Биография ирины александровны антоновой. Из мемуаров Каретниковой о директоре Пушкинского музея Антоновой: Психическое заболевание сына – трагедия в центре ее блестящей жизни

Родилась 20 марта 1922 года в Москве. Отец - Антонов Александр Александрович. Мать - Антонова Ида Михайловна. Супруг - Ротенберг Евсей Иосифович (1920г.рожд.), искусствовед, доктор наук, работает в Институте истории искусствознания заведующим сектором. Сын - Борис (1954г.рожд.).

Ирина росла в семье, где все любили искусство, музыку, литературу, театр. Мама окончила Харьковскую консерваторию по классу фортепиано, но не смогла реализовать себя профессионально - помешала Гражданская война. Отец родом из Петербурга, был активным участником революции, членом партии с дореволюционным стажем, работал электриком на корабле. Жизнь его сложилась так, что он нашел себя в другом деле: стал специалистом по стеклу, а позже - директором Института экспериментального стекла. При этом очень любил театр и в молодые годы даже играл в спектакле "На дне" М. Горького в том самом театре, в труппе которого состоял впоследствии ставший знаменитым актер Скоробогатов. Очень любил бывать с дочерью в театрах, операх, балетах.

В 1929 году отца направили на работу в Германию. Ирина с родителями прожила там до 1933 года. За это время она освоила немецкий язык. Изучив его, прочла в оригинале Гете, Гейне, Шиллера. Сразу после прихода к власти нацистов семья Антоновых уехала в Союз.

В школе Ирина училась хорошо. Она хотела поступать на механико-математический факультет МГУ, но любовь к искусству оказалась сильнее, и И.Антонова стала студенткой ИФЛИ. Этот вуз просуществовал всего семь лет, однако немало выдающихся людей искусства вышли из его стен. С началом войны вуз закрыли, а факультеты присоединили к МГУ. Так, проучившись в ИФЛИ около года, Ирина стала студенткой университета. Во время войны она прошла курсы медсестер, работала в госпитале. В 1945 году закончила университет и была приглашена на работу в Музей имени А.С.Пушкина. Тогда при нем была аспирантура, в которой Ирина училась. Областью ее научных исследований было искусство Италии эпохи Возрождения.

В 1961 году она была старшим научным сотрудником, когда ей был предложен пост директора музея. С февраля 1961 года по настоящее время И.А.Антонова - директор Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина, одного из крупнейших и авторитетнейших музеев России и мира.

За долгие годы устоялось мнение, что Русский музей в Санкт-Петербурге и Третьяковская галерея в Москве специализируются только на произведениях русских художников, а Эрмитаж и Музей имени Пушкина - музеи западного типа. От нового директора требовались смелость и отвага, чтобы идти вразрез с идеологическими принципами тех лет, устраивать "смелые" выставки.

"Золотыми" годами музея И.Антонова считает вторую половину 60-х годов, вплоть до перестройки. По новаторским замыслам работы музея можно сравнить с театром на Таганке тех лет. Так, в 1966 году, несмотря на возражения тогдашнего министра культуры Е.Фурцевой, в музее прошла выставка Тышлера. Позже была проведена выставка работ А. Матисса. В стенах музея исполнялись музыкальные произведения, появление которых трудно представить в те годы даже в консерватории: Стравинский, Шнитке, "Всенощная" Рахманинова. С 1967 года по ее инициативе в музее ежегодно проводятся Випперовские чтения - конференции памяти бывшего научного руководителя музея профессора Б.Р.Виппера.

В 1974 году под руководством И.А.Антоновой была проведена коренная реорганизация экспозиции музея. С этого времени в музее организуются "смешанные" выставки. Например, выставка портретов, где соседствовали работы (к примеру) Ренуара и Серова или же портреты одного и того же человека, выполненные русским и зарубежным художником. Это позволяло посетителям сравнить, как отечественные мастера выглядят в контексте мировой художественной культуры. Эти выставки производили огромное впечатление на публику.

В 1981 году в музее состоялась большая выставка "Москва - Париж". Сначала она проходила в центре Помпиду в Париже, потом - в ГМИИ. Она была одной из самых авангардных художественных выставок XX столетия. Были показаны работы Малевича, Кандинского, Филонова... Ее посетили тысячи людей. В 90-х годах была проведена уникальная выставка - "Москва - Берлин. Тоталитарное искусство" - русское и немецкое, на которой было представлено даже то, что боялись показать немцы. Выставка явилась прорывом из изоляционизма...

В конце 80-х годов по инициативе и при непосредственном участии Ирины Антоновой была разработана государственная программа развития музея. В рамках программы в 1995 году в ГМИИ был открыт музей личных коллекций. К настоящему времени собрано уже более сорока коллекций.

В 1996 году И.А.Антонова явилась инициатором открытия Учебного художественного музея имени И.В.Цветаева, который развернут в здании Российского государственного гуманитарного университета. Этот отдел ГМИИ имени А.С.Пушкина создавался на материале музейных коллекций слепков скульптуры древнего мира, средневековья и Возрождения.

В 1998 году в основном здании музея был открыт новый зал - Зал истории музея, экспозиция которого знакомит с важнейшими вехами создания музейных коллекций. Экспозиция показывает, как учебный музей слепков постепенно превращался в настоящую сокровищницу мирового искусства. В том же году И.А.Антоновой был создан еще один отдел музея - Мемориальная квартира Святослава Рихтера. В настоящее время готовится открытие детского центра эстетического воспитания детей.

В 1998 году музей отметил свое 100-летие. До сих пор датой открытия музея считался 1912 год. Однако днем рождения музея решено было сделать дату его закладки, которая состоялась в 1898 году в присутствии Николая II. Столетие закладки музея отмечалось в помещении Большого театра. Это стало событием культурной жизни современной России. В нем приняли участие М. Плисецкая, Ю. Башмет, многие выдающиеся деятели культуры и искусства.

Заметное достижение в работе музея - организация фестивалей "Декабрьские вечера". Целая серия интересных программ была задумана еще совместно с С.Т.Рихтером. Великий маэстро неоднократно принимал в них участие, так же как И.Архипова, Е.Нестеренко, Е.Кисин. Неизменными участниками "вечеров" были Г. Кремер, М. Плетнев, О.Коган, В.Третьяков, Н. Гутман, Ю. Башмет, Э. Вирсаладзе. В 2000 году "Декабрьские вечера" пройдут в двадцатый раз.

Начиная с первой половины 60-х годов И.Антонова участвует в Международном совете музеев при ЮНЕСКО (в течение 12 лет - вице-президент, а с 1992 года - почетный член). В течение 6 лет она возглавляет Международный комитет по воспитательной работе. Более 30 лет она участвует в работе советского национального совета музеев.

И.А.Антонова - автор более 100 публикаций (каталогов, статей, альбомов, телевизионных передач, сценариев научно-популярных фильмов). На протяжении ряда лет вела преподавательскую работу на искусствоведческом отделении МГУ, в Институте кинематографии, в аудитории ГМИИ имени А.С.Пушкина, в Институте восточных языков в Париже.

И.А.Антонова - действительный член Российской академии художеств, академик Российской академии образования, член-корреспондент Академии Сан-Фернандо в Мадриде (Испания), доктор Российского государственного гуманитарного университета, имеет почетную степень Honoris Causa, звание "Заслуженный деятель искусств России". Является член Президентского совета по присуждению Государственных премий. Наряду с О. Табаковым, А. Вознесенским, З. Богуславской, А. Битовым, В. Васильевым, В.Абдрашитовым, В.Аксеновым, Э. Неизвестным, Ю. Башметом она - постоянный член жюри национальной премии "Триумф", член коллегии Большого театра.

В 1995 году удостоена Государственной премии Российской Федерации.

Награждена орденами Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, "За заслуги перед Отечеством" III степени, а также орденом Командора литературы и искусства Франции.

Ирина Антонова свободно владеет немецким, французским и итальянским языками, а также немного английским. Она очень любит театр, балет, музыку. Особенно выделяет Шопена, Вагнера, Малера, из вокалистов отдает предпочтение Монтсеррат Кабалье. Любимое занятие с детства - чтение книг (классических и современных). Любит и стихи, и прозу, особенно ценит Астафьева, Солженицына, Ахмадулину, Битова.

Среди ее пристрастий - вождение автомобиля, которым она управляет с 1964 года. Как говорит сама Ирина Александровна, "не мой дом, а моя машина - моя крепость", подразумевая, что машина - это замкнутое пространство, в котором можно отдохнуть наедине с самой собой, подумать, помечтать во время дороги, что очень важно для человека, работа которого связана с постоянным общением с большим количеством людей. Увлекается плаванием.

- С трудом вклинился с интервью в ваш плотный график, Ирина Александровна. Все по часам расписано.

Свободного времени действительно мало, а сделать надо много. Как-то так получилось, что сейчас работы даже больше, чем раньше. Вроде бы отошла от вопросов администрирования, финансирования или строительства, но появилась масса других проектов - научных, просветительских. Мне это интересно. Плюс, конечно, остаются выставки.

Из последних отмечу “Голоса воображаемого музея Андре Мальро”. Не я ее придумала, идея пришла из Франции, мы ее дополнили и развили. По-моему, получилось очень интересно. Я лично знала Мальро, в 1968 году полтора часа водила его по Пушкинскому музею. К тому моменту он десять лет отработал министром культуры Франции, приняв предложение занять эту должность от президента де Голля, своего друга, который чрезвычайно высоко ценил Мальро.

Он был одним из крупнейших писателей прошлого века, с конца двадцатых годов неоднократно приезжал в Россию, близко общался с Пастернаком, Мейерхольдом, Эйзенштейном. У меня на память осталась книга Мальро с его теплой дарственной надписью. Он прислал “Антимемуары” через пару недель после визита в Москву.

- У вас большая коллекция книг с автографами?

Никогда не считала, но есть. Подарки художников, писателей… Я систематически передаю эти книги в библиотеку нашего музея. Зачем они будут у меня дома стоять?

К слову, о библиотеках. Прочел в интернете, что вы ведете лекционный курс в московской библиотеке имени Данте. И на это сил хватает?

С радостью возвращаюсь к тому, от чего когда-то ушла. Мне очень нравится педагогическая работа, я занималась ею после окончания Московского университета. Это не классические лекции по истории искусств, скажем, от Джотто до Караваджо, нет. В более свободной, непринужденной форме. Я всегда хотела увлечь искусством, а не сухо излагать факты, которые можно прочесть в энциклопедии. Выступаю не только в библиотеке Данте. Третий год читаю лекции в клубе “Эльдар”, куда меня когда-то пригласил Эльдар Александрович Рязанов. Там изумительная аудитория. Приходит много молодежи, что, конечно, подкупает.

- Кого вы считаете молодыми? С высоты прожитого вам ведь и 50-летние могут казаться мальчишками.

Нет, сейчас я говорю о тех, кому нет и 30. Юноши, девушки… Внимательно слушают, задают вопросы. А у меня лекции длинные - по два с половиной часа. Знаете, зал выдерживает, никто не уходит, бумажками не шелестит, по телефону с друзьями не переписывается.

Для старшего поколения у меня есть отдельный цикл, веду его здесь, в ГМИИ. Две лекции в месяц. Билеты разлетаются за пять минут, но продают их лишь тем, кому исполнилось 55 лет. Так мы решили. Цикл называется Le troisième âge, что в переводе с французского означает “третий возраст”. Уважительно.

В молодости, как ни старайся, не понять того, что открывается с опытом. И словами этого не объяснить. Только, как говорится, испытать на себе.

- Часто вспоминаете о том, сколько лет за плечами, Ирина Александровна?

Знаете, стала острее ощущать разницу рубежных дат. С ходом жизни представления о ней меняются, категоричность исчезает, и сегодня обнаруживаю, что к 95 годам воспринимаю мир по-новому, не так, как даже лет 20 назад. Это правда. Попытаюсь объяснить. Если человек покидает грешную землю в 70, это нормально. Мой папа, например, прожил 72 года, а мама ровно 100. Было время заявить о себе, сделать что-то полезное для других.

Все, что сверх 70, вроде бы премия, бонус. Как распорядиться этим подарком? Лучше с умом. Обязательная программа закончилась, начинается произвольное катание. И тут в голову приходят всякие мысли, иногда даже неглупые. Появляется глобальное отношение к проблемам, явлениям, людям.

- Отстраненный взгляд, чуть-чуть из космоса?

Нет-нет, вполне земной. Облетает наносная шелуха, за ненадобностью отпадает выглядевшее прежде существенным и важным, а на поверку оказавшееся фантиком, мишурой. Фильтр становится жестче, требования к поступкам и словам выше. С одной стороны, лучше понимаешь тех, кто думает иначе, нежели ты, с другой - ощущаешь в себе большую бескомпромиссность и определенность. Всем приходится порой хитрить и лукавить, никто не без греха. Но когда тебе 95, можно уже не говорить ничего либо только чистую правду. По-другому нельзя. Какие могут быть игры на краю бездны? Отступать-то некуда…

- Полагаете, честность - исключительная привилегия умудренных сединами?

Нет, но факт, что после 70 шкала ценностей иная. Меньше суетишься, отметаешь лишнее. Зато обретаешь нечто более важное. Знаю случаи, когда на старости лет люди приходили к богу.

В этом смысле я ничуть не изменилась, остаюсь убежденной атеисткой. Можете не поверить, хотя мне сейчас верить надо: умереть не боюсь. И не потому, что такая смелая.

Уходить не хочется даже в 95, но я ведь вижу: пройден большой путь, не сделано ничего постыдного… Чтобы не отравить настоящее, нельзя постоянно ждать конца, думать только об этом. Но и цепляться за жизнь, пытаясь любой ценой продлить пребывание на белом свете, ни к чему.

На мой взгляд, лучше жить так, словно никогда не умрешь. Не в том смысле, чтобы расслабиться и ничего не делать, мол, потом успею, а наоборот - каждый день совершать маленький шажок вперед, чтобы завтра продвинуться еще дальше. Мне некогда думать о смерти, слишком многое, повторяю, не завершено. Хотя я и доживаю четвертую четверть века.

Я вот читаю лекции о портретах Рембрандта, который много писал пожилых людей. Старость наполнена опытом жизни, и это видно в картинах великого голландца. Важно ведь не только смотреть, но и размышлять, осмысливать. Если глубоко погрузиться в мир, изображенный на полотне, можно даже всплакнуть, расчувствовавшись. Это из области сильного художественного переживания.

- С вами такое случалось?

Многократно! Я не плаксивый человек, довести меня до слез трудно, но иногда не могла сдержаться. В шестьдесят… каком же году?.. кажется, в 63-м… О, какая я была еще молодая!.. Да, так вот. Помню, приехала в Нью-Йорк и неожиданно узнала, что картина Вермеера “Офицер и смеющаяся девушка” находится в частной Frick Collection. Даже не узнала, а натолкнулась на нее. Ходила в Metropolitan и наудачу завернула в маленький одноэтажный музей неподалеку…

Кстати, я недавно летала в Нью-Йорк и опять заехала во Frick Collection. Всегда туда захожу, для меня это стало традицией. Там есть Джованни Беллини, Рембрандт, Гойя, Тициан… Потрясающие работы великих мастеров!

А тогда, в 1963-м, я шла по боковому проходу и вдруг вижу: Вермеер. Его картины лишь на фото встречала. Небольшое полотно. Не смогу объяснить, чем тронула меня именно эта работа.

Офицер, чье лицо скрывает широкополая шляпа, улыбающаяся девица из борделя, бокалы вина на столе… Казалось бы, никакого замысловатого сюжета, все очень просто, а я стояла перед картиной в Frick Collection и плакала. От счастья. Я открывала в себе способность перенестись в мир, придуманный другим. Это поразительно!

Тут же купила репродукцию почти размер в размер. Она до сих пор видит у меня дома. Выгорела совсем.

- А в четвертой четверти человек не утрачивает способность удивляться, выражать яркие эмоции?

Ну что вы! Не так давно к нам приезжала камбоджийская скульптура конца XII - начала XIII веков, изображающая средневековую королеву. Это буддийская Мона Лиза в камне! Я ошалела, впервые увидев эту работу при подготовке выставки Мальро. Счастье, что Музей Гиме из Парижа дал нам ее на время…

За коллегами вы наверняка следите? Как вам активность Третьяковки, заметно возросшая с приходом туда Трегуловой? Ревнуете?

Зельфира - наш выкормыш, как говорится. Она много лет у нас работала, знает, что такое проекты “Москва - Париж”, “Москва - Берлин” или каково было сделать выставку Тышлера, за которую потом мне надавали по голове… Кроме того, Трегулова поработала и у Елены Юрьевны Гагариной в Музеях Кремля.

У нее хорошее университетское образование, она из нашего цеха и очень окрепла в последние годы, но понимаете, в чем дело… Зельфира сейчас в какой-то мере повторяет наш путь. Что она делает? Проводит монографические выставки художников, которые любимы в первую очередь народом. Серов, Айвазовский…

- Но потом же был Ватикан. Это поляна Пушкинского музея, насколько понимаю.

Вот смотрите: в нашей стране всю жизнь было негласное разделение: Эрмитаж и ГМИИ - Третьяковка и Русский музей. Тут - мировое искусство, там - отечественное. Первыми, кто начал это правило нарушать, были мы. В 1972 году Пушкинский музей провел выставку портрета. Тогда я, одержимая мыслью, что наше искусство недостаточно ценится за рубежом, решила его продвигать.

Никогда не забуду реакцию Тани Назаренко, Левы Кербеля, увидевших рядом “Девочку с персиками” Серова и картину Ренуара со схожим сюжетом, портреты Гойя и Аргунова.

Никто не допускал, что их можно сравнивать! Дима Жилинский подошел и сказал: “Ирина Александровна, не боитесь, что мы проигрываем на этом фоне?” Я ответила, что нет, не боюсь, наоборот - хочу показать два пути развития.

По тому же принципу мы сделали выставки пейзажа, натюрморта, где вперемежку вывешивались полотна русских и западных художников. Затем были “Москва - Париж” и “Москва - Берлин”, о которых уже вспоминала. Задача была показать, что мы такие же европейцы и участвуем в общем движении…

Поэтому Трегулову никак нельзя назвать нарушительницей концессии. При этом не считаю правильным, что они сделали выставку из музеев Ватикана. Дело не в ревности. Вопрос в другом. Чтобы организовать и на уровне провести такой серьезный проект, должны быть специалисты соответствующего уровня.

А в Третьяковке их нет. Ватикан - не их тема. Там ведь и Мелоццо да Форли, и Караваджо… Понимаете, мало развесить шедевры по стенам, надо знать, что именно ты хочешь сказать.

- Но народ же ломился, билеты размели.

На что ломится народ - это совсем другая проблема. К нам огромные очереди стояли на восемь картин Рафаэля, хотя то, что мы показали, нельзя назвать выставкой. Случайная подборка, которую наш коллектив даже не готовил.

Полотна подобрал посол Италии в России. Пять портретов, одна композиция, рисунок и “Мадонна с младенцем”… Совершенно бессмысленное сочетание, ранние произведения, созданные до Рима, только Флоренция, Перуджа и Урбино. Таких выставок не бывает. Но люди были в восторге.

Есть выставки одной картины, как в свое время мы делали “Олимпию”. Там видна мысль, образ нагой женской натуры, который трансформировался через века.

- Вы ходили в Третьяковку на Ватикан?

Разумеется. Понимаете, ватиканские музеи весьма своеобразны. Туда тематически подбирают и покупают созвучные им произведения. Поэтому и готовить выставку надо особенно тщательно.

Скажем, Третьяковка привезла “Положение во гроб” Караваджо - эта картина сравнительно недавно была у нас в рамках выставки гениального итальянца. Туда вошли одиннадцать произведений, которые мы специально искали. И Тициана мы так выставляли…

Только не подумайте, что я поучаю коллег. Высказываю свой взгляд, на который имею право.

- С тем, что Третьяковка научилась грамотно пиариться, полагаю, вы спорить не станете?

Безусловно. Но это плюс, а не минус. Смешно - все главные картины Серова висят в постоянной экспозиции галереи, однако никто ведь на них не ломится, с ума не сходит, очередь с ночи специально не занимает. Надо уметь так организовать процесс, чтобы люди заинтересовались. Правильный пиар - важный элемент, действенный инструмент.

Нет, Зельфира делает все верно, программы Третьяковки просматриваются сегодня хорошо. Поглядим, что будет дальше. Время-то меняется. Музеи перегружены масштабными, колоссальными композициями - что живописными, что скульптурными. Надо искать новые формы и средства. Сейчас мы на переломе. Важно не упустить момент.

К сожалению, на примере нашего музея вижу, что происходит очевидная выставочная девальвация.

- Поясните, Ирина Александровна.

Мы хватаемся за все что можно. В этом смысле Зельфира гораздо последовательнее. Она выбирает, формирует повестку, а у нас стихия: предложили - взяли. Проводится масса абсолютно ненужных, лишних выставок. Количество их зашкаливает. 40 выставок в год, 50… Куда столько? Ни один серьезный музей мира этого не делает. Три-четыре крупные выставки - норма.

- Это камешек президента ГМИИ в огород директора музея?

Нет, я открыто заявляю позицию, все коллеги ее знают. И с Мариной Лошак мы многократно говорили на эту тему. На мой взгляд, определенную роль играет предварительная подготовка руководителя. Марина Девовна - филолог, литературовед, в течение долгих лет возглавлявшая галереи и никогда не работавшая в музеях. Тут все-таки другая специфика.

Галерея практически не несет просветительских функций, может позволить себе показывать все в расчете, что кто-нибудь клюнет на что-нибудь. Вы пришли, посмотрели и ушли. А музей - прежде всего выбор, начиная с того, что приобретается, и заканчивая тем, что показывается.

Поэтому прямо говорю, что мы сделали несколько совершенно ничтожных выставок. Если художник сам по себе еще терпим, то как он внедряется в музейное пространство, недопустимо. В ГМИИ сейчас живого места не осталось. Все залы во всех трех помещениях используются под выставки. Это неправильно. У нас другая миссия.

Самое печальное - в музее не обсуждаются результаты того, что делается, чего мы в итоге добились, как реагирует на все публика, что она о нас думает.

- А что входит в президентские обязанности? Это почетная должность за заслуги перед отечеством?

Ни в коем случае. В моей компетенции - концепция развития музея, внешние функции, включая представительство за рубежом. В 2016-м контракт со мной продлили еще на три года. На три ли? Посмотрим…

На минуту отвлекусь, расскажу почти анекдотичную историю. Недавно мне выдали новые водительские права взамен старых, срок которых истек. Я автоматически взяла карточку, даже не посмотрев на дату. Потом глянула и обомлела: они выписаны до 2025 года. Никто не удосужился поинтересоваться моим возрастом, сколько мне будет через восемь лет. Я так хохотала!

- Вы продолжаете садиться за руль?

Ну конечно! А зачем иначе переоформляла бы права? Признаться, у меня есть служебная машина, но по выходным езжу сама. И в театр по вечерам. Водитель не обязан ждать.

- Автоматической коробкой передач пользуетесь?

Нет, механикой. Многолетняя привычка. Автомат у меня давно в голове… Но вернемся к проблемам музея. 20 марта должен пройти ученый совет ГМИИ, на котором собираюсь выступить с докладом и изложить, каким вижу будущее музея. Я попросила наплевать на мое 95-летие и говорить то, что люди думают в действительности. Серьезный разговор и анализ сложившейся ситуации станет лучшим подарком для меня.

Не хочу уходить в мир иной, не завершив того, что кажется мне важным. Нужно реализовать проект по созданию музейного городка, о котором еще в 1898 году говорил Иван Цветаев. Я реанимировала его идею. Сейчас у нас 11 зданий, а всего - 28 строений. И деньги, выделенные по распоряжению Владимира Путина, никуда не делись. Процесс идет, но медленнее, чем планировалось изначально.

Буду говорить на ученом совете и о Музее нового западного искусства, разрушенном в 1948 году по приказу Иосифа Сталина. Этот музей, созданный из коллекций Сергея Щукина и Ивана Морозова, нужно вернуть в Москву. Вот главная моя цель. Я ведь была там еще студенткой.

Сегодня, наверное, не осталось живых свидетелей, а выдающийся советский искусствовед Михаил Алпатов привел нас, первокурсников, в здание на Пречистенке, и я стала ходить туда. Даже дипломную работу собиралась писать о Ван Гоге, но меня отговорили, предложив взять нейтральную и безобидную тему о Веронезе.

Убеждена, что справедливость восторжествует и уникальный, единственный в своем роде музей будет возрожден. У таких дел отсутствует срок давности. Это должно непременно случиться. Пусть уже и без меня.

- Не зарекайтесь, Ирина Александровна.

Не строю иллюзий. Это не в моем характере. Да, живу долго, но не собираюсь жить вечно. Жизнь имеет смысл, пока работает голова и есть физические силы, чтобы следить за собой. Ужасное наказание, когда превращаешься в обузу для других. Не дай бог!

Но могу вам честно сказать: мой возраст мне нравится. Только очень не хватает мужа, который ушел пять с лишним лет назад. Мы познакомились с Евсеем Иосифовичем в 1945-м, поженились еще через два года. Как бы я хотела с ним поговорить сейчас на самые разные темы, начиная с последних событий в мире искусства и заканчивая избранием Трампа президентом! У нас были особенные, доверительные отношения. Все-таки 64 года вместе - огромный срок.

- Может, еще встретитесь.

Подобная мысль хороша и утешительна для тех, кто верует. А я вам говорила, что не изменила отношения к религии. Это нельзя сымитировать, как и чувство счастья. Не получится, фальшь сразу бросится в глаза.

Может, изменила бы мнение, если бы кто-нибудь побывал на том свете, вернулся и рассказал, как там. Хотя бы одного туда послали, обязав возвратиться. Но я таких пока не встречала. Поэтому живу здесь и сейчас. Как, собственно, и все остальные, но каждый вкладывает в это свой смысл.

Для кого-то важен дворец на 60 комнат, а нам вполне хватало четырехкомнатной квартиры: одна - для мужа, одна - для мамы, одна - для меня и одна - для сына. Мама и муж ушли, мы с Борисом остались вдвоем, нам теперь даже этого пространства много. Правда, с нами живет еще старый-престарый кот Персей, в просторечье - Персик.

Очень редкий экземпляр колор-пойнта. Абсолютно белый, с рыжими ушами и кончиком хвоста. Дивное существо, совершенно астральное. Персик явно имеет связь с космосом, в это я верю. Ему 5 августа исполнится 18 лет. По кошачьим меркам, наверное, мой ровесник…

Беседовал Андрей Ванденко

Директор Пушкинского музея Ирина Антонова давно не считает нужным скрывать возраст. К чему кокетливое лукавство, если достаточно открыть биографию Ирины Александровны и убедиться, что в ГМИИ имени Пушкина она работает с 1945 года, а с 61-го - полвека с гаком! - возглавляет его? Таким долголетием и постоянством можно лишь гордиться...

- «Остановиться, оглянуться» - это не о вас сказано, Ирина Александровна?

Почему же? Постоянно смотрю назад. Работаю в таком учреждении, где, двигаясь вперед, нельзя забывать о пройденном пути, иначе не понять и не почувствовать новое, возникающее в культуре и искусстве. Необходимое условие для правильного развития - знание того, что было раньше.

- Вы сразу заговорили о высоком, а я хотел спросить: часто ли обращаетесь к собственному прошлому?

Конечно. Особенно сейчас. Опять остро ощущаю разницу рубежных дат. Молодые люди часто считают стариками тех, кто старше их на десять лет. С ходом жизни эти представления меняются, категоричность исчезает, но сегодня я обнаруживаю, что к девяноста годам стала воспринимать мир по-новому, не так, как даже лет пятнадцать назад. Это правда. Попытаюсь объяснить. Если человек покидает грешную землю лет в семьдесят, это нормально. Мой папа, например, прожил семьдесят два года, а мама ровно сто. Было время заявить о себе, сделать что-то полезное для других. Все, что сверх семидесяти, вроде бы как премия, бонус. Как распорядиться этим подарком? Лучше с умом. Обязательная программа закончилась, начинается произвольное катание. И тут, знаете, в голову приходят всякие мысли, иногда даже неглупые. Появляется глобальное отношение к проблемам, явлениям, людям.

- Отстраненный взгляд, чуть-чуть из космоса?

Нет-нет, вполне земной. Облетает наносная шелуха, за ненадобностью отпадает выглядевшее прежде существенным и важным, а на поверку оказавшееся фантиком, мишурой. Фильтр становится жестче, требования к поступкам и словам выше. С одной стороны, лучше понимаешь тех, кто думает иначе, нежели ты, с другой - ощущаешь в себе большую бескомпромиссность и определенность. Всем приходится порой хитрить и лукавить, никто не без греха. Но когда тебе девяносто, можно уже не говорить совсем ничего либо только чистую правду. По-другому нельзя. Какие могут быть игры на краю бездны? Отступать-то некуда...

- Полагаете, честность - исключительная привилегия убеленных сединами?

Нет, но факт, что после семидесяти шкала ценностей меняется. Меньше суетишься, отметаешь лишнее. Зато обретаешь нечто более важное. Знаю случаи, когда на старости лет люди приходили к Богу.

- И вы, Ирина Александровна?

Со мной этого не произошло, по-прежнему не верю в загробную жизнь.

- Убежденной атеистке страшно смотреть в лицо вечности?

Можете не поверить, хотя сейчас мне верить надо: нет, умереть не боюсь. И не потому, что такая смелая. Уходить не хочется даже в девяносто, но я ведь вижу: пройден большой путь, не сделано ничего постыдного... Чтобы не отравить настоящее, нельзя постоянно ждать конца, думать только об этом. Но и цепляться за жизнь, пытаясь любой ценой продлить пребывание на белом свете, ни к чему. На мой взгляд, лучше жить так, словно никогда не умрешь. Не в том смысле, чтобы расслабиться и ничего не делать, мол, потом успею, а наоборот - каждый день совершать маленький шажок вперед, чтобы завтра продвинуться еще дальше. Мне некогда думать о смерти, слишком много дел не завершено. Говорю это абсолютно серьезно. Не могу позволить себе умереть до того, как закончу самое необходимое. Это касается и работы здесь, в музее, и проблем чисто семейных, но не менее важных для меня...

- Они как-то связаны с сыном?

Да, речь о Борисе. Мы коснулись очень больного вопроса... Я не вправе уйти, пока не найду выход. Должна признаться, до сих пор получалось не слишком хорошо, если не сказать плохо...

- Даже при ваших связях и знакомствах на самом верху?

Какое это имеет значение, если в России нет соответствующих институций, не выстроена система помощи людям, требующим специального ухода? И в высоких кабинетах, куда теоретически могла бы обратиться, нет ответа. Вы же понимаете, есть особенные болезни... У нас служба опеки не поставлена, она на чудовищно низком уровне. Приходится полагаться на собственные силы, которых, как легко догадаться, у меня не слишком много. Но, повторяю, я не отступлю, пока не будет решения, позволяющего не беспокоиться за дальнейшую судьбу Бори.

- Решения в стране или?..

Где угодно. Хочу съездить в Петербург, осенью собираюсь в Израиль... Однако не стоит углубляться в детали. Я лишь намеревалась показать, что не преувеличиваю, говоря, что есть неотложные дела, которые без моего участия не завершатся. Отдельная история - масштабная реконструкция ГМИИ. Понимаю, что не дождусь реализации планов создания музейного городка в полном объеме, все должно быть окончено к 2018 году, но очень хотелось бы, чтобы основной фронт работ выполнили при мне. Рассчитываю, что государство окажет необходимую поддержку. До сих пор было именно так. Проект подкреплен огромной суммой, которая, если говорить откровенно, появилась во многом благодаря заинтересованному участию в нашем начинании Владимира Путина. В минувшем декабре он приезжал в музей, подчеркнул, что пора переходить от разговоров о реконструкции к делу, и подтвердил: на проект выделено 23 миллиарда рублей, их должно хватить на все, если деньгами грамотно распорядиться.

- То, что вы стали доверенным лицом ВВП на президентских выборах, ответная любезность с вашей стороны? Алаверды?

Ни в коем случае. Меня пригласили...

- И вы не смогли отказаться?

Ну почему? Достаточно было бы сослаться на возраст и нагрузки, которые реально испытываю. К юбилею музея, а в этом году ему исполняется сто лет, мы готовим три выставки. Все очень сложные, каждая по-своему. Одна посвящена истории ГМИИ. Фотографии, книги, документы... Сделать это увлекательно, чтобы публика выстраивалась в очередь, как на Караваджо, «Парижскую школу» или «Диора», невероятно трудно. Мы вошли в контакт с замечательным мастером архитектурного дизайна Юрием Аввакумовым, рассчитываем на его помощь. Вторая выставка - «Шедевры коллекционеров». Наверное, догадываетесь, сколь это тонкая и деликатная материя. Третья запланированная экспозиция - «Воображаемый музей». Название я взяла у Андре Мальро, министра культуры в правительстве Шарля де Голля. Подробности замысла раскрывать не буду, надеюсь, все получится и зрители останутся довольны. Идея в том, чтобы встроить произведения великих мастеров, которых нет в нашей коллекции, в ткань существующей экспозиции. Вы входите в немецкий зал, а там - Дюрер и Гольбейн, высвеченные специальными выставочными приемами. Среди голландцев - полотно Франса Хальса, у испанцев - Веласкес и Эль Греко. Ну и так далее... Хотим заставить посетителей пройти все наше пространство - главное здание, галерею, Музей личных коллекций. Но сначала предстоит проделать колоссальный объем работы. Боже мой! Буквально сегодня ко мне приходила посол Австрии в России, очень милая дама. Мы договорились, что нам дадут картины Густава Климта. Он очень популярен, за ним гоняется весь мир, в ГМИИ его нет. По случаю юбилея будет.

- Вам нравится Климт?

Люблю его. Да, это искусство своего времени, в нем есть червоточинка, тем оно и замечательно. Сегодня это нравится...

- Музейщикам формально запрещено быть коллекционерами, но мечтать ведь не вредно?

Нет-нет! Существует этический кодекс, тут и рассуждать не о чем. Собирательство - это страсть, а чувства контролировать трудно. Легко спутать свое с чужим. Вдруг так захочется, что доводы рассудка не остановят? И дело необязательно в воровстве. Шел приобретать для музея, а взял для себя, не удержался... Да, у меня есть несколько картин Тышлера, Мессерера, Гуэрры, даже работа Бакста, но это подарки, я ничего не покупала и все завещаю музею... Впрочем, мы с вами отвлеклись и не закончили разговор о моем участии в президентской кампании. Если бы хотела обеспечить алиби, найти причину для благовидного отказа, сделала бы это без каких-либо усилий, и, уверена, никто меня не упрекнул бы. Но я не видела причин говорить нет. Не напрашивалась, боже упаси, все случилось неожиданно. Мне показалось, что неправильно пренебрегать появившейся возможностью принять участие в дискуссии о том, каким путем идти России. Собрались ведь умные люди с собственной точкой зрения, которым было что сказать. И они говорили отнюдь не комплименты, а делали немало критических замечаний. Никто рамок не ставил, рот не затыкал. Слова звучали наказом для нового старого президента. Только ради шанса прямого разговора с властью стоило соглашаться. Я вообще редко уклоняюсь. Не в моем характере.

- А раньше вас звали в доверенные?

Никогда. В первый раз.

- Вечный вопрос «С кем вы, мастера культуры?»...

Ну да, в России традиционно считается хорошим тоном, что люди искусства дистанцируются от власти, держатся от нее в сторонке. Но мне такая манера поведения никогда не была близка.

- В силу статуса директора государственного музея?

Безотносительно к должности. И прежде не молчала, тем более угодливо не поддакивала, если точка зрения руководства не совпадала с моей. Легко отстраниться и потом критиковать чужие шаги, сидя дома на кухне или на лавочке у подъезда. А ты попробуй сказать в глаза! Роль наблюдателя или стороннего комментатора не для меня. Никогда не выступала в таком качестве, всегда была участницей. Начиная со студенческой поры. Иначе неинтересно жить. Это внутренняя позиция, идущая от природного естества. Да, проще уклониться, но так ведь нехорошо, некрасиво. Гораздо честнее говорить, что думаешь. Хотя, конечно, риск есть...

- Вы же на своем веку повидали множество чиновников высокого ранга, Ирина Александровна?

Если бы и захотела пересчитать только министров культуры СССР и России, при которых довелось работать, наверняка ошиблась бы, запамятовав кого-нибудь. Первой была Фурцева. Собственно, Екатерина Алексеевна и утверждала меня в должности директора музея в 1961 году.

- Видели сериал, посвященный Фурцевой? Его недавно показывали по ТВ.

Мало смотрю телевизор. Некогда. Но если бы нашла свободное время, взглянула бы. Любопытно понять, как сегодня оценивают вчерашний день, сравнить, насколько личные воспоминания совпадают с версией кинематографистов. Мне ведь доводилось не раз и не два контактировать с Екатериной Алексеевной, могла составить мнение о ней. Я приходила в министерство, Фурцева приезжала в музей... Она была очень интересным человеком. Самобытным, неординарным, живым, энергичным. Ей нравилось заниматься делом, это бросалось в глаза. Потом я сталкивалась с вереницей министров, которые ничего не хотели делать. Вот ровным счетом ничего! Надо учитывать и то, что у Фурцевой часто оказывались связаны руки. Она не могла развернуться, даже если бы сильно захотела. Скажем, под запретом находилось искусство импрессионистов. Кубистов и прочих авангардистов тоже не приветствовали. Нельзя - и все! Но и в таких условиях Екатерина Алексеевна санкционировала проведение у нас в 63-м году выставки Фернана Леже.

- Ну да, он же был членом французской компартии.

И тем не менее. Тогда это воспринималось как настоящий прорыв. Когда в 66-м мы показывали работы Александра Тышлера, Фурцева сначала страшно возмутилась. Кто-то из ее окружения наплел гадостей об экспозиции. Екатерина Алексеевна буквально взяла меня за шкирку: «Что творится у вас в музее, товарищ директор? Какого-то Тышлера выставляете... Где вы его откопали?» Ситуацию спас первый секретарь Союза художников СССР Борис Иогансон. Он сказал, что, во-первых, Тышлер его личный друг, во-вторых, очень хороший мастер. Екатерина Алексеевна примирительно произнесла: «Правда? А мне говорили совершенно иное...» Может, ей не хватало вкуса, внутренней культуры, но она могла прислушаться к чужому мнению, к счастью, не всегда скверному. Так в Москву на гастроли приехала труппа знаменитого «Ла Скала». И «Джоконда» оказалась здесь благодаря тому, что Екатерине Алексеевне рассказали о картине великого Леонардо. «Мона Лиза» выставлялась в Японии и возвращалась в Лувр через Советский Союз. Фурцеву убедили, что имеет смысл договориться с французами и задержать «Джоконду» на некоторое время в Москве, после чего она приложила максимум усилий и добилась намеченной цели... Нет, у меня положительные воспоминания о Екатерине Алексеевне.

Очень хорошим министром культуры был Николай Губенко. Он оказался последним, кто занимал этот пост в Советском Союзе. Страна развалилась на куски, и Николай Николаевич, к сожалению, проработал главой ведомства очень короткий срок. Думаю, если бы подольше оставался при должности, успел бы сделать много полезного, хотя ему тоже пришлось существовать в жестких рамках дозволенного, как в свое время Фурцевой. Сегодня наверняка уже никто не помнит, что Губенко, которому неоднократно предлагали вступить в КПСС, долго оставался беспартийным и лишь с приходом к власти Горбачева, поверив в перестройку, подал заявление в компартию. Наша артистическая и прочая богема потом с удовольствием клевала его, обзывая конъюнктурщиком, готовым на все ради власти и карьеры. Яркие представители интеллигенции быстро запамятовали, как сами сжигали партбилеты перед объективами телекамер... А Губенко принципами не торговал, всегда был высокопорядочным человеком. Он не пошел в КПСС, когда членство в ней сулило выгоду, и в конфликте с Юрием Любимовым повел себя достойно... Словом, я раньше с симпатией относилась к Николаю Николаевичу и сегодня не изменила мнения.

- А о Демичеве что скажете?

Типичный советский министр. Хотя был момент, когда Петр Нилович оставил на мое усмотрение решение вопроса, показывать ли в музее Кандинского. У нас в запасниках хранилась работа Василия Васильевича, но, чтобы вывесить ее на широкое обозрение, требовалось благословение свыше, официальная директива. Демичев приехал в музей, и я, выбрав удобный момент, сказала, что у нас есть единственная картина абстракциониста Кандинского, которую хочу продемонстрировать зрителям. Петр Нилович не стал возражать... Сегодня об этом смешно слушать, но события надо воспринимать в контексте своего времени. Конечно, теперь подобных запретов не существует, показывай что душе угодно. Вот и выставляют все подряд, вываливая порой на головы посетителей совершенно жуткие вещи, навязывая под видом нового и современного очень плохое искусство. Вседозволенность вынесла на поверхность дилетантов, спекулянтов, ловчил. В такой атмосфере надо быть особо ответственным. Думаете, не знаю, как в мгновение ока привлечь внимание публики, еще более увеличить посещаемость музея? Как говорится, элементарно, Ватсон! Скажем, публика радостно клюнет на эротику. У нас есть такой материал, но мы его не показываем, считая это не нашим путем.

- Да у вас за дверью пятиметровый голый Давид стоит, слепок Микеланджело! Школьники мимо ходят, рты рукой зажимают, хихикают...

У нас не только Давид - весь музей в обнаженных статуях героев античности. Им можно. Остальным - нет! Морально-нравственные устои вне времени, они должны существовать всегда.

- Какой период работы в музее кажется вам, Ирина Александровна, наиболее сложным, но интересным?

Возьмите начало оттепели, 1956 год. Всеобщая эйфория, ожидание больших перемен... К нам впервые привезли выставку Пикассо, вы, очевидно, помните.

- Честно? Я тогда еще не родился.

Извините, постоянно забываю о собственном возрасте... На открытие пришло столько народу, что люди прорвали оцепление, и Илья Эренбург, лично знавший Пикассо, друживший с ним, вынужден был обратиться к собравшимся с просьбой. Мол, двадцать лет ждали, еще немного потерпите. То событие казалось невероятным! Возникло ощущение, что дальше пойдет лучше и лучше, все запреты будут сняты. Не только я, но и люди поумнее уверовали, что наступает новое время. Получилось по-другому, гайки быстро закрутили. Удручающее впечатление произвел рык Хрущева на художников, разнос, устроенный Никитой Сергеевичем в Манеже. Досталось Павлу Никонову, Эрнсту Неизвестному, другим нашим замечательным мастерам... Напрямую меня это вроде бы не касалось, но переживала сильно. Такое, знаете, очередное крушение иллюзий, избавление от них. Я ведь в юности была активной комсомолкой - в школе, в университете, во время войны. Но события второй половины сороковых отрезвили. Не только новая волна репрессий, включая дело врачей, но и постановления ЦК о Шостаковиче и Прокофьеве, о закрытии Музея нового западного искусства... Я могла тогда вступить в партию, но отказывалась по принципиальным соображениям и сделала это лишь в 54-м, после смерти вождя народов. Увы, перемены остались на бумаге, делами их не торопились подкреплять.

Знаете, меня всю жизнь спасало, что мы работали с ведущими музеями мира и могли позволить себе чуть больше, чем остальные. Нет, не хочу изображать из себя революционерку, на рожон я не лезла, но если был шанс выйти за рамки допустимого, старалась его не упускать. Известна история, как Третьяковка отказалась от выставки «Москва - Париж». Тогдашний директор галереи сказал: «Через мой труп!» Мы не устилали дорогу своими или чужими костями, тут же пригласили экспозицию из Центра Помпиду к себе и оказались правы...

А вот за то, что однажды в Пушкинском музее сыграли «Всенощную» Рахманинова, мне строго поставили на вид. И Стравинский, которого не исполняли в других концертных залах Москвы, у нас звучал. Какой-нибудь очередной начальник из Министерства культуры звонил и спрашивал: «Разве не знаете, что произведения этого автора не играют даже в консерватории? Что вы себе позволяете?» Приходилось лукавить, дескать, была не в курсе... Порой поругивали, но чаще закрывали глаза. Невелико прегрешение... Маленькие хитрости помогали жить, хотя должна сказать, что никогда не держала фигу в кармане. Это не в моем стиле.

- А как же лавирование между струйками?

Совсем другая история! Не старалась специально выставить кого-то дураком, высмеять или сделать человеку назло. Считала, что нужно показывать Кандинского и играть Стравинского, добивалась этого доступными мне методами и средствами. Сегодня работает один министр, завтра другой, а искусство вечно. Умение искать и находить компромиссы, на мой взгляд, достоинство, плюс, а не минус. Я ведь помню, как готовили выставку «Москва - Париж» и чуть ли не по граммам взвешивали, сколько будет реалистов, а сколько формалистов и абстракционистов, высчитывали правильную пропорцию, чтобы избежать обвинений в крене в ту или иную сторону. На протяжении месяца каждое мое утро начиналось с того, что в десять часов приходила в музей и принималась тасовать колоду, развешивая картины по залам. Искала баланс...

- Вы всегда были выездной, Ирина Александровна?

Не пустили за границу единственный раз в жизни. Будете смеяться, но в июне 1945 года отказали в поездке в Германию, в которой я вместе с родителями провела в детстве несколько лет. В Пушкинский музей я пришла работать в самом конце войны после окончания Московского университета, и мне почти сразу предложили отправиться на поиски Дрезденской галереи. Точнее, ее уже обнаружили и теперь собирали комиссию из искусствоведов, которые должны были на месте решить, какие произведения следует вывозить в Советский Союз. Меня рекомендовали в состав экспедиции, поскольку знала немецкий язык и имела некоторое представление, что именно надо искать. Не скрою, очень хотела поехать. Мне выдали офицерскую форму с погонами майора, мы с приятелем ходили вверх-вниз по улице Горького, и все шедшие навстречу солдаты отдавали нам честь. Представляете картину? Я только и делала, что вскидывала руку к козырьку фуражки. Была абсолютно счастлива, чувствовала себя важной персоной. Что вы хотите? Молоденькая девчонка! Примерно в те же сроки в Германию по каким-то делам собирался мой отец. Я планировала, что мы там встретимся... Но, как говорится, недолго музыка играла. За неделю до отъезда меня вдруг вызвали и сказали: «Товарищ Антонова, вам придется остаться в Москве». У меня глаза от огорчения расширились: как, почему? Аргумент сразил наповал: «Вы - женщина». Не сдержалась, спросила: «Раньше об этом никто не догадывался?» Оказалось, я слишком молода для столь ответственного задания родины. Это сочли решающим недостатком. Вместо меня командировали сотрудницу Академии художеств значительно старше возрастом. Надо сказать, женщина была очень достойная и профессионал замечательный. Но на этом история не закончилась. Прошло более шестидесяти лет, тем не менее в Германии многие до сих пор считают, что Дрезденскую галерею вывезла лично Антонова. Своими глазами читала об этом в немецких газетах. Мне даже пришлось дать официальное опровержение во Frankfurter Allgemeine Zeitung, где опубликовали лживую и грязную статью о том, что я, такая-сякая, лишила Германию национального достояния. Моя публикация вышла, однако слухи по сей день не утихли...

- Но и вы ведь позицию не изменили, Ирина Александровна?

Да, по-прежнему считаю: Советский Союз поступил абсолютно правильно, когда вывез часть коллекции Дрезденской галереи и экспонаты из ряда других немецких музеев в Москву. Впрочем, я много раз высказывалась на эту тему, не хочу повторяться.

- Какие-то детские воспоминания о Германии у вас сохранились?

Помню, как мы с папой ходили в Берлине в Пергамский музей, названный в честь знаменитого алтаря. Его потом отвезли в Эрмитаж, а у нас в коллекции есть слепки. Папа сфотографировал меня на ступеньках алтаря. У нас дома сохранилось много снимков той поры. Папа был заядлым фотолюбителем и постоянно просил, чтобы я ему позировала. Должна сказать, для маленькой девочки это жуткая мука. Как и любой ребенок, я не могла секунды спокойно простоять на месте, а тут приходилось замирать, не моргать, пока не сработает выдержка, иначе снимок получался размытый, нечеткий. Ненавидела эти фотографии! А папе нравилось... Кстати, о съемках. Осталось в памяти, как мы смотрели в клубе советского посольства фильм «Голубой ангел» с Марлен Дитрих. Мама сомневалась, стоит ли брать меня с собой, картина-то явно не детская, но папа трезво рассудил: «Пусть идет. Что поймет, то ее. Остальное забудет...» Действительно, к концу показа я спала... Перед началом сеансов я часто танцевала в фойе клуба, обожала это делать. Стоило разок попросить, повторять не приходилось. Кто-то из взрослых садился за рояль, и начинался бесплатный концерт. Я ведь долго мечтала стать балериной...

- Наверное, Берлин с тех давних пор любимый город?

Ни в коем случае. Как говорится, не мое. Сначала мы жили в районе Темпельхоф, потом перебрались на Унтер-ден-Линден, поближе к советскому посольству. Я сама ездила на велосипеде в школу, мама не боялась отпускать одну. Квартировали мы у фрау Паде. Та была недовольна моей невоспитанностью, незнанием правил этикета. Мама не учила меня этому, и я понятия не имела, с какой стороны должна лежать ложка, где - вилка и как полагается сворачивать салфетку. Фрау Паде всякий раз в ужасе закатывала глаза к потолку: «Боже, что за ребенок?» После чего старательно прививала хорошие манеры. У нее не было детей, и, видимо, фрау Паде нашла подходящий объект для выражения нерастраченных материнских чувств. Я благодарна ей до сих пор...

Не забуду и фройляйн Лотту. Вот кого люто ненавидела! Под присмотром этой девицы вместе с другими детьми работников советского посольства и торгпредства я проводила три летних месяца на Северном море. Иногда на несколько дней приезжала мама, потом возвращалась в Берлин к отцу, а я продолжала мучиться с Лоттой. Такая была вредная, требовательная и занудная! А ребенку и побегать хочется, и пошалить... Я писала маме слезные послания: «Забери меня отсюда, больше не могу!» Третий берлинец, который оставил след в моей жизни, - геноссе Эрих, школьный физкультурник. Он увидел у меня задатки спортивного таланта и пытался их развить. Вернувшись в Москву, я с гордостью заявляла, что работаю на разновысотных брусьях. Есть такой гимнастический снаряд. А еще я хорошо плавала, каждый день ходила в бассейн. Геноссе Эрих сказал папе: «У вашей дочери пойдет спина». Мне очень понравилось это выражение. Из Берлина мы уехали в 1933 году, вскоре после пожара Рейхстага. Помню мамины слова: «Ира, не выходи сегодня на улицу, там сильный пожар». Рейхстаг ведь расположен рядом с Унтер-ден-Линден... Так вот. Вернувшись в Москву, я столкнулась с неожиданной проблемой: здесь почти не было плавательных бассейнов. В Берлине встречались буквально в каждом квартале, в шаговой доступности, а в Москве не смогла найти. Так у меня спина и не «пошла», хотя я продолжала плавать даже в зрелые годы...

- Считай, напротив Пушкинского музея долго стоял бассейн «Москва». При желании вы даже в обеденный перерыв могли бы успеть совершить заплыв.

Знаете, я туда почти не ходила. Почему-то сразу не понравилось. Грязно как-то было, неуютно...

- Раз не Германия, то какая страна ваша, Ирина Александровна?

Италия, конечно. Вне конкурса. Ну что вы... Евсей, мой, к несчастью, ушедший из жизни осенью прошлого года муж, тоже безумно любил Италию и в шутку часто повторял, что он там родился. У меня такое же чувство, если честно. Приезжаю, и кажется, будто вернулась домой, на родину. Мне нравится в Италии буквально каждая мелочь. Это не страна музеев, нет. Там все без исключения искусство. Специально проверяла: куда ни посмотришь, обязательно наткнешься взглядом на памятник. Даже природа выстроена по законам творческой гармонии. И лес не похож на банальные зеленые насаждения, ты видишь декорации: деревья на фоне гор или полей. О городах и не говорю. В Италии даже у заурядных архитекторов почему-то получаются шедевры. Тем более у выдающихся мастеров. Прогуляйтесь по Риму, Флоренции, Падуе, Бергамо, Пизе, Брешиа, Сиене, Равенне, Неаполю или Урбино... Меньше мне нравятся Милан и Болонья, но и там есть совершенно упоительные места. А как итальянцы двигаются, как говорят! Это же музыка, поэзия. В тамошних мальчиков до семнадцати лет невозможно не влюбиться. Их очень хорошо видел Микеланджело. Особый тип, горделивый и красивый. Потом, правда, они превращаются в толстых горластых мужиков, но это уже к сорока годам...

- Вам удавалось подолгу пожить в Италии?

Не далее как в 1960 году. Я была комиссаром (так официально называлась должность) советского павильона на биеннале в Венеции. Провела там почти пять месяцев. Так получилось. Сейчас на столь длительный срок не командируют, мне, можно сказать, повезло. В свободное от работы на выставке время я объездила всю Италию. Очень помог посол СССР Козырев. К будущему министру иностранных дел России Семен Павлович не имел никакого отношения, однофамилец. Посол Козырев побывал в нашем павильоне в Венеции, после чего пригласил меня в Рим, где познакомил с женой и дочерями. И мы стали путешествовать по стране женской компанией, осматривать достопримечательности. Иногда я выступала в роли гида, но это было не в тягость, напротив, мне доставляло удовольствие рассказывать о том, что знала. Ездила я и сама. Шла на вокзал Санта Лючия, садилась в поезд и через полтора часа выходила в Триесте или Парме...

- Поняли причину любви Бродского к Венеции?

Разве Иосиф Александрович одинок в привязанности к этому городу? Его нельзя не полюбить. Я тоже приросла к нему, прониклась духом.

- Не поверю, если скажете, что никогда не приходила мысль остаться там навсегда.

Не могу без России. Раза два мне делали прозрачные намеки: мол, не хотите ли задержаться у нас подольше? Так говорили и в Италии, и во Франции. Нет, для меня это совершенно исключено. Только Россия! С ее pro и contra. Что со всеми, то и со мной. Я укоренена в эту землю, полностью разделяю все, что ей присуще. Бывает, ругаешься и проклинаешь последними словами, а потом вдруг испытываешь невероятную гордость и подъем... Здесь все мое - Большой зал консерватории, МХТ, особенно тот, старый, бульвары, Садовое кольцо, даже московский «Спартак», за который мы с мужем болели много лет. Евсей знал о футболе все, я за ним подтягивалась. Наш коллега профессор Виппер иногда давал абонемент на стадион, чтобы мы сидели на трибуне, как белые люди, а потом требовал подробного отчета о матче: «Хорошо ли сегодня играл Башашкин?» Видите, какие детали помню? Даже в другом городе жить не смогла бы. Москва! Как говорится, приговор окончательный, обжалованию не подлежит...

Сегодня исполнилось 95 лет живому символу пушкинского музея и всей отечественной культуры - Ирине Александровной Антоновой. С 1961 по 2013 год она была бессменным директором ГМИИ имени Пушкина и до сих пор возглавляет его, став 10 июля 2013-го президентом музея. МОСЛЕНТА желает Ирине Александровне крепкого здоровья и вспоминает самые примечательные факты из ее биографии.

Дочь революционера

Отец Ирины Антоновой - Александр Александрович Антонов в 1917 году принимал активное участие в Октябрьской революции (тогда он был судовым электриком), а в 1930-х годах возглавил Институт экспериментального стекла, став его директором. Ирина Александровна всю жизнь оставалась сторонницей идей социализма, считая, что эта единственная верная система «к сожалению, на практике нигде себя не оправдала». Интересно, что в детстве Антонова несколько лет прожила с родителями в Германии.

В годы войны работала санитаркой

В начале Великой Отечественной войны Ирина Анатольевна окончила курсы медицинских сестер и с весны 1942 года в звании младшего сержанта медицинской службы работала в госпитале на Красной Пресне.

Возглавила музей по воле предыдущего директора музея

Закончив в 1945 году МГУ и получив диплом искусствоведа, Антонова пришла работать в ГМИИ имени Пушкина, где ее научной специализацией стало искусство Италии эпохи Возрождения. В 1961 году она была старшим научным сотрудником, когда уходивший на пенсию директор музея Александр Замошкин предложил ей возглавить ГМИИ. А четыре года назад уже сама Антонова выбрала своего приемника из предложенных ей кандидатур.

Директор Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина Ирина Александровна Антонова (в центре) выступает на открытии выставки Пабло Пикассо в Москве. 1965 год.

Полвека во главе ГМИИ имени Пушкина

52 года Ирина Анатольевна занимала пост директора музея, а с 2013 года стала Президентом ГМИИ. «…я сказала Министерству культуры, что должна завершить административную работу. Я и так затянула, ругаю себя за это. Благодарна, что мне предоставили возможность остаться в ином качестве».

Антонова действительный член Российской академии художеств, академик Российской академии образования, член-корреспондент Академии Сан-Фернандо в Мадриде, доктор Российского государственного гуманитарного университета.

Инициатор реорганизации экспозиции ГМИИ в 1970-х

В семидесятые под руководством Ирины Анатольевны была проведена коренная реорганизация экспозиции музея. ГМИИ имени Пушкина стал первым советским музеем, который «начал сопоставлять отечественное искусство с зарубежным».

«Еще в 1972 году делали выставку портретов, где Серов висел рядом с Ренуаром, а портрет Параши Жемчуговой - рядом с английским портретом XVIII века», - вспоминала она.

Директор ГМИИ Пушкина Ирина Антонова на фоне картины Анри Матисса «Красные рыбки». 1973 год.

В 1974 году Антонова даже вступила в конфликт с руководством министерства культуры, приняв решение освободить залы второго этажа ГМИИ под находившиеся в запасниках музея части коллекций западной живописи из собраний меценатов Сергея Щукина и Ивана Морозова, картины которых долгое время были недоступны зрителям, поскольку «творчество замечательных мастеров, таких как Ренуар, Гоген, было признано буржуазным, формалистическим, вредным».

Во время этого конфликта Антонова готова была подать заявление об уходе, если бы ей отказали. По ее словам, в тот период «в подвалах лежали первоклассные вещи - почти весь Музей западного искусства!», и это «надо было показывать», иначе дальше ей «просто неинтересно было работать».

Придумала и организовала «Декабрьские вечера»

С 1981 года в музее стали проводиться «Декабрьские вечера», которые в прессе назывались одним из самых значимых деяний руководителя ГМИИ имени Пушкина. Отмечалось, что идея соединения музыки и изобразительных искусств была воплощена Антоновой совместно с пианистом Святославом Рихтером. В музее стали проводиться камерные концерты самых выдающихся музыкантов мира: здесь выступал сам Рихтер, а также Юрий Башмет, Наталия Гутман, Олег Каган, Галина Писаренко, Андреас Штайер и многие другие. И сейчас «Декабрьские вечера» одно из главных событий в культурной жизни столицы.

Ирина Антонова и пианист Святослав Рихтер во время проведения V Музыкального фестиваля Декабрьские вечера Святослава Рихтера. 1985 год.

Фото: Анатолий Гаранин / РИА Новости

Считает, что «Диктатура - высшая форма ответственности»

Все годы, что Антонова стояла во главе музея она вникала во все мельчайшие подробности, контролировала все аспекты работы, лично подписывала все документы. Своей работоспособностью и искренней преданностью делу она восхищала даже своих недоброжелателей.

Впервые показала «Золото Трои»

В апреле 1996 года состоялось открытие выставки «Сокровища Трои из раскопок Генриха Шлимана» («Золото Трои»), которую многие называли самым трудным публичным испытанием в жизни Антоновой как директора ГМИИ имени Пушкина. Выставка стала настоящей сенсацией, поскольку почти полвека до этого «Москва убеждала весь мир, что ей ничего не известно о том, где находится трофейное „золото Шлимана“», вывезенное в 1945 году по решению Советской военной администрации в Германии. Оказалось, что все это время оно находилось в музее, который возглавляла Антонова.

Выставка «Сокровища Трои из раскопок Генриха Шлимана», 1996 год.

Кстати, сама Ирина Анатольевна не скрывает, что нахождение этих вещей в России вполне логично и справедливо: «…любая страна, наносящая ущерб чужой культуре, в конце концов, будет расплачиваться собственным достоянием». «Наша страна в этой сфере никому ничего не должна», - уверена Антонова.

Полный кавалер ордена «За заслуги перед отечеством»

Ирина Анатольевна награждена орденами Октябрьской Революции, «Дружбы народов», Трудового Красного Знамени, «За заслуги перед Отечеством» I, II и III степени. В 1995 году Антонова была удостоена Государственной премии Российской Федерации, а в 2007 стала лауреатом премии «Триумф» в номинации «Гуманитарные науки». Антонова также имеет зарубежные награды, в том числе орден Командора литературы и искусства Франции и ордена Почетного легиона, а в октябре 2009 года стала лауреатом премии «Свобода», учрежденной Американским университетом в Москве.

Потомственная долгожительница

Мать Ирины Антоновой - Ида Михайловна Розенблюм, прожила 100 лет и 5 месяцев. Сама Ирина Александровна уверена, что живет так долго оттого, что никогда не думает о смерти, всегда была искренней и «никогда не держала фигу в кармане».

«Безумная страсть к обогащению мне претит», - говорит президент ГМИИ им. Пушкина Ирина Антонова .

О чём мечтать?

Ольга Шаблинская, «АиФ»: Зная, что вы - сторонница социализма, я проштудировала перед интервью труды Ленина. Кто не работает, тот пусть не ест - вот практическая заповедь социализма. «Социализм поможет людям обнаружить таланты, которые капитализм мял, давил, душил тысячами и миллионами». Социализм потерпел фиаско. Так чем же он вас привлекает до сих пор?

Ирина Антонова. Родилась в 1922 г. в Москве. Искусствовед, лауреат Госпремии РФ, полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством». Заслуженный деятель искусств. В 1961-2013 гг. - директор Государственного музея изобразительных искусств им. Пушкина. С 2013 г. - президент музея.

Ирина Антонова: Социализм привлекает многих, кстати говоря. Я считаю, что социализм - это разумное ограничение человека в его потребностях с обязательным предоставлением достойных форм жизни, материализация его возможностей, хорошее образование, медицина. А что ещё нужно человеку? Конечно, я социализм представляю себе как более сложную систему. Не сверхидеальную. Просто, как говорится, ничего лучше пока не придумано и не опробовано.

Мне ужасно претит буржуазный стиль существования, он мне противопоказан просто. Люди должны жить достойно, с достатком, но всякое преувеличение этой материальной стороны - неверно. Помню, что началось в 90-х годах… Какая-то безумная страсть к обогащению. Однажды по телевизору показывали квартиру человека, занимавшегося аптечным делом. 45 комнат на двоих с женой... Это же просто чудовищно! Человек должен себя ограничивать. Он не может съесть все блюда, что есть на свете, не может спать со всеми красивыми женщинами, которые ему нравятся.

Мне несимпатичны богатые не из-за того, что у них так много денег. Нет, мне претит их убеждённость в том, что им закон не писан, что они достойны всех привилегий… Сегодня некоторые вещи я абсолютно не принимаю.

- Что именно, Ирина Александровна?

С самого начала я не приняла тот образ жизни, который как бы предложила новая внедрившаяся система. Вот это разделение людей на богатых и бедных... Сама организация жизни, я считаю, неправильная. Например, невозможно, чтобы недра страны - газ, нефть, лес, другие природные богатства - принадлежали отдельным людям. Такого не может быть, в России особенно! Так неправильно, это должно быть изменено.

Вообще я очень горюю об изменении образа человека моей страны, всё меньше вижу целостных людей. Очень многие перестали друг с другом говорить, высказывать свою позицию. Не потому, что они снова стали на кухнях разговаривать, нет. Но как-то снизился, мне кажется, потенциал личности, поблёк российский человек для меня в своих вкусах, интересах, в том, что он любит в искусстве и в жизни.

Но есть и то, что вселяет надежду. Сколько бы в СМИ ни говорили: «Вот, молодёжь безграмотная, даже не знает, кто такой Ленин, кто у нас был последним царём», - у нас очень много умных ребят, жаждущих знаний. Я их встречала в жизни, а не только на экране телевизора, где из 10 тысяч выбирают 10 талантливых ребятишек.

Меня волнует буквально всё, что я читаю, смотрю. Я небезразлична... Живу своей страной и не могу по-другому. Что вы хотите, всё-таки мне 94 года - сами понимаете, когда родилась.

И поэтому о войне вы знаете не понаслышке - работали медсестрой в госпиталях в Великую Отечественную. Но, похоже, фашизм снова стал поднимать голову в некоторых странах...

Долгое время нацизм был пригвождён, как говорится, по полной программе. Но, к сожалению, мы видим, что вспыхивают какие-то очаги, и это опасно. Я вот сейчас сделала выставку, посвящённую Андре Мальро - это очень крупный французский писатель, культуролог, герой французского Сопротивления. Он воевал в Испании против фашистов и Франко. Принимал участие во Второй мировой войне. О таких людях нужно знать - это был очень думающий человек. Нужно к теме фашизма сегодня обязательно привлекать внимание, нельзя пускать дело на самотёк. Слишком это явление опасно.

Царь или?..

Ирина Александровна, а если вернуться к разговору о строе, приемлемом для России... Возможно ли в такой большой стране руководителю быть демократом и не «закручивать гайки»?

Кто-то сегодня хочет царя - вы, наверное, слышали все эти разговоры о восстановлении монархии. Для меня лично это безумие, но... Страна действительно требует какой-то концентрации власти. Невозможно от Калининграда до Владивостока охватить столько географических поясов, исторически сложившихся настроений. Я бы не хотела, чтобы страну разделяли, рвали на части. Наверное, должен быть какой-то правящий авторитетный орган. Но я говорю как человек, который никогда ни в какой власти не был, кроме власти музея (улыбается).

- А знаете, что меня удивляет? Как по-разному стареют люди. Кто-то с возрастом становится даже интереснее, а у кого-то в старости не лицо, а гримаса.

Вы знаете, к какому выводу я пришла? Очень важно говорить правду... Взять Юрия Любимова . Он сделал Таганку - театр удивительной глубины, серьёзности. Там всегда была правда. Я видела Любимова в последние годы его жизни - он был прекрасен… Удивительной красоты голова, лицо, осанка. И что интересно - он прожил длинную жизнь, но становился всё более красивым с годами. Так случается только с людьми, которые прожили жизнь внутренне абсолютно правдиво… Он был человек, который говорил именно то, что думает. Люди, которые лавируют, прикидываются, думают: «Сегодня выгодно сказать так», - совсем по-другому стареют. А правдивые с годами вызывают ещё большее восхищение своей красотой. Потому что внеш-ность - это отражение души.