«Связь творчества А. П. Платонова с традициями русской сатиры. Традиции и новаторство в творчестве современных поэтов Традиции и новаторство в творчестве платонова

Неисправимый идеалист и романтик, Платонов верил в “жизненное творчество добра”, в “мир и свет”, хранящиеся в человеческой душе, в занимающуюся на горизонте истории “зарю прогресса человечества”. Писатель-реалист, Платонов видел причины, заставляющие людей “экономить свою природу”, “выключать сознание”, переходить “изнутри вовне”, не оставляя в душе ни единого “личного чувства”, “терять ощущение самого себя”.

У героев Платонова не было знаний и не было прошлого, поэтому им все заменяла вера. С тридцатых годов окликает нас Платонов своим особенным, честным и горьким, талантливым голосом, напоминая, что путь человека, при каком бы социальном и политическом устройстве тот ни жил, всегда труден, полон обретений и потерь. Для Платонова важно, чтобы не был разрушен человек.

Творчество М. Булгакова.

В романе “Мастер и Маргарита” Булгаков затрагивает многие проблемы быта и бытия, напоминает о них людям. Важное место в романе занимают так называемые “ершалаимские” главы. Это вольная интерпретация Евангелия от Матфея. В этих главах раскрываются многие религиозные и нравственные вопросы. Булгаков рисует образ Иешуа - праведника, верящего в то, что “все люди добрые”, что в каждом человеке есть искра Божья, стремление к свету и истине. Но в то же время он не забывает и о людских пороках: трусости, гордости, безразличии.

Другими словами, Булгаков показывает вечную борьбу добра и зла, чистоты и порока. Значение этого романа в романе в том, что писатель расширяет временные рамки действия и тем самым лишний раз показывает, что эта борьба вечна, над ней не властно время и эта проблема актуальна всегда. Также Булгаков говорит о том, что силы добра и зла неразрывно связаны между собой, ни одна из них не может существовать без другой.

В романе находит отражение и тема любви, причем Булгаков пишет о “настоящей”, “верной, вечной любви”. “За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!” - говорит нам автор. В лице Маргариты он показывает, что перед настоящей любовью не устоят никакие, даже самые могучие силы. Любовь Маргариты прокладывает дорогу к счастью и вечному покою вместе с любимым человеком.

Михаил Афанасьевич Булгаков - мистический писатель, как он сам себя называл. Как-то очень чутко он сумел услышать свое время и понять грядущее, поэтому во всех своих произведениях Булгаков предупреждает читателей о грядущем времени Сатаны.

Литература и революция. Судьба русской литературы после 1917 г.

Первые бурные годы после 1917, когда в соответствии с новыми социальными силами, высвобожденными свержением самодержавия, появились многочисленные противоборствующие литературные группы, были единственным революционным периодом развития искусства в Советском Союзе. Борьба в основном развертывалась между теми, кто примыкал к великой литературной традиции реализма 19 в., и глашатаями новой пролетарской культуры. Новаторство особенно приветствовалось в поэзии, исконной провозвестнице революции. Футуристическая поэзия В.В.Маяковского (1893-1930) и его последователей, вдохновлявшаяся "социальным заказом", т.е. повседневной классовой борьбой, представляла собой полнейший разрыв с традицией. Некоторые писатели приспосабливали к новым темам прежние выразительные средства. Так, например, крестьянский поэт С.А.Есенин (1895-1925) традиционным лирическим слогом воспевал новую жизнь, которая ожидалась в деревне при советской власти.

Коммунистическая партия принялась за официальное регламентирование литературы с началом первого пятилетнего плана (1928–1932); ей усиленно способствовала Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). В результате появилось неимоверное количество производственной прозы, поэзии и драматургии, почти никогда не поднимавшейся над уровнем монотонной пропаганды или репортажа. Это нашествие предвосхищали романы Ф.В.Гладкова, чье наиболее популярное творение Цемент (1925) описывало героический труд восстановления полуразрушенного завода.

В этот период Шолохов завершил великий роман Тихий Дон (1928–1940), который был признан классическим произведением советской литературы и удостоен Нобелевской премии.

Слово о любимом писателе.

Познакомившись недавно с «прекрасным и яростным миром» платоновской прозы, я понял, что его творчество соответствует уровню надежд и тревог, взлетов и падений двадцатого века.

В его произведениях поставлены самые сложные проблемы нашей жизни. Главное для него - сохранить и сберечь на Земле жизнь. Писатель вступает в открытое сражение со всеми, кто хотел бы «низвести человека до уровня «животного», размолоть человечество в империалистической войне, деморализовать и развратить его, ликвидировать все результаты исторической культуры ».

При его жизни критика объявила вредное влияние его произведений на читателя. По мнению сегодняшних литературоведов, Андрей Платонов - выдающий писатель.

Платонов писал свои произведения спокойно, «тихо», не стремясь вокруг себя никого перекричать. И как подлинный волшебник слова, перебиравший «четки мудрости златой» / Пушкин/, вслушивался он не в звучание фраз, а в сложную мелодию, в тревожные вариации мысли.

Ежедневно, даже ежечасный труд осмысления мира настолько поглощал Платонова, что он стыдился ярких, цветистых, но бездуховных слов, не наполненных смыслом.

Его перо не отдыхает на бесхитростных описаниях родных воронежских степей, хотя он не меньше Кольцова и Никитина любит родину, край свой молодости. Но об этой любви он говорит предельно сдержанно, заботливо. Сиротство и нищета детских лет не убили в нем главное - душу ребенка.

Платонов напоминает каждому из нас, что Человек - твоё первое и, вероятно, всего главное имя.

Голос Платонова, слегка приглушенный, утомительно-печальный, уже в ранних рассказах покоряет бесконечной стыдливостью, сдержанностью, какой-то грустной кроткостью :« Он был когда-то нежным, печальным ребенком, любящим мать и родные плетни, и поле, и небо над всеми ими… Ночью душа вырастала в мальчике, и томились в нём глубокие сонные силы, которые когда-то взорвутся и вновь сотворят мир. В нем цвела душа, как во всяком ребенке, в него входили тёмные, неудержимые страстные силы мира и превращались в человека. Это чудо, на которое любуется каждая мать каждый день в своем ребенке. Мать спасет мир, потому что делает его «человеком» /Повесть «Ямская слобода »/.

Как непривычно для двадцатых годов, среди резких, отрывистых фраз, «лающих» интонаций и грубых жестов это слово Платонова!

Наверное, после А.П. Чехова не было в русской прозе художника, наделённого стыдливостью перед ложно-пафосным, громким словом.

А. Платонов - всегда мудрый собеседник, обращающий к отдельному человеку. Он весь не в отдалении, а у «человеческого сердца».

Мне хочется к портрету А. Платонов , образу его души взять эпиграфом слова Ф.И. Тютчева:

Ущерб, изнеможенье и во всём

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья.

Это человек, не знавший экстаза театральности, яркого света слова. Он убежден в том, что чужого страдания и боли не бывает и потому всегда помнит о судьбах множества честных Макаров.

В тысяча девятьсот двадцать девятом году А. Платонов написал рассказ «Усомнившийся Макар», который подвергся в начале тридцатых годов необъективной предвзятой критике. После гневного отзыва Сталина по поводу этого рассказа Платонов исчез из поля зрения читателей, уйдя на дно безвестности, нищеты и недугов, разделив судьбу тех людей, о которых писал в «Чевенгуре ».

Во время первой оттепели стали возможны публикации некоторых рассказов Андрея Платонова, но не «Котлована», «Чевенгура», «венильного моря ». Эти произведения, изданные на Западе, возвращались на родину незаконно и в машинописи гуляли по стране. И лишь в последние годы, когда мысль о том, что общечеловеческие ценности выше классовых интересов, перестала быть крамольной, началось реальное возвращение Платонова читателю.

Чем же было вызвано такое отношение к писателю? В рассказе «Усомнившийся Макар» автор показал человека из самых низших слоёв общества. Мужик Макар идет в город искать правду. Город поражает его бессмысленной роскошью, пролетариат же он находит только в ночлежке.

«И видит он во сне страшного мёртвого идола - «научного человека», который стоит на огромной высоте и видит всё… но не видит Макара, а Макар идола разбивает».

Идея этого рассказа в том, что государственность народу враждебна. Макар - это мечтатель, притворяющийся чудаком, умный и проницательный. Он страстно мечтает о Руси машинной, индустриальной. Макар, приехав в столицу, обходя канцелярии и стройки, беседуя в ночлежном доме с пролетариатом, первым из платоновских героев сомневается в гуманистических ценностях революции, так как кругом царила демагогия, в «конторах заседали» «писчие стервы», мастера славословия и приписок. И Макар Ганушкин, умный и проницательный человек, почувствовал, что в таких условиях в людях развивается безынициативность, пассивность, «бессмысленный страх перед казенной бумагой, резолюцией ».

И засомневался наш герой в правоте революционного дела. Его раздумья и «сомнения» были приняты за двусмысленность и анархизм. В них, мне кажется, Андрей Платонов выразил свои мысли, опережая время, решал вопросы борьбы с коррупцией, формализмом, бюрократизмом, единомыслием и безгласностью.

Естественно, что в то напряженное время, когда шла ликвидация кулачества как класса, Сталин расценил произведение А. Платонова с политической точки зрения как «идеологически двусмысленный и вредный рассказ», поэтому решив по-своему расправиться с писателем.

Прочитав рассказ, я ещё раз убедился в том, что Платонов так же, как и его Макар, не сомневается в планах индустриализации. Это исторически необходимо. За десять лет пройти путь, который другие страны проходили столетия - это поистине замечательно! Иначе нельзя.

Писатель предупреждает лишь об опасности формализма, бедах бюрократического застоя, бездушия, заседательства. Эту опередившую всех позицию писателя никто понять не хотел.

Невольно вспоминаю тся повесть В. Распутина «Пожар» и роман В. Астафьева «Печальный детектив», в которых так же, как и в произведениях Платонова, звучит тревога писателей о нравственном здоровье народа, об исчезающем милосердии, сочувствии, дружбе между людьми.

Я могу с уверенностью сказать, что платоновский Макар выступает как наш современник в борьбе со стихией коррупции, чинопочитания, парадных славословий.

Произведения Андрея Платонова помогают развивать в каждом из нас благородство, мужество и деятельный гуманизм в современной борьбе за мир.

А. Платонов (Климентов Андрей Платонович) относится к тому поколению, которое вошло в литературу с революцией. Главная проблема его творчества — проблема сущности жизни и предназначения человека на земле.

Основу раннего творчества писателя составляет тема взаимо-отношения человека и природы. Природа у Платонова — «пре-красный и яростный мир». Двойственность ее в том, что она беззащитна, хрупка перед человеком (рассказ «Неизвестный цветок»), но и враждебна человеку: это разгул стихий, грозя-щий человеку голодом, холодом, смертью. Смысл жизни и назначения человека на Земле Платонов и видит в установле-нии гармонии человека и природы. Человек сам часть природы, но обладающая способностью творить. Платонов убежден, что человек своим трудом одухотворяет неживую материю — маши-ны, станки, паровозы. Об этом его рассказы: «Происхождение мастера», «Сокровенный человек», «Родина электричества», «Река Потудань». Революция для Платонова — это форма одухот-ворения природы, возможность построить гармоничный и спра-ведливый мир. Представления Платонова о социализме были утопичными. Разрушение этой утопии ведет к появлению таких произведений, как «Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море».

А. Платонов принадлежит к тем, кто услышал в революции не только музыку, но и отчаянный крик. Он увидел, что добрым желаниям иногда соответствуют злые дела, что справедливая идея заслоняет страдания отдельных лиц, людей. Платонов передал драматизм построения социального рая. Писатель создает анти-утопию, где светлая мечта оборачивается трагедией. Чевенгурцы понимают социализм как первобытнообщинный коммунизм, при этом еще упраздняют труд как источник неравенства. Они меч-тают построить «что-нибудь всемирно-замечательное помимо всех забот». В «Котловане» это «что-нибудь» — единое «пролетарское здание», где будет жить весь местный пролетариат. Платонов создает страшную метафору построения нового общества: чем выше хочешь построить здание, тем глубже надо рыть котлован, а на дне этого котлована — жизни людей. Общий мотив во всех трех произведениях Платонова — мотив смерти ребенка, обры-вающейся юной жизни. Он далеко не случаен и подводит к мыс-ли, идущей от Достоевского: я отказываюсь принять царство Божие, если оно построено хотя бы на одной детской слезинке. Смерть юных — сигнал о нарушении нравственных законов. Материал с сайта

В «Котловане» олицетворением будущей жизни является де-вочка Настя. Платонов показывает, что идеологическая обра-ботка убивает всякое живое чувство даже в ребенке. Настя делит весь мир не просто на хороших и плохих, а по классовому прин-ципу — на тех, кого «надо убить», и тех, кто «может жить». Прин-цип «надо плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало» принимается девочкой как естественный. В ребенке нет состра-дания ни к кому, даже к собственной матери». Ее смерть Настя воспринимает тоже по-классовому: «Мама, а отчего ты умира-ешь — оттого, что буржуйка или от смерти?» Заидеологизированность сознания ребенка — это трагедия необратимого про-цесса расчеловечивания. И то, что Настя привыкла к убийству как способу достижения «всеобщей мечты», не меньше говорит об обреченности такого социализма, чем сама смерть юного су-щества.

В 1930-е годы Платонов, признавая саму социалистическую идею, отказывался от тех форм строительства новой жизни, которые наблюдал.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

этапы жизни и истоки творчества а.п.платонова
жизнь и творчество андрея платонова кратко
м а шолохов жизнь и творчество кратко
творчество э хемингуэй и платонова созвучие мотивов
платонов говорил о себе я человек технический,пролетариат моя родина,как это сказалась на его биографии и творчестве кратко

Введение

1.Исследование творчества А.Платонова

2. «Поэтика прозы» К.А. Баршт

Заключение

Список литературы

Введение.

Константин Абрекович Баршт - филолог. Санкт-Петербургский педагогический университет им. А. И. Герцена, каф. новейшей русской литературы.

В его монографии под названием «Поэтика прозы» рассматривается проблема становления и эволюции художественного стиля А. Платонова (1899-1951). Сопоставляя структуру произведений писателя со структурой фольклорной загадки, автор приходит к выводу, что «загадочность» как некоторая структурная причастность к специфическому жанру паремий в большей или меньшей степени присуща почти всей прозе Платонова 20-х – первой половины 30-х голов. Совершенствование «стиля-загадки», а впоследствии отказ от него составили основную коллизию творчества писателя.

Цель данной работы проанализировать монографию К.А. Баршта «Поэтика прозы».

· систематизировать исследования посвященные творчеству А.Платонова.

· рассмотреть монографию Баршт К.А. «Поэтика прозы».

Предметом работы является анализ монографии «Поэтика прозы». Баршта К.А.

1.Исследование творчества А.Платонова.

Творчество Андрея Платонова исследовано далеко не полностью. Для широкого круга читателей произведения Платонова были открыты только в 1990-е годы. Такова судьба истинного художника, ведь слава настоящего мастера посмертна. Гениальный прозаик прожил тяжелую жизнь, в 1921 г. его, потомственного пролетария, исключили из партии, не печатали, травили, в 1938 г. арестовали пятнадцатилетнего сына, выпустили в 1941 г., через два года юноша умер от тюремного туберкулеза. От той же болезни умер и сам Платонов, но «своей» смертью, не от чекистской пули, не от лагерных издевательств и лишений (как многие из его собратьев по писательскому делу).

Произведения Платонова полны свободы, они глубоко метафизичны и онтологичны. Может быть, именно поэтому при первых проблесках свободы в конце 1980-х – начале 1990-х годов Платонова стали издавать. По мнению Андрея Битова, «дело настоящего – воскрешать его тексты, потому что он писатель в огромной степени – будущего. Платонов тут окажется удивительно непростым писателем, потому что он первый, кто действительно все понял. Все понял, и понял изнутри, а не из противоположного лагеря: изнутри он это постиг, и постиг глубже тех, кто стоял на позициях, так сказать, культурных, интеллигентских и прошлых. Потому что он постиг не отличия, а целое» .

И доброжелатели, и хулители писателя еще в 20-30-е годы говорили о его необычных героях, неожиданных, оборванных финалах, о невозможности изложить произведение ни на основе логики событий, отраженных в нем, ни опираясь на логику его героев. Эти особенности поражают и нас, современных читателей. Однако даже у самых яростных обличителей Платонова прорывалось восхищение мощным художественным даром писателя – плотностью повествования, универсальностью обобщения на уровне одной фразы текста, колоссальной свободой в языковой стихии русского языка.

По силе своего литературного таланта Платонов мог бы называться одним из лучших представителей русской религиозной философии. Его творения отличает необычная философская насыщенность: в форме обычных рассказов и повестей Андрей Платонов обозначает серьезные экзистенциальные и онтологические проблемы, ради освещения которых впору писать философские трактаты: «…Платонов выразил тончайшие категории, которые не выразил ни один философ в нашем веке»

Главные герои его произведений – «мыслители» из народа. Таков, например, Фома Пухов из повести «Сокровенный человек», размышляющий о методах революции, внедряемых в жизнь народа:

– У тебя дюже масштаб велик, Пухов; наше дело мельче, но серьезней.

– Я вас не виню, – отвечал Пухов, – в шагу человека один аршин, больше не шагнешь; но если шагать долго подряд, можно далеко зайти, – я так понимаю; а, конечно, когда шагаешь, то думаешь об одном шаге, а не о версте, иначе бы шаг не получился.

– Ну, вот видишь, ты сам понимаешь, что надо соблюдать конкретность цели, – разъяснили коммунисты, и Пухов думал, что они ничего ребята, хотя напрасно бога травят, – не потому, что Пухов был богомольцем, а потому, что в религию люди сердце помещать привыкли, а в революции такого места не нашли.

– А ты люби свой класс, – советовали коммунисты.

– К этому привыкнуть еще надо, – рассуждал Пухов, – а народу в пустоте трудно будет: он вам дров наворочает от своего неуместного сердца.

Как художник-мыслитель, Платонов уникален даже в русской литературной традиции: трудно найти другого писателя, которому бы это определение отвечало в такой мере. “Сущностью, сухою струею, прямым путем надо писать. В этом мой новый путь”, – так определял он свой творческий метод. Это был целеустремленный, сознательный выбор поэтики мысли, смыслового визионерства. В своем стремлении изображать не вещи, но смыслы он пошел, наверное, дальше всех, препарируя жизненную данность не только на предметном, но и на языковом уровне. Писал он о бытии, не внешне описывая его, а изнутри определяя, говоря не о характеристиках, но о сути вещей.

Для того чтобы разобраться, в чем состоят основные «камни преткновения», загадки в некоторых ранних произведениях Платонова, мы и обратились к этой теме. Остановимся на двух важнейших проблемах в творчестве Платонова: проблеме жизни и смерти (а следовательно, и бессмертия, воскрешения мертвых) и проблеме взаимосвязи человека и природы (а следовательно, и мифологического мировосприятия).

Проблема жизни и смерти – это одна из центральных проблем всего творчества Платонова, начиная с самых ранних его произведений. К примеру, повесть «Сокровенный человек» начинается со слов:

«Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки.

– Естество свое берет, – заключил Пухов по этому вопросу».

На примере главного героя повести Фомы Пухова Платонов показывает отношение человека к жизни и смерти. «Все совершается по законам природы», – таков вывод Пухова. Однако герой размышляет далее:

Конечно, Пухов принимал во внимание силу мировых законов вещества и даже в смерти жены увидел справедливость и примерную искренность. Его вполне радовала такая слаженность и гордая откровенность природы – и доставляла сознанию большое удивление. Но сердце его иногда тревожилось и трепетало от гибели родственного человека и хотело жаловаться всей круговой поруке людей на общую беззащитность. В эти минуты Пухов чувствовал свое отличие от природы и горевал, уткнувшись лицом в нагретую своим дыханьем землю, смачивая ее редкими неохотными каплями слез.

Пухов не может смириться с неизбежностью смерти: Когда умерла его жена – преждевременно, от голода, запущенных болезней и в безвестности, – Пухова сразу прожгла эта мрачная неправда и противозаконность события. Он тогда же почуял – куда и на какой конец света идут все революции и всякое людское беспокойство.

Можно даже сказать, что романы, повести и рассказы Платонова – это попытка победить «последнего врага» человечества – смерть . Осознание связи живых и мертвых, связи людей и животных, связи человечества и природы пронизывает всю прозу Платонова.

И писатель вкладывает в уста своего героя удивительные по своей глубине и простоте изложения философские идеи: Историческое время и злые силы свирепого мирового вещества совместно трепали и морили людей, а они, поев и отоспавшись, снова жили, розовели и верили в свое особое дело. Погибшие, посредством скорбной памяти, тоже подгоняли живых, чтобы оправдать свою гибель и зря не преть прахом.

Он находил необходимым научное воскрешение мертвых, чтобы ничто напрасно не пропало и осуществилась кровная справедливость.

Устами Пухова в художественной форме Платонов излагает философские идеи Николая Федорова, которых он и сам придерживался (известен факт, что книга Федорова «Философия общего дела» стояла у писателя на полке). В основе философии Федорова лежат идеи необходимости воскрешения мертвых, чтобы отдать долг предкам, восстановить кровную справедливость. Это должно стать общим делом всего человечества.

«Свое учение Федоров называл активным христианством, раскрыв в глубинах «Благой вести» Христа прежде всего ее космический смысл: призыв к активному преображению природного, смертного мира в иной, не–природный, бессмертный божественный тип бытия (Царствие Небесное). <…> Философ «общего дела» твердо встает на точку зрения условности апокалипсических пророчеств, необходимости всеобщего спасения в ходе имманентного воскрешения, которого достигает «по велению Бога» в потоках его благодати объединенное братское человечество, овладевшее тайнами жизни и смерти, секретами «метаморфозы вещества». Трансцендентное же воскресение, верит Федоров, совершится только в том случае, если человечество не придет в «разум истины»

А вот в размышлениях Пухова мы находим и ключевые слова идеи Федорова – воскрешение мертвых, память о погибших, особое дело людей (ср. общее дело человечества у Федорова).

Еще один показательный пример: Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскресение мертвых, казалось, не имела ошибки. Тогда выходило, что люди умерли не навсегда, а лишь на долгое, глухое время.

Проблема жизни и смерти приобретает несколько иную окраску – эсхатологическую – в ранних рассказах Платонова «Ерик» и «Тютень, Витютень и Протегален». Эти произведения, написанные в фольклорной традиции, исполнены символов и загадок. В финале рассказов звучат эсхатологические мотивы: «…Обломилось небо и выворотилась земля», «мир кончился…» («Ерик»); «Потухал весь белый свет, и неслись по небу горы, мужичьи бороды, божьи коровки и последние стынущие каменевшие облака» («Тютень, Витютень и Протегален»).

При этом финал остается незавершенным, и мы не знаем, какова дальнейшая судьба героев – погибли они безвозвратно или возродились к новой жизни. «Противостояние мотивов смерти и жизни создает ситуацию загадывания, когда читатель сам должен выбирать один из вариантов развития сюжета, выбирать между смертью героев и их жизнью» . Решать, какой из смысловых планов является основным, истинным, а какой – побочным, возможным, предлагается читателю самому.

Платонов и его герои чувствовали связь между живой и неживой природой, между живыми и умершими, «родственность всех тел к своему телу». В 1922 г. он писал в “Автобиографическом письме”: «Между лопухом, побирушкой, полевою песней и электричеством, паровозом и гудком, содрогающим землю, – есть связь, родство, на тех и других одно родимое пятно. Какое – не знаю до сих пор, но знаю, жалостный пахарь завтра же сядет на паровоз и будет так орудовать регулятором, таким хозяином стоять, что его не узнать. Рост травы и вихрь пара требуют равных механиков» . Мировосприятие героев Платонова можно назвать мифологичным: они олицетворяют явления и объекты природы и даже к механизмам относятся как к живым существам. Приведем несколько примеров из повести «Сокровенный человек». На дворе его встретил удар снега в лицо и шум бури. – Гада бестолковая! – вслух и навстречу движущемуся пространству сказал Пухов, именуя всю природу. Под утро “Шаня” выгружалась в Новороссийске. – Срамота чертова! – обижались красноармейцы, собирая вещи. – Чего ж срамота-то? – урезонивал их Пухов. – Природа, брат, погуще человека! …Мотор сипел, а крутиться упорствовал. Ночью Пухов тоже думал о двигателе и убедительно переругивался с ним, лежа в пустой каютке. Пухова, как уже было отмечено, можно назвать “природным мыслителем”. Сам себя он называет “человеком облегченного типа”, “природным дураком” – качества, ввиду которых он не может дать согласие на предложение Шарикова стать коммунистом, потому что коммунист, как сказал Шариков, «это научный человек». Свою истину он находил, не ища и не думая о ней. Пухов чувствовал ее в “телесной прелести”, какую доставляло ему движение по земле: “Ветер тормошил Пухова, как живые руки большого неизвестного тела, открывающего страннику свою девственность и не дающего ее... Эта супружеская любовь цельной непорочной земли возбуждала в Пухове хозяйские чувства. Он с домовитой нежностью оглядывал принадлежности природы и находил все уместным и живущим по существу... Впечатления так густо затемняли сознание Пухова, что там не оставалось силы для собственного разумного размышления”. Фома Пухов – «alter ego» А.Платонова в ранний период его творчества. Без сомнения, писателю, как и его герою, было присуще «некое изначальное ощущение жизни, дарованное нам от природы… То, о чем забыли. И всюду это в нем растворено – и в его бытии, и в его писании» . Это небывалое «ощущение жизни», этот дар Божий получил развитие еще в период обучения в церковноп-

риходской школе, благодаря гениальному учителю – Аполлинарии Николаевне: «Я ее никогда не забуду, потому что я через нее узнал, что есть пропетая сердцем сказка про Человека, родимого «всякому дыханию», траве и зверю, а не властвующего бога, чуждого буйной зеленой земле, отделенной от неба бесконечностью…» . Человек должен видеть в природе постоянную новизну. Привыкание к чудесам природы есть следствие сердечной черствости, потери «нечаянного в душе», непосредственности. Платонов предостерегает от обыденности восприятия природы, которая пагубно сказывается на всем существе человека: Виды природы Пухова не удивили: каждый год случается одно и то же, а чувство уже деревенеет от усталой старости и не видит остроты разнообразия. Как почтовый чиновник, он не принимал от природы писем в личные руки, а складывал их в темный ящик обросшего забвением сердца, который редко отворяют. А раньше вся природа была для него срочным известием.

Таким образом, Платонов прошел через увлечение технократизмом и социальным утопизмом,

«богостроительством» и пришел к идее цельного знания, противоположного сухой научности и прагматизму. Платонов – сторонник науки, прогресса, но в сочетании с природной интуицией и духовностью. «Вся проза писателя – это вспышка удивительной, чуждой литературщины и псевдофилософичности, натуральной, природной мудрости» .

2. «Поэтика прозы» Баршт К.А.

В основании принципа, в соответствии с которым формировался художественный мир А. Платонова, лежит гипотеза о том, что течение времени прямо связано со свойствами пространства, а состояние пространства - с его энергетической полнотой. Поэтому часы для платоновского героя - мистическое устройство, оно измеряет то, чего нет в мире, т. е. ровное и жестко текущее время. Время в произведениях Платонова идет не по календарю или по часам, а в соответствии с конкретными свойствами пространства, которые резко меняются в условиях тотального падения энергетической заряженности Земли. Это катастрофическое падение энергетики Мироздания и переживание человечеством неизбежной грядущей гибели (энергетического апокалипсиса) и является основным мотивом творчества Платонова .

Обычное время для наступления этой критической точки в произведениях Платонова - середина лета, условия страшной, противоестественной жары, в то время как герой, наблюдающий резкие аномалии времени, обычно не доверяет показаниям механических часов и чувствует время непосредственно, особым чутьем, связанным с восприятием энергетических свойств Континуума. В «Чевенгуре» «сторож... стоял у паперти, наблюдая ход лета; будильник его запутался в многолетнем счете времени, зато сторож от старости начал чуять время так же остро и точно, как горе и счастье; что бы он ни делал, даже когда спал (хотя в старости жизнь сильнее сна - она бдительна и ежеминутна), но истекал час, и сторож чувствовал какую-то тревогу или вожделение, тогда он бил часы и опять затихал» . Именно это свойство героя - воспринимать аномальность времени и резкие, катастрофические срывы пространственных характеристик Мироздания - позволяет считать, что данный человек «живой», в отличие от тех, которые этого всего не замечают и чувствуют себя в условиях искаженного Континуума хорошо: «Живой еще, дедушка! - сказал сторожу Захар Павлович. - Для кого ты сутки считаешь?» (Ч, 30). В условиях апокалипсиса при переходе «вещества существования» в «инфраполе» окончательно исчезает грань между «живым» и «мертвым», время теряет все основания для своего существования, природные «сутки» очевидно утрачивают свой объем и значение.

В хронотопах произведений Платонова можно видеть богатый набор различных вариантов искажения времени в условиях наступления «окончания времен». В «Городе Градове», за счет поколебленной «стрелы времени», образуются «лишние сутки», тем самым создается своеобразная, хронометрическая, черная дыра, или западня для времени: «...констатировал Шмаков то знаменательное явление, что времени у человека для так называемой личной жизни не остается» (ГГ, 214).

Листки календаря в домах жителей Градова свидетельствуют о дискретном, замирающем, а иногда и делающем шаг назад времени: свойства Континуума изменились, жизнь идет вразрез с разумными требованиями ее хронометража. Герой повести составляет план «отложить 366-ю бутылку для вишневой настойки. Этот год високосный. <...> Не забыть составить 25-летний перспективный план народного хозяйства; осталось 2 дня» (ГГ, 213-214). Цифра 366 обозначает здесь апокалиптический безвременный год, названный високосным (плюс один «вечный день»), 25 лет и два дня оказываются равны друг другу. Апокалипсис в Градове характеризуется обычным для Платонова набором признаков: тьма, состояние сна-смерти у героев, перекосы в течении времени, странные механические движения («танцы»), непонятно чем вызванные пожары («...утром Градов горел; сгорели пять домов и одна пекарня». - ГГ, 213). Остановка времени приводит героев Платонова к попыткам метафизического обращения к земле и характерным земляным работам в поисках «ювенильных водяных запасов»: параллельно «Котловану» и «Епифанским шлюзам», жители Градова планируют прорыть свой «водяной канал в земле от Каспийского моря» (ГГ, 214).

Поскольку у Платонова любовь - это вид космической энергии, любовь или ненависть изменяют свойства пространства, и время течет в ином ритме: «Ни разу Захар Павлович не ощутил времени, как встречной твердой вещи, оно для него существовало лишь загадкой в механизме будильника. Но когда Захар Павлович узнал тайну маятника, то увидел, что времени нет, есть равномерная тугая сила пружины. Но что-то тихое и грустное было в природе - какие-то силы действовали невозвратно. Захар Павлович наблюдал реки - в них не колебались ни скорость, ни уровень воды, и от этого постоянства была горькая тоска» (Ч, 55-56). Сдвиги в этом «горьком постоянстве» могут вызвать только действия живого (энергетически активного) вещества-существа, например, Солнца, этически определенного человека или «дерева», любимого энергетического символа платоновской прозы. Энергетическая заряженность существа-вещества продуцирует время как его (ее) функциональное состояние. Поэтому падение энергетики замедляет время, вызывая «скуку» и «муть». Время начинает сдвигаться лишь в случае появления живого, сохранившего свою жизненную силу. Это может быть и герой Платонова, распространяющий движение к переменам, и растение, например, дерево в «Чевенгуре»: «Лишь изредка шелестели голые ветлы на пустом сельсоветовском дворе, пропуская время к весне» (Ч, 173).

В произведениях писателя сезонное время крестьянина явно убыстряет или замедляет свой бег, идя вразрез с календарем: девять с половиной дней внутреннего времени «Котлована» идут в течение нескольких месяцев сезонного времени, текущего как будто помимо смены дня и ночи. Здесь и в других произведениях Платонова время не параметр Бытия, но особое состояние «вещества-существа» человека, причем состояние не единственное и отнюдь не обязательное. Повествователь «Чевенгура» настаивает на том, что скорость времени возрастает от отсутствия мысли - следовательно, бессмертный человек - тотальное сознающее существо: «...время прошло скоро, потому что время - это ум, а не чувство и потому что Чепурный ничего не думал в уме» (Ч, 282). Время зависит от накопленной «веществом» энергии, поскольку именно энергетический потенциал его массы определяет скорость протекания в нем процессов, напрямую связывая их со свойствами Континуума. На скорость протекания времени влияет и деятельность человека, в том числе моральные ситуации, создаваемые им.

Манипуляции со временем иногда выступают в произведениях Платонова на уровне сюжетообразующего фактора. Сторож в «Чевенгуре», знающий о пластичности времени и даже пытающийся, как мы видели, управлять этой пластичностью, делает с временем принципиально то же, что строители Котлована с «веществом» Земли, - работает для интеграции в вечность временного бытия Земли и всех ее обитателей: «А звон твой для чего? - Сторож знал Захара Павловича как человека... не знавшего цену времени... - Колоколом я время сокращаю...» (Ч, 30). Остановка или замедление времени в произведениях писателя, как правило, маркируют начало сюжетного движения. В зачине всех произведений Платонова можно встретить этот ряд знаков, обозначающих пространственную и временную протяженность, причем человек понимается как существо, находящееся на развилке между «временем» и «вечностью», устойчивый мотив сюжетной конструкции произведений Платонова - переход героем порога, отделяющего одно от другого.

В соответствии с этим принципом во время войны скорость жизни возрастает, с колоссальной скоростью происходят химические реакции, причем разложение, согласно платоновскому земельно-энергетическому принципу, понимается как процесс «роста», управляемого солнечными лучами.

Контраст между нормальным и патологически замедленным временем - характерная черта платоновского хронотопа во все периоды его творчества, с 1920-х годов и до «военных рассказов» включительно. В «Чевенгуре»: «Копенкин наблюдал, как волновалась темнота за окном. Иногда сквозь нее пробегал бледный вянущий свет, пахнущий сыростью и скукой нового нелюдимого дня. Быть может, наставало утро, а может, это - мертвый блуждающий луч луны» (Ч, 173), На самом пике развития той или иной идеи в повествовании наступает важный момент, с которого наблюдается замедление течения времени. В начале оно движется быстро, однако скоро обращается в «котлованное» время («Мусорный ветер», «Котлован», «Лунная бомба» и др.). Описание Крейцкопфа («Лунная бомба») в тюрьме - апофеоз мертвенного замедления и угасания жизни: «лето догорало, падал лист», «время стало мутным и неистощимым: шли дни как годы, шли недели, медленно, как поколения» (ЛБ, 48-49). В этих условиях Крейцкопф поступает точно так же как, и его коллега Лихтенберг из «Мусорного ветра»: «Он выработал искусство не думать, не чувствовать, не считать времени, не надеяться, почти не жить...» (ЛБ, 49). Состояние полусна-полусмерти, свойственное героям «Котлована» и Лихтенбергу из «Мусорного ветра», описывается все тем же специфическим набором знаков: «Крейцкопф разлагал в себе мозг, мертвел и дичал» (ЛБ, 49). Истощение энергетических ресурсов Крейцкопфа выражается в том, что он, как и Лихтенберг, теряет ресурсы и качество своего организма. Если Лихтенберг превращается в животное, то Крейцкопф, как в «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайльда, быстро становится стариком: «...заметно поседел, состарился и потерял детский интерес к ненужным вещам. Он чувствовал, что идет на убыль - еще осталось немного лет, и скроется от него жизнь, как редчайшее событие» (ЛБ, 51).

Сведение мира к плоской социально-бытовой доминанте приводит в произведениях писателя к исчезновению разницы между временем и безвременьем, между животными и людьми, между растениями и животным. В «Котловане», за пределами сакрального пространства, где на предапокалиптической плоскости живут профуполномоченный и активист и откуда сбегает за спасением в Котлован инженер Прушевский, грузно ползет жена Пашкина - воплощение «объемистых видов природы». Наличие у человека чувства времени, подобно музыкальному слуху, обеспечивает адекватное переживание сигналов живой природы. Напротив, отсутствие этого свойства вызывает темпоральную глухоту, которая выдает человека «плоскости», из-за искаженного ощущения времени он не чувствует и Континуума в единстве всех его измерений. Критикуя обывателя за то, что он может весело и сытно жить во время войны, Пухов («Сокровенный человек») бросает в его адрес характерное обвинение в том, что он «времени не чувствует» (СЧ, 37).

В произведениях Платонова существом, которое в силах изменить этот порядок в направлении, обратном апокалипсису, улучшить свойства времени и пространства, оказывается человек. Если строители Котлована целенаправленно меняют форму планеты, пытаясь «найти истину» в земле и тем самым обеспечить человеку спасение, то в «Сокровенном человеке» Пухов беспокоится о том, что нужно упорядочить и правильно сочетать вещи друг с другом. Каждая вещь, не исключая и человеческое тело, должна найти себе точное и верное место, оказываясь каждый раз на центральной оси Мировой истории. Только таким образом можно решить вопрос о человеке и его отношению к «веществу вселенной». Исходя из этого, время может идти напрасно (при направлении «в смерть»), останавливаться (чаще всего - в середине июля в 12 часов дня) или идти с пользой (если выявлен некий новый источник энергии, который выправляет перекос в сторону энтропии и питает Мироздание). В этом случае речь идет о гаранте спасения человечества, устройстве, пополняющем энергетику Земли.

Во многих произведениях Платонова 1920-1930-х годов, включая «Чевенгур», «Котлован», «Счастливая Москва» и др., в основе сюжета лежит попытка героев катализировать остановку времени для его преодоления и подчинения человеку. Например, в рассказе «Маркун» с помощью машины, преобразующей вещество в энергию, герой пытается вывернуть Континуум наизнанку и тем самым повернуть назад время. Искусственно организуемый им Конец Света сопровождается тремя заводскими гудками, которые параллельны трем звукам рога в «Апокалипсисе» св. Иоанна. Показательно, что Маркун слышит только первый и третий гудок, а среднего (второго) не слышит. Возникает вопрос: откуда он знает и почему он решил, что это именно «третий гудок», а не второй: «Загудел третий гудок. Второго Маркун не слыхал» (М, 31). Платонов маркировал вторым гудком прохождение Вселенной «мертвой» точки раскачки вещества-энергии, Мир проходил высшую точку амплитуды по пути преображения и потому остался за пределами физического мира героя, в зоне «слепого пятна» (та же модель, что и отсутствие звука в самолете, двигающемся со сверхзвуковой скоростью). Сведение вместе начал и концов, первого и последнего мы видим в «Апокалипсисе»: «Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний» «После сего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего» .

Попытка преодоления времени с помощью создания особой сферической конструкции моделируется в Котловане, который представляет из себя отнюдь не только «яму», но и нечто принципиально иное - земной шар, выворачиваемый изнутри наизнанку с вполне определенной целью - обратить время вспять. Для формирования романного времени своего произведения Платонов использует библейскую модель истории человечества. Динамика разворачивания истории у Платонова идет в соответствии со сменой «дней» (эпох) в Библии http://poetica1.narod.ru/sbornik/barsht.htm - 1#1. Действие повести «Котлован» происходит 9 дней, т. е. ровно столько же, сколько библейская история человечества при незаконченном Апокалипсисе.

1-й день: увольнение Вощева и его уход из «центра» на «периферию» (ночь он проводит в овраге).

2-й день: путешествие по городу (ночь в яме, под утро переходит в барак, где спят рабочие).

3-й день: начало копания котлована (ночь в бараке с рабочими).

4-й день: продолжение копания ямы (ночью начинаются философские диалоги между героями, которые до сих пор спали «мертвым» сном; Прушевский приходит к строителям и приобщается к их скиту).

5-й день: уход Козлова и прибытие новых землекопов.

6-й день: время начинает замедляться, пространство меняет свои характеристики: «Вощев почувствовал долготу времени...» (К, 163), появляется Настя - как знак будущей «согласованной жизни» (К, 159).

7-ой день: история с гробами, выход за пределы Котлована в колхоз. Отметим, что путешествие Чагатаева по Средней Азии («Джан») также длится «шесть дней пути» и лишь на седьмой он прибывает на родину (Д, 469).

Таким образом, выше был представлен краткий анализ творчества Андрея Платонова через призму восприятия К.А. Брашта. В данной части работы были представлены фрагменты его монографии, а так же выдержки из произведений писателя.

Заключение

Литературные сюжеты 1920-1930-х годов зачастую соответствуют экстравагантной научной практике времени. Отказ от религиозного миропонимания привел к значимым изменениям и в восприятии человека. В первую очередь оказался серьезно нарушен баланс в центральной антропологической оппозиции “душа-тело”. В частности, это вылилось в многочисленные попытки отыскать физический субстрат души. В творчестве А.Платонова ярко выражена проблематика поиска внутреннего «я» в условиях стандартицации жизненных приоритетов с догматической подаплекой. К.А.Брашт показал идейность и взаимосвязь произведений А.Платонова, выявив многие интересные аспекты восприятия времени писателя.

Список литературы

1. Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К.А. Баршт. – 2-е изд., доп. – СПб.: Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2005. – 478 с. Шифр НББ: 1ОК497988

2. Вознесенская М.М. Семантические преобразования в прозе А. Платонова: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Вознесенская М.М. ; Рос. Акад. наук, Ин-т рус. яз. – М., 1995. – 15 с. Шифр НББ: 2АД15118

3. Вьюгин В.Ю. Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля). – СПб.: РХГИ, 2004. – 440с.

4. Гаврилова Е.Н. Андрей Платонов и Павел Филонов: о поэтике повести «Котлован» // Лит. учеба. – 1990. – № 1. – С. 164–173.

5. Джанаева Н. Этот странноязычный Платонов... : [о своеобразии стиля произведений А. Платонова] // Простор. – 1989. – № 9. – С. 136–138.
Дмитровская М.А. Концепт тоски в русском языке и языке А. Платонова // Язык, слово, действительность: материалы ІІ Междунар. науч. конф., Минск, 25-27 окт. 2000 г.: в 2 ч. / М-во образования Респ. Беларусь, Белорус. гос. пед. ун-т, Белорус. респ. фонд фундам. исслед.; под общ. ред. А.А. Гируцкого. – Минск, 2000. – Ч. 1. – С. 87–90. Шифр НББ: 1БА208970
Дубровина И.М. К вопросу о духе и стиле прозы А. Платонова // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. – 1988. – № 6. – С. 11–15.
Полтавцева Н.Г. Философская проза Андрея Платонова. – Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 1981. – 144с.

6. Платонов А.П. Государственный житель: Проза, ранние соч., письма. – Мн.: Мастацкая литаратура, 1990. – 702с.

7. Платонов А.П. Живя главной жизнью: Повести. Рассказы. Пьеса. Сказки. Автобиографическое. – М.: Правда, 1989. – 448с.

8. Платонов А.П. Котлован: Избранная проза. – М.: Книжная палата, 1988. – 320с.

9. Платонов А.П. Собрание сочинений. Т.1: Стихотворения. Рассказы и повести 1918-1930. Очерки. – М.: Информпечать, 1998. – 560с.

10. Русская философия: Словарь. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 1999. – 656с.

11. Русский космизм: Антология философской мысли. – М.: Педагогика-Пресс, 1993. – 368с.

12. Ипатова Т.А. Обстоятельственные актуализаторы глаголов речевого поведения в прозе Андрея Платонова // Национально-культурный компонент в тексте и в языке: материалы ІІ Междунар. [науч.] конф., Минск, 7-9 апр. 1999 г. : в 3 ч. / Белорус. гос. ун-т, Междунар. ассоц. преподавателей рус. яз. и лит.; редкол.: С.М. Прохорова (отв. ред.) [ и др. ]. – Минск, 1999. – Ч. 1. – С. 134–137.

13. Ипатова Т.А. Парадокс платоновского слова: речевое действие в представлении А. Платонова // Рус. яз. и лит. – 2001. – № 4. – С. 120–126.

Дубровина И.М. К вопросу о духе и стиле прозы А. Платонова // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. – 1988. – № 6. – С. 11–15.

Библия («Последний же враг истребится – смерть» 1Кор.15:26)

Гаврилова Е.Н. Андрей Платонов и Павел Филонов: о поэтике повести «Котлован» // Лит. учеба. – 1990. – № 1. – С. 164–173.

Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова / К.А. Баршт. – 2-е изд., доп. – СПб.: Филол. фак. С.-Петерб. гос. ун-та, 2005. – 478 с. Шифр НББ: 1ОК497988

Джанаева Н. Этот странноязычный Платонов... : [о своеобразии стиля произведений А. Платонова] // Простор. – 1989. – № 9. – С. 136–138.

Платонов А.П. Котлован: Избранная проза. – М.: Книжная палата, 1988. – 320с.

МОСКОВСКИЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА, ОРДЕНА ОКТЯБРЬСКОЙ. СТОЯЩИ И ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗШШИ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

На правах рукописи РОССИУС АНДРЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧ

ПДАТОН: ТРАДИЦИЯ"И НОВАТОРСТВО (К вопросу о жанровых особенностях "критически" диалогов)

Слвщмлмость 10.02.14. "Классическая филология"

Моохва - 1990

Работа выполнена на кафедре классической филология фяд гэтеского факультета Московского государственного укиверену

им. М.В.Ломоносова

Научный руководитель: доктор филологических наук

профессор И.М.Нахов Официальные оппоненты: доктор философских наук

профессор В.В.Соколов хддовдт флгологичвок» шдпс Ю.А.Шнчалян

Ведуте научное учреждены: хафедра кдаосагчвской фалодогя

Ленинградского государственного

университета

Защите состоится " ^>^^¿1990 г. на заседали специализированного Совета Д-053.05.53 по классической фвлад гии в Московском государственном университете им. и.В.Ломано ва. Адрес: 117234, г» Москва, Ленинские горы, МГУ, 1-8 код гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке филолог»" ческого факультета МГУ.

Ученый секретарь /?

специализированного Совэгй (л-Л О/Ь- ■ Ы.Н.СлавятпгаскйЯ

Реферируемая работа представляет собой попытку найти доказательства того, что в творчества древнегреческого философа Платона Афинского (428/427 - 348 до н.э.) на этапе так называемых "критических" диалогов происходят радикальные жанровые изменения, "критическая" группа (этот термин наиболее употребим а англо-американской аналитической школа) включает в себя диалоги "Пармэнвд", "Теэтет", "Софист" и "Политик". Б современном платоноведеготи считается тзердо установленным, что эти диалога знаменуют коренной перелом в философии Платона: в кнх подвергается острой критике и претерпевает существенную тояпфякашв: учение об идеях, ключевое для всей платоновской метафизики. 1*Онтологические, гносеологические и логические проблемы критических диалогов интенсивно изучаются с самых разных точек зрения, свидетельством чему служит большое количество публк. уемых ежегодно научных трудов. В то же время художественная фор*/.а этих произведения, их жанровое своеобразие остаются в основном без внимания; как правило, исследователи ограничиваются лишь констатацией очевидных, фактов - что манера изложения в критических диалогах начинает тяготеть к догматизм; что спор равноправных партнеров фактически превращается в монолог одного из mix, роль же других сводится к формальному поддержанию диалектического процессаV что Сократ, превде всегда лидировавший, в диалоге, теперь либо оказывается совсем молодым к неопытным ■еловеком ("Парменид"), либо уступает место "элейскому стран-HiKy" ("Софист", "Политик")1. Подобное отсутствие интереса к жанровой стороне вопроса тем более странно, что принципналь-ная нерасторжимость художественного и философского начал

например, Guthrie W.K.С. A History of Greek philcn-oph^. -V.5. - Cambridge, Ю70. - p. 52-33.

в творчестве Платона - общепризнанный я неоспоримы! факт, к, следовательно, раскрытие и осознание жанровых особенностей критических диалогов есть необходимая предпосылка для исторически и философски адекватного их понимания. Этими сообрадангякж определяется актуальность избранной теш.

Сочинения Шштона составляют крувяайгай прозаический корпус 1У в. до н.э.» соэдававтпяйся на нротязенкЕ более чей 50 лат; естественно, что и мнсль, я писательское ьастерство философа эволшиоякрэвала. Поэтам, говоря о траджш. и новаторстве у Платона, следует выделять два аспекта: новаторство по отношению к предшествующей литературной традиция и новаторство по отношению к более ранним этапам собственного творчества. Таким образом объектом предлагаемого исследования стали, наряду с непосредственно анализируемыми четырьмя произведения4-н, и диалоги предыдущего периода, даидие необходимый материал для сравнения, а также"сохранившиеся фрагменты диалогических сочинений. представителей различных сократических школ.

Цель работа - выявить на примере забранных для исследования диалогов определявшие закономерности жанрового развитая творчества Платона а раскрыть юс взаимодействие с изменяшеЁся философской проблематикой диалогов, а?

Исследование предполагает решение следущих яавд;

Обосновать выделение критических диалогов в компактную группу с точки зрения их жанровой- специфики;

Проанализировать свидетельства рукописной традиции, да-шие основания для такого выделения;

Найти объяснение изменениям драматической техники Платона в критический период;

Продемонстрировать на конкретных примерах взаимозамен-

Проведенное исследование позволяло утолщить кзсто крпт.:- ческих диалогов в творчестве Платона, полнее otfpacossTs даоз^ новые связз иозду отделАкыми провззадвнзыак вяутрs груша, Ез» лучвгашэ pâ3jja?aïu могут учтен* пря соогёфлэшк нсторлЗ древнегреческой литературы я фшюосфш, прв чтетш соотзогсщ?-kijie курсов л провядэкая спацсбмпкаров по Платону в висеэк учебгад заводвяаях. В згом завлачгугс-ся дайной рсбохз, В ней такг.а даиеся ноше гнтерзротшад laïcs сяорннх вопросов, кйл кризис тсорет идей в "Параонздо*, даэ версия учения Дрохагора в Тог-тете" к проблем азтопрздакагет идей? предлагаемые решения могут быть полозены б основу дальнейших исследований.

Теоретическое значение работы состоят в таи, что в нзй выдвигается концепция:, позволявшая в суиаственшх пункта-примирить а согласовать позвдюх столь противоречивых господству щих направлений в платоноведегаи, как асторкко-фалологг* ческая, аналитическая я эзотерическая (тюбгагопская) erqjsî. Это создает предпосылки для объединения, в коночном стоге, усилий представителей всех направлений,

Агообаазя работы. Материала исоледованая докяадавадшоь ш сбоуздалио* за Мштой Воэсоюзкой авторско-чятатсльокой когфэ-реицяк "Бсоткшса дрзвкей истории" АН СССР (Москва, 1987 г.), на Втором Платоновском сулшозиумз (Перудка, IS39 г.), на заседаниях оэмишрог по ксторга ваукн н по новшл папирусным находкам при Совете по историк шровой культуры АН СССР, на секака-ргж Центра пс иау^кяз грзадойеа актк^ноотк вря Гороардсвс*: университете (Вашингтон) я на ваоеданнях мфедри клаоесчвовоа филологии Московского государственного университета ям.М.В.Ломоносова.

публикациях:.

Структура дяссергэдпщ. Диссертация состоит хз вбэдзгпш, двух глав к заклгчзяяя. К рзйого прклагазтся сгпсох csnooso-вагаой л:лт;5ратуръг.

S^a^iii"lJjüSSSi» Cccysjso"íBonaEas в созра^г/аси хтатоао-ВОДОШИ КЗОГКй, КЗрОДКО БЗай4СЕОКЯГНаПЦ2Х яодходоз СЛ«Ш1ГЭ НО-вЗходккаМ во ЛЗМХЕЗ.» ногс-го обосвозангл a&áopa. к ад скту-гл&ковтк, оаршыгаака арзжэта, иолл, гада* к штза всо&ддо-ваикя, дать kj атгяй анализ создавшейся сятуеднз к тэ% нстоу"С.э-каучкых факторов, коториэ привода к сэ гоакзккозсгш.

5 которой ОКй СТ<Ш;«ТЛ<.ОЬ - йбО БС»Э уС.^ЛПЯ на£тк OdfcSÜECnií»

к ргзрзиегао npoTinwpS"ciw гипягокозспого корпуса внутрн лаго. tswra a nns?. озгпсиз вкгежга&даой Тагдз

у ъегъ поотлгда подход, вэд»8йег5 првдетши-

" ílfitsns Vci rita. / vrsn ScMete rancha г. - He rile» tteorg Ristr,

a Bn1«? s 1¡ « f»!

тель которого Э.Целлер (впервые - 1844) не насел в csosi системе философан Платона места для такого значгтегьксго прззгшдз-ния, как "Захону", 2 бил зинуедэк рассматрВЕать его <яг&зльЕЭ» Ответом на тцатныа поиск строгой системы в шитозоввяоз аэ?ау~ се стал крайний скептицизм Лд.Грота (1865), чей ая&гш з bcesi-ном c42i"Q свелся к скрупулезному резгмировагото дгалогоз - которое, однако, воЕсе по тоадестзекао объяснению ех г.^"бзгнногз емкела. Сзсп Еэалой".отгорк-х^ь обялруззлз а поштпа педагогая фллологоэ. работ«вЕЗС в русле харазтараого дла Ecxopzorps-Js so-редины XIX з. гиперкритичесяого кадргялзтья (иапрну-ар, "¡.кот. 1817), уотракктл протпьорвч!х корпуса посредствен ьтотеза (т.е. празаакяй нвподиккостн) отдельна " ¡.©удойна" диалогов: уже сам набор исключенных еж про?.5&здеил$, оягатывяшгй почта боб наследие Платона, свидетельствует о бзссаил! кх г.:зто.ца.

Наиболее долговечном и популярным нз траиищаонвис подходов к кзученио Платока сказался гекеткчссюга, zrzi бгографгчесгзй подход. Его сторонника (К.Ф.Гер/лян, 1839; Ф.ЗугеыЕль, 1855-I3S0; У, фок-Вапамовац-иаллендорф, 1919) кеходгшг из естготаен-ного предположения о том, что ыислг Платежа г?& долге! пераод своего passагая подвергалась серьезным гзкеявЕЕяы: ся£довате4&~ но, никаких противоречий в- корпусе нет, «aase трудности пол-росту отрвгшт рззкь"з этрлы £гюсофоко& öEorpaSsat Платова; кокать у novo каг.уг <5а то ни бвдо свстеку, по крайшй керэ уровне диалогов, бессьагалегно. Такой катод легко ведет к крайностям: в самоа дел®, Платок генетических штэрпрэтаторов -вечно менялийся фнлоссф, "ein werdendern, обреченны! на бесконечный поиск. Для фнлософни ках таловой здесь не остается места. Теи ко менее, существуют веские аргументы в пользу того, что пржоЛргтк&з от слсхо.чгтнчностя в философском шш-

m*л есть специфическая черта нового времени, совершенно нетипичная для античности*; поэтому генетический подход как минимум не дает объяснения определяющему шшшию Платона на всв ксто-р::-? европейской ф^тосоТ"ИИ.

Зле больсая предвзятость и узость характеризует эволшяо-Ш".стское направление (Р.Робинсон, 1953), объяснявшее противоречия платоновского корпуса "незрелостьо" логики греческих мыслителей, а также политический (згкола последователей Шт.Георге) и психоаналитический (Г.Кельзен, 1933) редукционизм.

Итогом сложного пути традиционного платоноведения стали, нп только описанные Еше затруднения, на a положение, слокиваее-ся в науке о Платсне начиная с середина "И в. В настоящее время т. ней нояно выделить три основные школы я. различнне их комбкна-

Наследницей традиционных подходов ныне выступает истора^о-{-ллолэгическая школа (преаде всего Г.Черкнс, 1935 и далее), соль которой, однако, чале сводится к критика других" няяравле-H;:îi, чем к построении убедительных моделей творчества Платона, Относительно нейтральные позиции занимает аналитическая школа (Г.Зластос, Ч.Кан к др.), отказавшаяся от претензий на реконструкцию философии Платона в ее целостности и ограничнваиняся утонченным логическим анализом отдельных диалогов ялв групп. Историко-филологической школа резко противостоит эзотерическая интерпретация, выдвинутая в трудах тюбннгенсклх ученых К.Гайзе-ра (1959, Г963) и Г.И.Кремера (1959, 1964) и поддержанная авторитетом философа Г.-Г.Гадакера. Алепты твбянгенской школы (ТИ) отвергают то, что они называют "парадигмой Шлейермахера" (т.е.

1 fehler Г.. Е«г s г, t mythologisierte Platon // Zeitschrift für:iiii 1 о.«.ophi*ch» Forschung. - Bd. 19. - 1965. - S.393-420.

представление о самодостаточности диалогов для понимания Плато-¡ii). к строят свое истолкование в первую очередь на непрямой традиции, т.е. на свидетельствах Аристотеля и на записях других учеников Платона, которые ке дошли до нас, но оставили след в сочинениях многих поздних авторов. Аристотель в "Физике" действительно упоминает "написанное учение" Платона, &ура<ра. ■Sóyiitiis (Thxs. jC"rí ь 14); его изложение фвдософта Платона з I, ХШ и XIУ книгах "Метафизики" достаточно резко отличается от того, что на:,! известно из диалогов (например, учение об "одном" а "неопределенной двоице", об идеях-числах).

Сопоставляя эти сведения с неоднократно заявленным Платоном негативным отнесением к письменной речи как к средству передачи истинного смысла (гмг. 274 ъ - 2?s е; кр. vii 341 ь), гзоте^кзд: дс-лавт вывод о том, что эк обладал весьма г.:?сткой философской системой, построенной вокруг центрального ученая о "началах" (протвлогкя), ка- в<эад«1гав&дйл от «& пу&эоишкп а вквшвкиа« виде, ограничиваясь устный изложением воввремя диспутов в Акаде-

У протклнккое ТШ §отъ много aesosos для критики. Во-первых. на каком оонов&нии следует прямой традиции (диалогам) предпочитать письменную же, но непрямую? Во-вторых, почо^ нельзя сыло предать письменности теория первоначал, восходнмус, по ecoít вздимости, езк к ранним пифагорейцам и хорошо известкую пс неоплатонизму? К з"так возражениям мохко добавить ese одно: положения till с трудом прнлозшяы к диалогам позднего периода, Kotoi-ae эзотеркчны сами по себе (епда относятся и произведения, исследуемые в настоящей работе) и содержат элементы прстологиг (особенно "Филей"). Но очевидны и достижения эзотерической интерпретации. Сегодня, может считаться надежно установленным.

Все сказанное подводат нас к следующему итогу. В современном платоноаедвнии наметилось единство мнений, пока еие слзбо осознаваемое, относительно того, что "ранний сократические период" Платона в привычном его понимании - историографический кнф; исходя из этого, вся концепция платоновского корпуса должна быть пересмотрена. Следует обратить внимание и еще на одно обстоятельство, о котором обычно забывают как сторонники, так и противники ТШ: обладал ли Платон с самого начала законченной философской системой и лишь намекал на нее в диалогах, или диалоги адекватно и полно отраяае? развитие его мысли - в любом случае как писатель Платон не мог избежать жанровой эболгцшь

Какое положение займут в этой формирупцейся новой картине творчества Платона и Академии исследуемые здесь произведения, что заставляет нас видеть в них некое внутреннее единство? Ответу на эти вопросы посвящена первая, глава "Место критических диалогов в творчестве Платона", в которой последовательно акализЕ-руотся свидетельства, предоставляемые самим платоновским корпусом. его хронологией, историей текста и историей жанра.

Прежде всего, Платок, по всей видимости, сознательно стрег-дался дать указание на взаимосвязь между отдельными произведе-нчяюг критической группы. В "Геотете" (183 е) и "Софисте" (217 с) Сократ упоминает свою давнюю беседу с Парменидом; в "Софиста" принимают участие те же персонал®, что и в "Театете", причем финал последнего прямо перекликается с первой же фразой первого; "Политик" также начинается с пряных ссылок на текст "Софиста" к т.д. Единственный аналог такого намеренного акцентирования единства нескольких произведений г платоновском корпус» -группа "Государство", "Тимей", "Критий" ("Крцтий" продолжает

разговор, начатый в "Тлмее", а встреча, изображенная в "Тиыее". происходит на следувдий день после беседы, описанной в "Государстве"). Мекду двумя группами можно обнаружить и другие параллели. Если. опираясь на явную стилистическую, жанровую и философ» скуп гетерогенность 1-й книги "Государства" остальным частя* этого диалога, рассматривать ее отдельно, выделяется четкая схема движения аргументации в группе: 1-я книга (апоретичесюй диалог, постановка проблемы справедливости) - последовательное решение проблемы на различных моделях (главная часть "Государства" - утопическая модель; "Тимей" - макро- и кикрокосюгмская; "КрктиЯ" (и Термократ" ?) - историко-мифологвческая). Аналогичным образом и во второй группе: "Парменид" (апореткческяй диалог, апофатическая постановка проблечщ знания) - последовательное решение проблемы на различных уровнях ("Тезтет" - уровень чувственного восприятия; "Софист" и "Политик" - промежуточный уровень и методологические поиски; "1илософ" - постижение высшей истины (?)). Отдельно взятые диалога "Софист" и "Подток", так г.е как и "Тимей" и "Крятий", представляют собой части незавероенной трялсгии: подобно тому, как зз"Крктквм" должен был следовать "Терлократ" (cri. тгз d), после "Политика" планировался "Философ" (Sph. 217 в, 253 в; Vol. 2Ъ1 в). Лидирующей фигурой з этих диалогах становится уже не Сократ, а представители западной мысли - пифагорееп Тимей Локрскай и элейский гость из "Софиста", по сути, лишенные ярких индивидуальных черт как персонажи. Сам принцип диалогизма трактуется в атих произведениях входным образом: хотя повествование в диалогах критической группы и перемежается репликами участников, оно тем не менее скорее напоминает монологизм "Ткыея", чем более типичную для Платон* "беседу разных",

Столь изощренная организации материала и обилие нарочита! совладений, очевидно, не могут объясняться как нечто незапланированное и случайное. Не противоречат этому выводу я данные хронологии, Учитывая отсутствие каких-либо внешних исторических свидетельств о критических диалогах (за исключением спорной, хотя и возможной полемики с Аристотелем, нашедшей в них отражение) , при их датировке приходятся полагаться прежде всего ка стилометрию. Точка отсчета стилометрических асследоваянй - сооб-адние Аристотеля, который во П книге "Политики" (126А ь упоминает о том, что "Государство" было написано раньше, чек "Законы"; гтот факт подтверждается единогласной уверенностью более пбздких авторов в том, что "Законы" - последнее"произведение Платона. Следовательно, произведения, стилистически близкие к "Законам", должны быть отнесены.к позднему периоду. Касательно "Софиста" к "Политика" данные стклометрик не оставляют сомнений: оба диалога были написаны приблизительно в то же время, что и "Законы" и "Гиней". В случае с "Парменидои" в "Теэтетом" вопрос осложняется возможными переработкам обоих диалогов*. "Пармевдд" с очевидностью состоит из двух разнородных частей; существование иного, нежели известное нам, вступления к "Теэтету", засвидетельствовано анонимным палирусшаг комментарием. Тем не менее датировки, предлагаемые учеными даже далеких друг от друга направлений, в целом почти совпадают. Так, Х.Теслеф, на основании историко-филологических соображеюй, дает следующую последовательность: непосредственно веред второй Сицилийской поездкой Платона (367-366) - "Теэтет"; незадолго до третьей поездки (361-360) - "Парменид"; ок.355 - "Софнст" к "Политик". Сходную картину рисует я последнее по времван компьютерное исследование платоновского стиля, выполненное

Дж.Леджером1; <зк:36Э - "Парменид" я "Теэтот" ("Пармвняд" - несколько ранее); ок.349 - "Софист" и "Политик". Такш образов, . в обоих случаях констатируется "значительный разрыв во вреизгз -от 10 до 20 лет - мазду раннкми и поздзлмн произведениями группы; тот факт, что Платон уже в конце кизни счол нуаяш связать их в единое (хотя и фиктивное) целое, говорят о его вааерешст в "Софисте" и "Политике" дать, наконец, отзэт на вопросы, поставленные в "Паркениде" и "Теэтете". Во второй главе предлагав-, мой работы предпринимается попытка обнаругзть и протетерпрзтн-ровать один из этих ответов.

В доведших до нас рукописях диалога Платова группируются по тетралогиям, объеднкяшим произведения близкие тэуатзчвоха, но не хронологически. Согласно Диогену Лаэртию (or, nr ?6>« издатель корпуса платоник ТрасилДум. в 36 н.э.) расположил их в таком порядке, полагал, что Платон прн публикации овозх сочинений ориентировался на тетралогкческие постановки дровней аттической трагедии - что, конечно, малоправдоподобно. Тем не швее эта группировка, как и более ранняя трилогяческая организация корпуса, отличавшая издание филолога Аристофана Вазаятгйского fx ni сохраняет следы первоначальной структура,

задумзнной Платоном я разработанной в Академии. Это вяддэ из следующего. В рукописях каждому диалогу предпосланы три заголовка: первый соответствует главное действуше;гу лицу диалога или (реже) определяемо?*? в нем предмету, второй - его содержанию, третий - применяемому в нем методу. Первый заголовок принадлежит несомненно самому Платону, о чем свидетельствует то обстоятельство, что в "Политике" дважды цитируется "Софист* во

* T^dger 6.R. ne-o.nm«na plato. Л Computer Analysis of Plato"s Sfcjrl«« - cxffírrt» "Лпглпйоп prese» 19""V?. - p.22^-225.

второго заголовка нередко приписывают Трасялу, основываясь на словах Диогена Лаэрткя (di III 57); бткхТс та хр^-ccu. та*« ¿я tríale и истолковывая xp^v как "ббоднг", "дредушзаз?". С точки зрения семантики употребленного глагола талое пошшяае невозможно, и корректный перевод фразы будет звучать так: "Он использует £уже существуйте] двойные названия". По всей вероятности, вторы о заголовки возникли и употреблялись в Академия, во внутреннем общении мехду ее членами. Неслучайно Аристотель ссылается в "Политике" (1262 ь ti) на платоновский "Пар" как на ¿puTVKow kójai - "йниги о любви". Учитывая сказанное, нельзя не обратить вшшание на то, что "Теэтет", "Софист" и "Политик" входят во вторую тетралогию, в то вреш! как "Парменид" открывает собой третью. В атом можно усмотреть волю Платона, чтобы "Пармекид" и "Тезтет" читались вместе с уникальной (цусть к незавершенной) трилогией, диалогам которой он дал в заглавие не имена конкретных лиц, & общие понятия.

Уже при беглом взгляде на платоновский корпус становится заметным, что все диалога делятся на два типа - нарративные, передающие рассказ об ккзвпзй место беседе, ж дракатаческае. . представляйте собой открытый обмен репликада. К первому типу относятся многие наиболее художественно ссзервошшэ -диалога -"Хармид", "Евтидем", "Лисад", "Федон", "Протагор", Пер", ко второму - большая часть сочпнекий Платона, включая поздние. Как правило, этому обстоятельству не придавали особого значения и не в ид едя его возможных последствий для хронологии корпуса. Лишь Х.Теслеф в 1382 г. выдвинул предположение о первичности нарративной формы по отновенис к драматической, редисажь-но меняпаее наши воззрения на всю историю творчества Платона.

Традиция нарративного диалога глубоко коренится в истории греческой литературы, Уже Гомер именно так передает речи своих героев. Этот прием характерен и для ранней ионийской прозн, в том числе для Геродота, у которого его заимствовали другие гречески© историки, начиная с Фукадида. Алексамен Теосский, который по (не вполне достоверному) свидетельству Аристотеля с Гг.72 т;ояе) был зачинателем жанра сократического диалога, в любом случае происходил из Ионии, поэтов резонно предположить, что его диалоги таете были "рассказанными". В нарративную форму были заключены и диалоги, встречавшиеся в протрептических речах софистов ("Двойные речи"; свидетельства о сочинениях ¡¡ротатора). О существовании в начале 1У в. до н.э. драматического диалог» юг располагаем щачятмано болов скудными- озздв-киямк. Прямой диалог применялся в судебном красноречии Срсднв-шись из практики письменного ведения допроса) и. в "опровержи-твльнюГ р9чля вофкстов (1х*тхо1 Считывая отношение Платова к судебный ораторам и платным учителям мудрости, трудно предположить, чтобы они могли оказать на него заметное влияние. Сложнее вопрос о соотношении между сочинениями Платона и других учеников Сократа и мимами Ссфрона - небольшими прозаческими произведениями сценической драматургия. Однако, как и.стихотворные драмы, мимн предназначались исключительно для постановки на сцене, поэтому вероятность их прямой генетической связи с произведекияш сократических школ сводится к минимуму; учеш:-кам Сократа попросту негде было устроить такое представление. Еще более важным представляется тот факт, что, за исклвчекиеи Платона, сократпки явно отдавали предпочтение нарративному диалогу, впечатляющим примером чему служит творчество КсенэФонта. Характерно к то, что Исокраг, стоявший во главе самой влиятель-

ной в Афинах, наряду с Академией, школы и пристально следивший за деятельностью своего соперника на протяжении всей его жизни, в своих речах-трактатах широко использует рассказанный диалог Плосг. XV рчг.^п, \"тт гоо «О, но нэ дает ни одного образца драматической формы.

Все это подводит нас к выводу о том, что Платону неоткуда было заимствовать драматический тип диалога, и он родился именно в недрах Академии.

В драматической форле написаны все произведения Платона, которые на основании данных стилометрии надежно могут быть отнесены к позднему периоду. Единственное исключение составляет "Парменид", первая часть которого (до 137 с), посвященная критике теории идей, првдеркивается нарративной манеры, а вторая представляет собой прямую беседу Парменяда с Аристотелем. Естественно предположить здесь переработку раннего варианта и последующее присоединение новой части. Очевидно, что в "больших" диалогах драматическая форда свидетельствует об их принадлежности к более или менее поздней группе. В то же время большинство "ранних сократических" произведений - как раз драматические диалоги ("Лахет", "Менексен", "Алкивиад I", "Феаг", "Гиппий Меньший"."Евтифрон" и др.). Чтобы ответить на возникавдие здесь сомнения, следует обратиться к проблеме генезиса драматического диалога.

Вполне вероятно, что при жизни Сократа его ученики вели записи его бесед. Разумеется, что эти заметки буквально воспроизводили вопросы и ответы, не претендуя на литературную обработку. Однако дать рождение новому диалогическому жанру эти конспекты не могли, так как в отоутотвие регулярных опоров н обсуждений ничто не толкало их к дальнейшей эвояадии. Такого рода

заметки, по всей видимости, легли н основу сократических сочинений Ксенофонта. Только с созданием Академии ситуиия в корне меняется. Академическая практика диалектических диспутов была мощным стимулом к письменному закреплении обсуждавшихся проблем и последующей их рецитации, рождавшиеся так-,™ образом диалоги вряд ли можно приписать единоличному авторству Платона, скорее их надо считать плодом коллективного творчества Академия. Не были они изначально предназначены а к распространению за ее пределами: даже получив их в руки, непосвященный читатель не смог бы в них разобраться, так как в античных папирусах отсутствовали обозначения действующих лиц на полях (сходным образом и прочтение стихотворных трагедий и комедий было уделом тех немногих, кто готовил их к постановке). Лишь постепенно драматический диалог начинает пробивать себе дорогу к публикации. Именно этим объясняется декларативный отказ от нарративной форлы в начале "Теэтета" (143 с), а не переработкой раннего диалога_в_драматический, как это предполагалось.

Так мы обретаем почву для объяснения многослойности и изощренности "сократических" диалогов, обнаруженной новейшими исследованиями - это школьные многофункциональные тексты, каждый из которых проделал долгий путь эволпции в педагогической щ.-гктике Академии.

Решающий этап в, этом развитии - выход, драматического дяал:-га из стен школы - приходится на произведения критического перюда. Случайно ли, что именно здесь мы сталкиваемся и с ¡а-дккалышм поворотом в философской мысли Платона? Попытку ответить на этот вопрос на нескольких конкретных примерах представляет собой втошл глава диссертации "Жанровые особенности критических диелогоп",

Диалог "Парменид" начинается с доводов оенона в поддержку тезиса Парменида "все есть одно". Зенон действует методом аргументации от противного: если Он многое существовало, одни и те ае вещи обладали бы противоположны?,« свойствами, например, подобием и неподобием, что невозможно (V/ - !.\

он появляется только во вводных фразах, а главны* действупдам лицом становится злейский гость. Наконец, в "Полнткпе" s роли слушателя и поучаемого выведав некий "кваддай Сократ" - по всей вадамости, историческое лицо, упоетзаеуое Пдатонса в XI Письма (358 а). Тем не швее, учитывая традяцЕОкнув роль Сократа во всем платоновском корпусе, факт соявлавая такого героя не может считаться шгчего не оаначащим. В ето2 сЬгзя огозт вспомнить старые теории, отоадествлявше афинского гоотя еэ "Законов" с самим Платоном. Не исключено, что то ев сагсэ лицо скрываетея и под маской элейского гостя к Tszsm ЯокрсАого» Сократ se сознательно оттесняется за второй план, Еоа&озво, что все эти изменения свидетельствуют о раотущеа почтег~2 & авторитету старевдего Платона » Академия.

■ Изменения хода мысли-более частного порядка Платой крата-ческого периода также стрэмктся связать с определенный пэрсо-кажем. В диалоге "Тезтет", р&сскатриваящам проблемы знангл а кркткйущб« aofioywœatsnâeRse творк, Сократ susssraef дго произорачащнэ друг другу взроет учения Протагора. В краткой вэяэзз&иь ззимозяо офор^янреяя» тел. I, (162 &«о) Чд^зтЕ-но Боовркнимаомый объект оодериит -в себз все свсЗотаа, миз п?рнкпешт£кн» s ïcî4 «гяздз а вротезопежйиша.

2. (I5S а - 157 о) Сам сбгыт ев содержит никакая потвидаЁ, оцущэнн® рзаддзуатся яка прп коктедтз о перазпаентса. Какая " из 8ткх теорнй отрезает воззрения исторЕчзокого Протагсра? Первая из них аасаадэтельотЕов&на для Протагора паг-овноЕваа* иоточкаком - Сакотом Эширакои (Pyrrh. И 65), otrapaœsno* se кз Шзтока, а ва докоографическую традицию. Сторошшсв поддяв-наотв sfepei та ерик (s чвашта» тмгят upejmn-

ты в ее пользу у Аристотеля. В IX шшге "Иатафааккк" (104? * с)

Аристотель, критикуя воззрения ыегарской школа, говорит, что мегарцы, подобно Протагору, утвврядапт,. что нет такта вот®щв&» которые бы нэ реализовались, следовательно, ait^-xW ciC-s*» Iotov uh oriaSctvo^TOv. Татра понимает глагол Stnnv циально, a oígCtitSv как судастватэльиое, поэтому его аотоето-ванна этой фраза мояио выразить тая: "всобзд качто чув-С^гоЕЮ воспринимаемое не будат сущзстзогать, с«з его ив боссраай*лзя в данный момент". Однако правсмарноо было бы пошъть как обычный глагол-связку, а «¿cCt¡t6v как прилагатслькоэ с прэ-дакативной нагрузкой. Тогда ш получим сгяысл: "ни одзш праддзт не Судет -чувственно воспркнзааекш [иди, эаэ точна», "ссзсгб-шш к тому, чтобы ого чувстаакко воспрЕнгййалаиЗ, вола ого га.зоспрашаают в данный момент". Собственно говоря, ipnatoíscs дает указание лють на совпадение ыоманта раалзБЗдгз кот-эшрй! з момента чувственного восприятия, а не па отсутстзлз патзнцк!, зав таковых. Следовательно, пераея тзорая блгшэ к Езгоркзсго-" ку Протагору. Ко зачем зэ тогда Сократу полддобялсзл срзкзсэ-[ззть Протагору гдеи, которые тот шксхдо ко внсгиаязая? Отгэг, ^ДРЙЗТОЯ, следует JtORJTS В ДРУГОМ ДДЙЛОГв позднего ЕЗрЗЗЕЗ -. "Федре". Сократ, произнеся речь в порздашге влюблэшаотд, псшз-тнваэт наитзв даймонкона, г это заставляет его одуштьвя^я

вспомнить знаменитуо покдяшгув пэснь, "вадино®»" поэта Стеоа-хора, Этот неожиданный поворот мысля дазт Сократу повод обратиться к рассказу о трех вхдах бояествэшгого бэзукял а.&Ш9 -■л вааяейшеЯ теме бессмертия душа (245 о). Нечто подобное проводит и в "Тээтетв". йзлогнв первуп вереи® теория Црсшк^а, Сократ, как я в "Федре", внезапно одукшзается ж да*» » сгош роде "раскаазаегся", что приписал Протагору аюшкем лрэсз&в я недостойны8 его воззрения, и начинает излагать вторую sspjajj

в виде некоего "тайного учения". Сущность етого нового ученая -введение категории становления; в так г.е как в "Федре", Смфат, усложняя ход своего хаосуащешся, ссылается на авторитет поэтов (152 е). Таккгд образом, вся эта "палзкодал" в "Твэтеть куаяа для того, чтобы перойта на новую ступопь рассмотрения пробдэка знания. Так развитие философского сшзта диалогов поддвршаетея худояественныж приема}®.

Заключение. Критические диалога ашисзкуш подлинный передом во всем творчестве Платона: в них вырагоаеток наружу 2-ое, пто было доселе скрыто за стенами Академия - ее школьная практика, оживленные спора я сомнения даже в самих первоосновах своаЗ философии. Трудно сказать, что здесь бало определшкзЕИ - повлекли лй за собой радикальные изиекоквя &анра новую постановку фялософсюа проблем о гцгедельноЁ сстрз?сЗ, кля наоборот. В любом случае я кгл&яу крлтнчесхоге нерзолза гакр лреж"ш^соазго диалога, перзсначально вяутршкигъкы2,-аварал ваотодьао» готов был появиться на свет, что он в не £аьаздаш£ сдо22?ь.

Полемика Исократа с Академией Платона//ВеотшЕ» Древке! Истории. - 1987, - „42. - С.93-102.

Новый фрагмент Протагора: возможности кнтерщктщщв//./ Десятая автороко-читательокая конференция "Ввстнюеа ДровпоЯ,^ Ксторш" АН СССР: Тез. докл. - Ы., IS87. * С.73-75.

Раздел "Философия* // Методика ж мтодологея ягтч»кж*ьв-пгчной культуры: культур« клаосичесхой Греции взарубэяЕНГ исследованиях, - П.: ШШ АН СССР, IS88. - С.741."

The necessity of independent ?rld«no» la consideration of the objects of plato"a polttaica ia tba Phaedrug // II S7«po-aiua Platonicuo: ТбЭ. ДОКЛ. - Peruaia, 1989. - P.350. -На англ. яз.

mmш- «i яттwbiwimi мним «пишкьаиаг

ОтпзчвГЁН* на рет.Г ВЦ РПО