знакомых.

Конечно, у меня есть желание написать историю моих родителей. Тем более, что часто читаю о них совершенно несуразные вещи. Продолжаю заниматься архивами Нюренберга. Моя бабушка Полина Мамичева оставила большое эпистолярное наследие, где много неожиданных и парадоксальных рассуждений. Она часто писала очень резко, но обладала проницательным умом. Еще я хотела бы написать о том, как мы с мужем и тремя детьми перемещались по миру. Но все это требует много времени. Возможно, этот труд завершат наши дети. И они тоже начнут рыться в архивах. Пока у них не возникло такого желания, но и у меня оно появилось не сразу.

И.Ч. Как Вы относитесь к экранизациям романов отца и к спектаклям по ним? «Дом на набережной» был поставлен Таганкой. Лично меня этот спектакль потряс. В роли Глебова я видела Золотухина, перевернувшего мои представления об его актерских возможностях. Могу сказать, что и фильм Урсуляка по повести «Долгое прощание» не только меня потряс, но и дал толчок к мыслям о семейной трагедии писателя, лежащей, как кажется, в основе повести и фильма.

О.Т. Спектакли «Обмен» и «Дом на набережной», поставленные на Таганке Юрием Любимовым, были очень удачны. Надо учитывать, что сыграло роль содружество двух мастеров – Трифонова и Любимова. Трифонов сам писал пьесы по своим повестям, а Любимов славился неординарными сценическими решениями. Мне кажется, что артисты у Любимова были скорее статистами, выразителями идей драматурга и постановщика, чем самостоятельными личностями. Хотя, пройдя школу в таком театре, многие стали великолепными исполнителями. Почему-то в спектакле «Обмен» мне больше всего запомнился второстепенный персонаж – маклер, очень смешно сыгранный Семеном Фарадой. Как всегда, очень оригинальны были декорации художника Давида Боровского. При том, что повести Трифонова статичны, в этих спектаклях много динамики. Немного мешала излишняя плакатность. Трифонов был тоньше, он избегал всякой нарочитости. Любимов же был более политизирован, что в Советском Союзе работало очень эффективно.

Что касается фильма С.Урсуляка «Долгое прощание», то тут у меня больше замечаний, хотя фильм сделан тонко, с большой любовью к творчеству Трифонова. Но весь сценарий сосредоточен на любовном треугольнике и появлении четвертого влиятельного лица. По сути, получается нечто вроде «Служебного романа». Не могу себе представить, чтобы сам Трифонов мог написать такой сценарий, мог так сузить и упростить содержание своей повести. Ведь повесть не о том, изменяла ли Ляля своему супругу и с кем, а о том, как происходило взросление героя и становление его как творческой личности. «Долгое прощание», как часто у Трифонова – многозначное понятие. Это прощание не только с Лялей (со своей первой любовью), но и со своей молодостью, наивностью, неприспособленностью. Это – автобиографическое прощание с самим собой. А в фильме это совсем не прописано.

Мне бы очень хотелось, чтобы был снят фильм по написанному самим Трифоновым сценарию «Бесконечные игры». К сожалению, этот фильм никогда не был поставлен. Видимо, тема считалась слишком камерной, бытовой. Но опять же, все зависит от того, как сделать. А мне бы очень хотелось увидеть в этом фильме моего молодого отца с его безумной увлеченностью спортом и неумением общаться с любимой женщиной, неприязненные отношения с тещей, Дом художников на Верхней Масловке и старый стадион «Динамо» поблизости. Мне все это так знакомо. А «бесконечные игры» в моем представлении – это невозможность остановить убегающее время.

И.Ч . Последний вопрос очень деликатный. Ваша мама, как кажется, стала жертвой бесчеловечной сталинской системы, когда всесильный нарком, прислужник главного сатрапа, мог претендовать на любую понравившуюся ему женщину. До сих пор в России об этих женщинах, жертвах насилия злодея-сластолюбца, говорят разве что шепотом. Почему, как Вы думаете, в людях нет возмущения, негодования против его преступлений? Почему, как правило, во всем винят несчастную жертву и она, должна оставаться в одиночестве, на пару со своей сломанной судьбой?

О.Т . Когда мама умерла, я была подростком, и, как Вы понимаете, никто мне о Берии не рассказывал – ни отец, ни бабушка с дедушкой. Однако позже до меня дошел слух, что после разоблачения сталинизма в Большой театр поступил большой список певиц и балерин, которых привозили в особняк Берии, где значилась и моя мама. Вот и все. Потом это обросло подробностями. Насколько я могу судить, жизнь моей мамы эта неприятная история не поломала и на отношения с отцом не повлияла. Поэтому особенно драматизировать этот эпизод не стоит.

На самом деле, конфликты у матери с отцом происходили совсем на другой почве. Главная проблема состояла в том, что оба были творческие личности. И оба очень рано стали успешными. Сразу после окончания Гнесинского училища, не имея высшего музыкального образования, Нелина в 23 года была принята в четыре оперных театра Советского Союза – во Львовскую и в Киевскую оперы на Украине, в Музыкальный театр им.Станиславского и в Большой театр в Москве. Она обладала яркой внешностью и красивым сопрано. Проработав 1945 год в Киеве, она предпочла перейти в Большой театр, где была солисткой 11 лет. Ее сольный дебют в роли Розины в «Севильском цирюльнике» Россини, который она готовила под руководством Валерии Барсовой, блестяще прошел в 1948 году. В журнале «Смена» была напечатана большая статья о Нелиной под заголовком «Самая молодая Розина». Перед ней открывались хорошие перспективы.

Трифонов в 25 лет стал самым молодым лауреатом Государственной премии, полученной им за роман «Студенты». По роману был поставлен спектакль «Молодые годы» в театре им. Ермоловой. Его приглашали на бесчисленные встречи с читателями, о нем передавали по радио, писали в газетах.

Но в 1960-е годы оба переживали творческий кризис. У отца был 10-летний застой после публикации первого романа, он ездил в командировки в Туркмению, собирая материал для романа «Утоление жажды», публиковал спортивные очерки и рассказы, но по большому счету ему не писалось. У мамы испортился голос, она из Большого театра перешла в Филармонию. Ездила с концертами по стране, уставала. Оба нервничали и не щадили самолюбия друг друга. Теща настраивала дочь против мужа, свекровь «не одобряла» невестку. Отец сумел преодолеть кризис, нашел в себе силы начать все заново. Мама не смогла. Она была слишком экспансивная, невыдержанная. У отца были крепче характер, крепче нервы. Но он сознавал, что не смог поддержать маму, оставил ее наедине с самой собой, эгоистически махнув на все рукой. Почему она оказалась одна в Друскининкае? Почему он не приехал, когда она попросила его об этом по телефону? Совесть мучила его очень долго, создавая ту почву, на которой выросли его лучшие произведения.

Даниил Олегович Трифонов - молодой, но уже известный всему миру пианист и композитор из России. Своим невероятным исполнением классических произведений Шопена, Рахманинова, Скрябина он завораживает зрителей в известнейших концертных залах всего мира. Многократный лауреат международных музыкальных конкурсов - сегодня наш рассказ о нем.

Биография

Даниил Трифонов, биография которого начинает свой отсчет в марте 1991 года, родился в России, в городе Нижнем Новгороде. Мальчик появился на свет в музыкальной семье, и это, возможно, предопределило его судьбу. Прабабушка и прадедушка Даниила пели и, кроме этого, занимались сборкой аккордеонов. Бабушка руководила хором. Мама - преподаватель музыкальной теории, папа - композитор. В молодости Олег Трифонов даже увлекался панк-роком, однако в зрелом возрасте перешел на другую, более серьезную музыку.

Будущий мэтр игры на фортепиано начал учиться музыке в возрасте пяти лет. Абсолютный слух - вот что получил в дар от природы Даниил Трифонов. Родители мальчика поняли это, когда ребенок стал проявлять интерес к отцовскому синтезатору. Мама и папа предложили юному музыканту альтернативу - пианино. Даниилу понравилось.

Позже семья Трифоновых переехала в Москву, и в девятилетнем возрасте Даниил пошел в музыкальную школу. Мальчику очень повезло - он попал на обучение к талантливому педагогу - Татьяне Зеликман, которая воспитала очень много одаренных музыкантов - Константина Лифшица, Алексея Володина, Александра Кобрина.

Первые успехи

Параллельно музыкальной грамоте в "Гнесинке" Даниил Трифонов три года (с 2006 по 2009) занимался с Владимиром Довганем. Это развило в мальчике уже имеющиеся способности к созданию произведений собственного сочинения, чем он и продолжает заниматься по сей день. В копилке молодого композитора - фортепианная, оркестровая, камерная музыка.

В семнадцатилетнем возрасте юный музыкант стал лауреатом Международных конкурсов имени Скрябина и пианистов республики Сан-Марино.

В 2009 году Даниил Трифонов начал обучаться у Сергея Бабаяна в США - в Кливлендском институте музыки.

Слава не заставила себя долго ждать. Первый серьезный успех пришел к Трифонову в 2010 году. Он стал лауреатом Международного конкурса пианистов Шопена в Варшаве, получив бронзу и отметку за лучшее исполнение мазурки. К слову, этот конкурс, по словам музыканта, больше всего закалил его характер, потому как именно там были сконцентрированы исполнители и члены жюри высочайшего уровня.

Мировое признание

В 2011 году Даниил Трифонов стал победителем сразу двух международных музыкальных конкурсов. В мае пианист назван лауреатом Международного фортепианного конкурса Артура Рубинштейна. На конкурсе Даниил получил золото, приз зрительских симпатий и отметку за лучшее исполнение произведений Шопена и камерной музыки.

В июне того же года Трифонов стал лауреатом Международного конкурса имени Чайковского, получив золото, приз зрительских симпатий и приз за блестящее исполнение концерта с камерным оркестром.

Сегодня Даниил Трифонов - пианист, который сотрудничает со звездами первой величины. На одной сцене с ним дирижеры: Михаил Плетнев, Кшиштоф Пендерецкий, Музыканту открыли двери лучшие концертные залы мира - парижский Плейель, Карнеги-холл в Нью-Йорке, лондонский Вигмор-холл.

Трифонов выступает с крупнейшими мировыми оркестрами - Лондонским симфоническим оркестром и оркестром Мариинского театра под управлением Он дает концерты с Израильским филармоническим оркестром под управлением Зубина Меты, взаимодействует с Варшавским филармоническим оркестром под управлением Энтони Вита.

Рабочие моменты

В современном мире Даниил Трифонов - личность известная. Однако успех не пришел к нему спонтанно. Потребовались годы упорных многочасовых тренировок, характер и настойчивость, а главное, осознание того, для чего все это надо.

Сегодня свою энергию молодой человек расходует в работе на два направления - сочинение собственных музыкальных композиций и подготовку к выступлениям на различных концертных площадках мира.

Говоря о разучивании музыкального материала, молодой человек признается, что время, которое для этого требуется, зависит от многих факторов. В частности, из-за большой загрузки и участия в различных гастрольных программах уделять изучению нового материала достаточно времени не получается. Постоянно приходится изыскивать пути, выкраивать время, уплотнять и до того забитый график. Сложность материала также имеет значение.

Если же выдается небольшой отпуск или перерыв в работе, когда можно ни о чем не думать, а отдохнуть и помедитировать, разучивание нового материала обычно занимает одну-две недели, максимум месяц.

О выступлениях

При непосредственной подготовке к выступлению перед концертом пианист тщательно обсуждает все нюансы со своим наставником. Они вместе разбирают технические подробности, выбирают нужный темп, ритм. Это очень важно при выступлениях с оркестром, потому как такие несогласованные моменты могут привести к ритмическому разбросу - музыканта зрители могут просто не услышать в зале.

Даниил в работе старается сосредоточиться на процессе и не дает воли лишним мыслям, не распыляется на мелочи. Несмотря на победы в конкурсах, не расслабляется и не дает успеху вскружить себе голову. Молодой человек откровенно заявляет, что когда его хвалят, он не пропускает слова поздравлений через себя, все проходит мимо его ушей.

Конкурсы в жизни Трифонова сыграли немаловажную роль. Музыкант говорит, что это особый опыт, очень ценный и нужный. Специфика конкурсов такова, что они помогают участнику научиться управлять своими чувствами и эмоциями, собирать волю в кулак. А это очень нужно в дальнейшей работе музыканта. Однако очень важно держать дистанцию от самого осознания, что ты участвуешь в конкурсе, надо сосредотачиваться только на музыке.

По словам Даниила, слушать исполнение других участников конкурса стоит только для того, чтобы стала понятна акустика зала. Хотя все равно во время концерта залы полны слушателей и акустические характеристики помещения изменяются так или иначе.

О музыке

Конечно, в жизни музыканта есть место не только игре на пианино. Изучение живописи, занятия спортом, путешествия, времяпрепровождение с друзьями - этому также уделяет внимание Даниил Трифонов. Девушка, о которой бы знали СМИ, у молодого человека, однако, пока отсутствует.

И хотя это также немаловажные вещи, все-таки они пока для парня вторичны. На первом плане у Даниила музыка. Пианист рассказывает, что для успешных выступлений и взаимодействия со слушателем необходима особая энергия, запал. Необходим источник, из которого можно черпать силы. Для Трифонова таким родником является изобразительное искусство, а именно - полотна Кандинского, Врубеля, Серова. Их нежность, мягкость и глубину нередко подмечают в игре Трифонова музыкальные критики.

Одновременно с этим исполняемая классика влияет и на стиль собственных сочинений Даниила. В его произведениях улавливаются влияния Прокофьева, Стравинского, Скрябина, Рахманинова.

Говоря в целом о музыке, Трифонов предполагает, что музыкант - это некий посредник между композитором, создавшим музыкальное произведение, и слушателем в зале. Потому как композитор создаёт нечто, исполнитель преподносит музыку под своим соусом восприятия этого материала, а зритель слышит третье, нечто индивидуальное, личностное.

По словам Даниила, музыка - это величайший дар человеку свыше, и лично он, Даниил, не проживет без нее и дня.

Написала в заглавии слово «драма», а подумала – «трагедия». 28 августа исполнилось 90 лет со дня рождения замечательного, но сегодня полузабытого писателя, - Юрия Трифонова (1925-1981).

Как написать о нем? Как рассказать? Показалось, что сделать это мне поможет фильм, снятый по его повести «Долгое прощание» режиссером Сергеем Урсуляком. Фильм, - а я перечитала повесть еще раз, - ничуть ей не уступающий и даже углубляющий, проясняющий и делающий более объемным ее содержание. Фильм был снят в 2004 году. Смотрела – и словно пелена спадала с глаз, словно проявлялась переводная картинка, так отчетливо я увидела то, о чем это и почему называется «Долгое прощание».

В свое время читала эту вещь Трифонова, появившуюся в 1971- м году в толстом журнале вслед за предыдущими «московскими повестями» - «Обмен» (1969) и «Предварительные итоги» (1970) , сразу вызвавшими споры, пересуды и читательский интерес.

Вроде бы и «Долгое прощание», как и первые две, сосредоточено на обычной жизни («Обмен» даже упрекали в «бытовизме», ибо его конфликт крутился вокруг обыкновенного квартирного обмена), разве что герои повести - начинающая актриса и начинающий писатель...

Не было у меня тогда и мысли об «автобиографичности» повествования, о том, что писалось произведение по следам незаживающей раны. Да и что я тогда знала о личной жизни писателя Юрия Трифонова? Очень хорошо запомнилась «очередь за подушками», в которой героиня стоит в конце повествования. Печальный итог жизни актрисы. И вот сейчас, много лет спустя, благодаря редкостной по поэтичности и проникновению в самую суть сюжета картине Сергея Урсуляка, я поняла. «Долгое прощание» - позднее "прости" молодости и неперегоревшей любви, любви, омраченной тяжелой драмой, если не трагедией.

Но по порядку. О чем повесть Трифонова?

Ее действие разворачивается в начале 1950-х, в конце сталинщины.

Молодая вктриса Людмила (Ляля) Телепнева замужем за начинающим писателем Гришей Ребровым, живущим в семье жены. Оба на старте, обоим «не фартит». Ляле не дают ролей, Гришу не печатают.

Мягкая сердцем Ляля, однажды пожалев бездарного драматурга Николая Демьяновича, над которым смеются ее собратья-актеры, втягивается в связь, в итоге сделавшую ее премьершей в театре. Николай, хоть и бездарен, но обладает мертвой хваткой и знает, чего хотят от драматургов идеологи. Этой "мертвой хватки" не хватает Грише. Гриша весь день занимается в библиотеке, читает исторические сочинения, он слаб, беспомощен в решении житейских вопросов. Но он тонок, талантлив, он умеет любить...

Урсуляк рассказал о любви этой молодой пары с помощью черно-белых кадров зимней Москвы, трамваев (в титрах - благодарность трамвайному парку), падающего снега, собаки, приютившейся на остановке, а потом едущей в трамвае вместе с таким же «побитым» Гришей. А как хороша безмолвная сцена, когда двое любящих смотрят друг на доуга сквозь замерзшее зимнее стекло! О любви этих двоих говорит завораживающая музыка Моцарта, Баха и Вивальди, звучащая в картине. Ну и конечно, стихотворение «Снег идет» Бориса Пастернака, прочитанное голосом режиссера и становящееся лейтмотивом фильма, утверждением чего-то, что стоит над бытом, над страшным временем, над поворотами судьбы...

Актриса Полина Агуреева так играет Лялю, что ей не только веришь, но и оправдываешь ее во всем.

О да, она обманывает Гришу, но она хочет ему помочь с помощью «сильного» Николая. Она видит разницу между ними, один – талантливый, но пока не слишком везучий писатель, другой пишет «заказные» пьесы на злобу дня, «д... средней руки».

Ей приходится лавировать в этой жизни, где, не будь Николая Демьяновича, у нее не было бы ролей, где у нее болен отец, а сад, посаженный отцовскими руками, отбирает и вырубает милиция, где мать - в вечной борьбе с зятем и дочерью- бранится и пишет письма «в инстанции».

Чего стоят мытарства Гриши со справками! Справки – это знамение времени, непременный атрибут советского быта. Недаром Урсуляк не пропустил этой линии ни в романе Гроссмана «Жизнь и судьба», где героиня все той же Полины Агуреевой никак не могла раздобыть себе справку с места жительства, ни в повести Трифонова, где несчастный Гриша (alter ego Трифонова) на трех своих «неверных» работах так и не получает от администрации справку для домоуправления.

А без такой справки он как тунеядец может быть выселен из Москвы. Краем уха слышала, что закон о «тунеядстве» снова хотят принять в России. Что ж, реставрация так реставрация. В сталинщину, однако, было кое-что еще покруче.

В повести этот момент смазан. Николай Демьянович привозит Лялю на день рожденья некоего Агабекова. Затем пропадает, Ляля остается у всесильного «начальника», который лезет к ней с объятиями, но она вырывается и убегает. Так в книге.

Но не так в фильме, не убоявшемся восстановить подлинную картину (авторы сценария Эльга Лындина и Сергей Урсуляк).

Дом, куда кондовый драматург привозит Лялю, принадлежит Лаврентию Берии. Это его очки, его цепкий взгяд, направленный на новую жертву. Звучат грузинские песни, Лялю тоже просят спеть – и отказаться нельзя. Актриса Полина Агуреева поет свою собственную песню на стихи Цветаевой «Моя маленькая». Чудесная песня, прекрасно исполненная! Но ни Бог, ни иконка, ни ангел, в ней упоминаемые, не могут спасти Лялю от дьявольщины, от насилия. Драматург советует ей по телефону «вести себя хорошо», Лаврентий Павлович, встретив сопротивление, угрожает: «В противном случае...», а бедная жертва, поняв, что попала в западню, только и может, что выдавить из себя улыбку и спросить: «А Николай Демьянович очень вас боится»?

Страшная сцена. Страшны рыдания несчастной женщины под окнами ближайшего помощника советского самодержца.

Реальная жертва насилия ушла из жизни в возрасте 43-х лет. Говорю о , первой жене Юрия Трифонова. Была она оперной певицей, колоратурным сопрано, обладая прекрасными внешними и вокальными данными, была принята в Большой театр, пела Розину в «Севильском цирюльнике»...

Красивая молодая солистка понравилась Берии. В 1956 году в Большом театре был обнародован список актрис, которых возили к Лаврентию Павловичу. Как это могло случиться? По какому праву? Кто смел горе и трагедию этих несчастных женщин сделать достоянием общества! К ранам внутренним кто посмел добавить еще и позор разглашения?! Вообще эта сторона сталинщины еще недостаточно известна.

Когда-то в Перестройку читала книгу Ларисы Васильевой, рассказывающую о наложницах Берии, сластолюбивого слуги Главного сатрапа. Страшные, ужасающие истории, искалеченные женские судьбы. Но палач и развратитель, губитель человеческих душ ушел от ответа, ушел от суда. За все ответили невинные жертвы, получив, кроме искореженной судьбы и надломленной психики, еще и сплетни и злоязычие окружающих.

Нина Нелина ушла из Большого, сначала пела в Госконцерте, потом уволилась и оттуда.

Первый брак Юрия Трифонова, длившийся 15 лет, был не слишком удачен. Молодые любили друг друга, но часто ссорились, тяжесть быта несла на себе жена, она же воспитывала дочку.

А Трифонов с начала 1950-х по начало 1960-х, целое десятилетие, где-то пропадал. Обычно это десятилетие писательского молчания объясняют литературными причинами.

После повести «Студенты» (1950 год, писателю всего-навсего 25 лет), удостоенного Сталинской премии третьей степени, он-де ищет себя, ищет свою тему... Трифонов уезжает из Москвы, уезжает от семьи, только в Туркестан за эти годы он ездил восемь раз. Нет, не клеилась его тогдашняя жизнь, и не была ли трещина в семейных отношениях проложена той страшной ночью в квартире человека со змеиным прищуром?!

В фильме, как, впрочем, и в повести, Гриша Ребров уезжает. Жизнь с Лялей у него не сложилась, начинался какой-то иной период, приведший его к успеху и известности. Гришин прототип, писатель Юрий Трифонов, в 1970–е создал свои лучшие произведения – повести «Другая жизнь», «Дом на набережной», «Старик», роман «Время и место».

Мне показалось, что в Грише Реброве режиссер Урсуляк увидел не только молодого Трифонова, но и себя, ведь линия его собственной жизни – с ее зигзагами - поразительно напоминает трифоновскую. В актере Андрее Щенникове очень большое сходство с молодым Сергеем Урсуляком, впрочем, как и с Трифоновым. В фильме столько нежности и любви, что становится ясно: режиссер привнес в картину свои воспоминания, свою ностальгию и боль. Несколько раз звучат в фильме слова Достоевского, что человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько и несчастья. Молодые годы, первая большая любовь - невзирая на все разочарования и потери - бесконечно притягательны для всех нас.

Трифонов ушел из жизни очень рано, в пятьдесят пять лет... Не сомневаюсь, что тяжелым грузом на его совести лежала смерть его первой жены. Перед ее роковым отъездом на отдых в Друскининкай, они поссорились, а на ее телефонный звонок оттуда, с просьбой чтобы он приехал, он не отозвался. Нина Нелина умерла 26 сентября 1966 года. Официальная причина ее смерти – инфаркт миокарда. Но ходили слухи, что она наложила на себя руки, приняв большое количество снотворного.

Любовь, смерть, судьба...

Один из последних рассказов писателя из цикла «Опрокинутый дом» (1981) называется «Вечные темы». Помню этот рассказ как сейчас. Писатель встречает за границей своего бывшего редактора, когда-то отвергнувшего его рассказ со словами: «Опять у вас вечные темы!». Этот старый, истрепанный жизнью человек рассказывает писателю о своей судьбе – несчастная любовь, смерть близкого человека... Увы, никуда от них не денешься - ни в жизни, ни в литературе - от этих вечных для человеческого рода «вечных тем»!