Случай в сауне. Юмор: лучшие книги в жанре. Почему юмористические книги лучше читать онлайн на Litnet

Американцы в саунах лежат бесшумно, как вареники. Во всяком случае, в спорткомплексе нашего университета. Никаких там веников, колотить
себя приходится руками и при этом каждый раз выслушивать идиотские вопросы типа "Are you Russian?"
И вот лежу я на днях в сауне, колочу себя нещадно, а потом в позиции пузом кверху поднимаю колени, чтобы достать и до них.
И тут приключается удивительная штука - воздух застревает в глубокой впадине позвоночника чуть повыше задницы (там, где у девушек талия),
и вырывается наружу с таким звуком, словно пернул гиппопотам, обожравшись гороха.

И какой все-таки вежливый народ американцы! Перни так у нас в сауне, все ринутся толпой к дверям с испуганным ржанием и воплями "Газы!".
Сто градусов все-таки, воздух спертый - трагедия может приключиться от такой сокрушающей газовой атаки. А тут - шестеро мужиков сидят вокруг, и никто даже не пикнул. Реакцию на лицах я, разумеется, не оглядывал - уставился в потолок. Идиотизм положения полный - не могу же сказать:
"нет-нет, это я не пукал, вам показалось!" Выйти немедленно гордость не позволяет - чего это ради? Но тут я представил, как они вежливо сидят, затаив дыхание, как узники в газовой камере, и с ужасом ждут неизбежного, и тут меня стал понемногу стал разбирать смех.
Но смеяться-то тоже нельзя! На что это похоже - сначала колотил себя с пушечными звуками, потом наподдал с той же громкостью, а потом еще
тупо ржать начну над собственным достижением во все горло? А что если они ПОСЛЕ ЭТОГО спросят меня: "Are you Russian?" От этой мысли мне стало
совсем худо, и я тихо-тихо так развернулся задницей к соседям, носом к стенке. Держался где-то с минуту, а потом почувствовал, что надвигается уже еотвратимый приступ смеха, и вылетел наружу в душевую.
Вылетел и захохотал как леший. Народ в душевой стал испуганно оглядываться,
и я не останавливаясь полетел дальше - в коридор от раздевалокк бассейну. Там наконец-то стало безлюдно, и я расхохотался уже во все горло. Хохотал шагов двадцать на пути к бассейну - думаю, хоть в воде
остыну. Уже перед дверью в бассейн навстречу выскакивает парень, и у него буквально отвисает челюсть. Я, как сообразительный Штирлиц,
прослеживаю направление его взгляда и обнаруживаю, что со смеха забыл
одеть плавки! Ими я весело и беззаботно помахивал в воздухе, как платочком.

Бог знает, что этот парень обо мне подумал - абсолютно голый волосатый
мужик ломится в бассейн, где плавают десятки девушек, и при этом ржет во все горло! Хорошо хоть это оказался парень, а не девица. Представляю, выходит какое-нибудь тихое беззащитное создание в одном только тонюсеньком купальничке в безлюдный коридор, и тут на нее бросаетсяголый маньяк и радостно хохочет! Впрочем, даже если бы из двери никтоне выскочил, через пять шагов меня неминуемо ждала трогательная встреча с дежурной девушкой на входе в бассейн. Думаю, я сказал бы ей,
как обычно, "Привет!" и широко бы, по-гагарински улыбнулся.

От всего этого меня настолько разобрало, что я уже даже не пытался надеть плавки - рухнул бы на месте от хохота. Вместо этого я круто развернулся и понесся обратно в раздевалку мимо двери в женское отделение, сверкая задницей, тряся хозяйством и издавая все то же идиотское ржание. Жаль, выражения лица того парня я при этом не видел - думаю, он офигел окончательно.

Вот, братцы мои, гражданочки, какая со мной хреновина вышла. Прямо помереть со смеху.

Сижу это я, значит, и вроде как будто смешной рассказ сочиняю. Про утопленника.

А жена говорит:

Что это, - говорит, - елки-палки, у тебя, между прочим, лицо индифферентное? Сходил бы, - говорит, - в баньку. Помылся.

А я говорю:

Что ж, - говорю, - схожу. Помоюсь.

И что же вы, братцы мои, гражданочки, думаете? Не успел это я мочалкой, извините за выражение, спину намылить, слышу - караул кричат.

«Никак, - думаю,- кто мылом подавился или кипятком ошпарился?»

А из предбанника, между прочим, человек выскакивает. Голый. На бороде номерок болтается. Караул кричит.

Мы, конечно, к нему. В чем дело? - спрашиваем. - Что, - спрашиваем, - случилось?

А человек бородой трясет и руками размахивает.

Караул, - кричит, - у меня пуп сперли!

И действительно. Смотрим, у него вместо пупа - голое место.

Ну, тут, конечно, решили народ обыскать. А голых обыскивать, конечно, плевое дело. Ежели спер что, в рот, конечно, не спрячешь.

Обыскивают. Гляжу, ко мне очередь подходит.

А я, как на грех, намылился весь.

А ну, - говорят, - гражданин, смойтесь.

А я говорю:

Смыться, - говорю, - можно. С мылом, - говорю, - в подштанники не полезешь. А только, - говорю, - напрасно себя утруждаете. Я, - говорю, - ихнего пупа не брал. У меня, - говорю, - свой есть.

А это, - говорят, - посмотрим.

Ну, смылся я. Гляжу, - мать честная! Да никак у меня два пупа!

Человек, конечно, в амбицию.

Довольно, - кричит, - с вашей стороны нахально у трудящихся пупы красть! За что, - кричит, - боролись?

А я говорю:

Очень, - говорю, - мне ваш пуп нужен. Можете, - говорю, - им подавиться. Не в пупе, - говорю, - счастье.

Швырнул это я, значит, пуп и домой пошел. А по дороге расстроился.

«А вдруг, - думаю, - я пупы перепутал? Вместо чужого свой отдал?»

Хотел было обратно вернуться, да плюнул.

«Шут, - думаю, - с ним. Пущай пользуется. Может, у него еще что сопрут, а я отвечай!»

Братцы мои! Дорогие читатели! Уважаемые подписчики!

Никакого такого случая со мной не было. Все это я из головы выдумал. Я и в баню сроду не хожу. А сочинил я для того, чтоб вас посмешить. Чтоб вы животики надорвали.

Не смешно, говорите? А мне наплевать!

Бани у нас, граждане, завсегда служили объектами насмешек. Про них завсегда разные там сатирические повести писали. Высмеивали, значит, банные порядки.

Это, конечно, что касается общественных бань. Городских. А то теперь таких бань понастроили, что смеяться не захочется. В такой бане, граждане, главное – это своего достоинства не уронить. Тут уж не до смеху. Тут уж гляди, чтоб спина ровная, а ноги бритые. Поскольку публика в таких банях уж больно элитарная подбирается.

Ну, мы здесь задерживаться не станем. Отправимся, куда попроще. А можно самим не ходить, а послушать, чего люди рассказывают.

Вот отправилась в баню Сусанна Григорьевна Печёнкина, работник дорожного хозяйства. Отправилась она, значит, помыться. Ну, пыль дорожную смыть, кости свои престарелые попарить. Вот пришла Сусанна Григорьевна в баню. Отдала за вход двадцатку и прошла в предбанник. Ну, побродила минут сорок по предбаннику. Наконец притулилась кое-как на скамеечку. Барахлишко своё развесила, огляделась. Смотрит, мать честная! Которые помыться пришедши, все чего-то кушают. Одна чай с лимоном, другая котлетку, третья куриную ногу догладывает. Токмо что щей никто не хлебает. И такое, знаете, чавканье отовсюду доносится – плакать охота. А запах!..

Поморщилась Сусанна Григорьевна, носиком передёрнула и думает: «Ишь ты, думает, раньше-то в банях всё больше стирали, а теперь, гляди-ка, покушать ходят».

Тут надоело ей смотреть, кто как кушает, пошла она париться. Приходит, садится на полок. Дышит. Воздух горячий, нутро обжигает. Но ничего, вдыхать можно. Только вроде пахнет как-то странно. Вроде дух такой тяжёлый распространился, с ног шибает.

Огляделась Сусанна Григорьевна. Видит, сидят две бабёночки в халатиках махровеньких. Греются.

В парилке-то и без халатиков жарынь. Пот в шесть ручьёв льёт. А в халатике-то и вовсе жить не хочется. Но бабёночки – ничего. Сидят, семечки лузгают. Потеют только, сволочи.

Сусанна Григорьевна им говорит:

– Вы бы, говорит, бабёночки, ещё польта на себя нацепили. Воняют, говорит, халатики-то.

Бабёночки на Сусанну Григорьевну посмотрели и говорят:

– Заткнись, говорят, старая перечница. А то сейчас сама завоняешь.

Вздохнула Сусанна Григорьевна, головкой покачала. Не сказала ничего. Да и что тут скажешь-то?

Тут заходит энергичная такая бабёночка с ушатом воды.

– Эхма, говорит, чего-то у вас тут прохладно. Сейчас, говорит, парку поддадим.

И с ушатом своим к печке направляется.

Взмолилась Сусанна Григорьевна:

– Что вы, говорит, бабёночка, какие экзекуции вздумали устраивать! Дозвольте, говорит, так посидеть, подышать свежим воздухом.

Ухмыльнулась бабёночка. Ушат свой поставила, подбоченилась и говорит:

– Это, говорит, какое ж у нас население эгоистичное! Самой не надо, так пущай другие мёрзнут. Нет, говорит, недопустимо из-за одной малахольной людей удовольствия лишать. Это, говорит, ежели каждый начнёт свои порядки устанавливать, что ж такое будет?

И цельный ушат без дальнейших переговоров в печку опрокидывает.

Батюшки-светы! У Сусанны Григорьевны в глазоньках потемнело, в горлышке пересохло. Сидит она, горемычная, воздух ротиком ловит, ручками за сердце хватается.

Встала, наконец, Сусанна Григорьевна со своего полка, а ноженьки-то у ней и подкосились. Насилу выползла, сердешная.

Поплелась Сусанна Григорьевна в предбанник. Отдышаться и в себя прийти от таких потрясений. Доплелась она до скамеечки, где барахлишко своё оставила. Смотрит – что такое? Нету барахлишка. Скамеечка стоит. Спинка у скамеечки на месте. А на крючочках чужие вещички развешаны.

Там в бане скамеечки такие с высокими спинками. К спинкам крючочки приколочены. Которые помыться пришедши, на тех крючочках своё барахлишко оставляют.

Стоит Сусанна Григорьевна, глазками хлопает. «Может, думает, скамеечка не та?» Огляделась она окрест. Нету. Скамеечка та. И спинка на месте. И крючочки не оторваны. Барахлишко только на крючочках чужое. Незнаемое барахлишко. Стоит Сусанна Григорьевна. Удивляется.

Тут подходит к ней бабёночка. Голенькая. Мочалкой помахивает.

– Это, говорит, ваше, что ли, тут тряпьё было оставлено? Так я его поскидала. Я, говорит, уже пять лет в этой бане моюсь и завсегда на данной скамейке разоблачаюсь. А тут, глядите! Тряпьё какое-то развесили. Прямо скамейки узнать невозможно. Нет, говорит, я никому не позволю свои портки на мою скамейку развешивать. Пока меня нету – пожалуйста! А так, чтоб на моих глазах... Нет, говорит, не позволю! А ваше тряпьё, между прочим, вон, на стуле возле входа валяется.

Постояла Сусанна Григорьевна, посмотрела на мочалку. Хотела было плюнуть той бабёночке в глазоньки. Или в волосья рученьки запустить. Да передумала. Уж больно у самой сердце в ту пору колотилось.

Махнула она рукой, подумала: «Ну вас!», и домой пошла.