Основные тенденции развития современной прозы. Современный литературный процесс в России: основные тенденции Основные направления развития современной литературы кратко

Понятие «литературного процесса» сформировалось в критике ещё в XIX веке. Одной из первых попыток представить особенности и закономерности литературного развития явились обзоры Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и др. Литературный процесс включает в себя все написанное и опубликованное в определенный период - от произведений первого ряда до книг-однодневок массовой литературы. Читательское восприятие и реакция критики - непременные составляющие литературного процесса. Три субъекта литературного процесса - читатель, писатель, критик - являют собой нерасторжимое единство, обеспечивая функционирование литературы [Кузьмин, с.35]. Тем более что порой незначительные в масштабах истории национальной литературы произведения оказываются в центре литературного процесса эпохи, а шедевры остаются в тени, по-настоящему не прочитанные современниками.

Некоторые произведения становятся фактом литературного процесса спустя десятки лет после их написания. Каждое явление литературы существует не только как художественный текст, но и в контексте социальных и культурных факторов эпохи. Именно эти факторы контекста актуализируют понятие «литературный процесс» и обусловливают необходимость изучения особенностей литературного процесса того или иного периода, что никак не противоречит склонности современного литературоведения к выявлению имманентных свойств литературы - ее внутренних законов и эстетического начала. Проведение демократических реформ и в первую очередь - «гласность», а затем и полная отмена политической цензуры привели к резкой активизации литературной жизни в конце 1980-х - начале 1990-х годов. Главным фактором литературного подъема стал масштабный процесс возвращения литературы, находившейся под цензурным запретом. Логику общественно-политической мысли в годы перестройки можно обозначить как эволюцию от «Детей Арбата» с их сосредоточенностью на фигуре Сталина и еще робким попытками расширить сферу оттепельного либерализма - до «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына, в котором утверждалась, точнее вколачивалась в читательское сознание мысль об изначальной преступности советского режима, о катастрофических последствиях революции как таковой, о тоталитарной природе коммунистической доктрины в целом, начиная с отцов-основателей. Произошла четкая поляризация литературных изданий в соответствии с их политическими позициями. Осуждение сталинщины и атаки на советский тоталитаризм в целом, «западничество», неприятие национализма и шовинизма, критика имперской традиции, ориентация на систему либеральных ценностей объединила такие издания, как «Огонек», «Литературная газета», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Юность», «Книжное обозрение», «Даугава». Им противостоял союз таких изданий, как «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная Россия», «Москва» и ряда региональных журналов, их объединяла вера в сильное государство и его органы, выдвижение на первый план категории Нации и Врагов Нации, создание культа русского прошлого, борьба с «русофобией» и «безродным космополитизмом» за «патриотизм», резкое неприятие западных либеральных ценностей, утверждение исторической самобытности русского пути. Эта «журнальная война» фактически прекратилась только после путча 1991 года, когда закончилось семидесятилетнее правление коммунистической партии. Издания остались при своих позициях, но они перестали реагировать на каждое выступление «идеологического противника». В литературных дискуссиях 1990-х годов на первый план вышли не политические, а сугубо литературные проблемы, которые оформлялись в тени «журнальной войны» конца 1980-х.. В конце 1980-х годов несколько журналов («Урал», «Даугава», «Родник») выпустили специальные номера, целиком отданные так называемому «андеграунду» (писателям младшего и более старших поколений, работающих не в реалистической, а в авангардистской или постмодернистской манерах). Одновременно критики Сергей Чупринин и Михаил Эпштейн обозначили существование целого материка неизвестной российскому читателю литературы, не вписывающейся в рамки традиционных литературных вкусов. Впервые в легальной печати прозвучали имена Вен. Ерофеева, Саши Соколова, Д. Пригова, Л. Рубинштейна и других представителей «андеграундной» эстетики. За этим последовали публикации поэмы Вен. Ерофеева «Москва-Петушки», романа А. Битова «Пушкинский дом», «Школы для дураков» Саши Соколова и «Палисандрии», а также выход альманаха постмодернистской литературы «Зеркала» (1989) и выпуск серии книг новых авторов, отличающихся нетрадиционной манерой письма, в издательстве «Московский рабочий» (серия «Анонс») [Трофимова, с 154]. Все эти и многие другие, более частные факты литературной жизни привели к легализации литературного андеграунда и к вынужденному признанию авангардистской и постмодернистской эстетик составными частями текущей литературы.

Своеобразным эпилогом этого процесса и началом нового витка литературной полемики стала статья Виктора Ерофеева «Поминки по советской литературе», в которой он выделял три потока советской литературы: официальную, либеральную и «деревенскую» и доказывая, что им на смену идет «новая литература», преодолевающая узко-социологический взгляд на мир, ориентированная на эстетические задачи прежде всего, и не заинтересованная в поисках пресловутой «правды». Тогда же, в начале 1990-х годов, возникла еще одна дискуссия - о русском постмодернизме и его месте в современном литературном процессе. Специфическим явлением для литературной жизни 1990-х стал феномен литературных премий, дискуссии о которых оказались важным объединяющим фактором, заставляющим приверженцев различных эстетик искать способы диалога с оппонентами [Бабаева, с. 94]. Наиболее влиятельной оказалась британская Букеровская премия за лучший русский роман (учреждена в 1992-м году), за ней последовали немецкая премия имени Пушкина, «шестидесятническая» премия «Триумф», «Антибукер», учрежденный «Независимой газетой», премия Академии современной русской словесности им. Аполлона Григорьева, премия Солженицына. Все эти премии стали формами неофициального, негосударственного признания авторитета писателей, и в то же время они взяли на себя роль меценатов, помогающих выдающимся писателям справляться с экономическими трудностями посткоммунистического периода.

Помимо возникновения массовой читательской аудитории, коммерциализации литературной жизни и профессионализации писательской деятельности, катализатором процесса становления и развития массовой литературы явились различные технико-экономические факторы. Расцвет массовой литературы в середине XX в. во многом обусловлен научно-техническим прогрессом в сфере книгоиздания и книжной торговли: удешевлением процесса книгопечатания, вызванным, в частности, изобретением ротационного печатного пресса, развитием сети привокзальных лавок, благодаря которым издательства успешно распространяли свою продукцию среди представителей «средних» и «низших» классов, организацией массового выпуска изданий карманного формата и книжек в мягкой обложке, введением системы подсчета популярности (т. е. наибольшей продаваемости) книг, среди которых стали выявляться бестселлеры. Вышеперечисленные факторы способствовали превращению книги, с одной стороны, из предмета роскоши в легкодоступный предмет культурного обихода, а с другой -- в предмет промышленного производства и средство обогащения. При изучении массовой литературы проблемы начинаются уже во время анализа самого термина «массовая литература». Что именно считать «массовым», а что «немассовым» в современную эпоху, которую иногда называют эпохой массового общества, ведь в современном обществе массовым становится все: культура, производство, зрелища. Что мешает, например, определить всю «современную литературу» как «массовую».

Массовой литературой обычно считают даже не литературу, а низкопробное чтиво, ориентированное исключительно на коммерческий рынок. Утверждают также, что она была таковой с самого зарождения и настолько отличалась от подлинной литературы, что уважающие себя критики считали ниже своего достоинства даже замечать ее. И в самом деле, статьи о массовой литературе нет ни в однотомном «Словаре литературоведческих терминов», изданном в 1974 г., ни в многотомной «Краткой литературной энциклопедии». Лишь в дополнительном 9-м томе КЛЭ (1978) появляется статья, но целиком негативная, ставящая массовую литературу вне литературного ряда:

«Массовая литература (паралитература, сублитература) - крупнотиражная развлекательная и дидактическая беллетристика 19--20 вв.; является составной частью «индустрии культуры» [ цит. по Трофимовой, с. 37].

«Прямого отношения к истории литературы как искусства слова массовая литература не имеет: ее развитие осуществляется как диктуемый рыночной конъюнктурой отбор наиболее «ходкого» литературного товара и серийное изготовление продукции по его образцу» [ цит. Трофимовой, с. 38].

Фактическое освобождение культуры от государственного идеологического контроля и давления во второй половине 80-х годов было законодательно оформлено 1 августа 1990 года отменой цензуры. Естественно завершилась история «самиздата» и «тамиздата». С распадом Советского Союза произошли серьезные изменения в Союзе советских писателей. Он раскололся на несколько писательских организаций, борьба между которыми порой принимала нешуточный характер. Но различные писательские организации и их «идейно-эстетические платформы», пожалуй, впервые в советской и постсоветской истории практически не оказывают влияния на живой литературный процесс. Он развивается под воздействием не директивных, а иных, более органичных литературе как виду искусства факторов. В частности, открытие, можно сказать, заново культуры серебряного века и ее новое осмысление в литературоведении было одним из существенных факторов, определяющих литературный процесс с начала 90-х годов. Вновь открытым в полном объеме оказалось творчество Н. Гумилева, О. Мандельштама, Вячеслава Иванова, Вл. Ходасевича и многих других крупнейших представителей культуры русского модернизма. Свой вклад в этот плодотворный процесс внесли издатели большой серии «Новой библиотеки поэта», выпустившие прекрасно подготовленные собрания поэтического творчества писателей «серебряного века». К середине 90-х годов ранее невостребованное советской страной литературное наследие почти полностью возвратилось в национальное культурное пространство. А собственно современная литература заметно усилила свои позиции. Толстые журналы снова предоставили свои страницы писателям-современникам. Современный литературный процесс в России, как и должно быть, снова определяется исключительно современной литературой. По стилевым, жанровым, языковым параметрам она не сводима к определенной причинно-следственной закономерности, что, однако, совсем не исключает наличия закономерностей и связей внутри литературного процесса более сложного порядка.

Проблематика современного литературного развития лежит в русле освоения и преломления различных традиций мировой культуры в условиях кризисного состояния мира (экологические и техногенные катастрофы, стихийные бедствия, страшные эпидемии, разгул терроризма, расцвет массовой культуры, кризис нравственности, наступление виртуальной реальности и др.), которое вместе с нами переживает все человечество. Психологически оно усугубляется общей ситуацией рубежа веков и даже тысячелетий. А в ситуации нашей страны - осознанием и изживанием всех противоречий и коллизий советского периода отечественной истории и культуры соцреализма [Войскунский, с. 125].

Анализируя состояние литературы начала 90- ых годов, мы впервые оказываемся свидетелями такого феномена, когда понятия «современный литературный процесс» и «современная литература» не совпадают. В пятилетие с 1986 по 1990 год современный литературный процесс составляют произведения прошлого, давнего и не столь отдаленного. Собственно современная литература вытеснена на периферию процесса.

Нельзя не согласиться с обобщающим суждением А. Немзера: «Литературная политика перестройки имела ярко выраженный компенсаторный характер. Надо было навёрстывать упущенное - догонять, возвращать, ликвидировать лакуны, встраиваться в мировой контекст». Мы действительно стремились компенсировать упущенное, отдать давние долги. Как видится это время из дня сегодняшнего, публикаторский бум перестроечных лет, при несомненной значительности вновь открытых произведений, невольно отвлек общественное сознание от драматичной современности. Фундаментальные монографические исследования Н. Богомолова, Л. Колобаевой и других ученых помогают представить мозаичность и сложность литературы серебряного века. В силу идеологических запретов мы не могли осваивать эту культуру «в течение времени», что было бы, несомненно, плодотворным. Она буквально «свалилась» на широкого читателя как снег на голову, вызывая нередко апологетическую восторженную реакцию. Между тем, это сложнейшее явление заслуживает пристального и внимательного постепенного чтения и изучения. Но случилось так, как случилось. Современные культура и читатель оказались под мощнейшим прессингом культуры, в советский период отвергнутой как не только идеологически, но и эстетически чуждой. Теперь опыт модернизма начала века и авангардизма 20-х годов приходится впитывать и переосмыслять в кратчайшие сроки. Мы можем констатировать не только факт существования произведений начала XX века как полноправных участников современного литературного процесса, но и утверждать факт наложений, влияний разных течений и школ, их одновременного присутствия как качественную характеристику литературного процесса новейшего времени. Если же учесть и колоссальный бум мемуарной литературы, то мы сталкиваемся с еще одной особенностью этого процесса. Влияние мемуаристики на собственно художественную литературу очевидно для многих исследователей. Так, один из участников дискуссии «Мемуары на сломе эпох» И. Шайтанов справедливо подчеркивает высокое художественное качество мемуарной литературы: «При сближении со сферой художественной литературы мемуарный жанр начинает терять свою документальность, давая урок ответственности литературе в отношении слова...». Несмотря на точное наблюдение исследователя о некотором отходе от документальности во многих из опубликованных мемуарах, мемуаристика для читателей является средством воссоздания социальной и духовной истории общества, средством преодоления «белых пятен» культуры и просто хорошей литературой. Перестройка дала импульс активизации издательской деятельности. В начале 90-х появились новые издательства, новые литературные журналы самой различной направленности - от прогрессивного литературоведческого журнала «Новое литературное обозрение» до феминистского журнала «Преображение». Книжные магазины-салоны «Летний сад», «Эйдос», «19 октября» и другие - рождены новым состоянием культуры и в свою очередь оказывают на литературный процесс определенное влияние, отражая и популяризируя в своей деятельности ту или иную тенденцию современной литературы. В 90-е годы переизданы впервые после революции труды многих русских религиозных философов рубежа ХIX-XX веков, славянофилов и западников: от В. Соловьева до П. Флоренского, А. Хомякова и П. Чаадаева. Издательство «Республика» завершает издание многотомного собрания сочинений Василия Розанова. Эти реалии книгоиздательской деятельности, несомненно, существенно влияют на современное литературное развитие, обогащая литературный процесс.

Лекция к семинару

"Современный литературный процесс в России: основные тенденции"

За тысячелетнюю историю (с XI по XX век включительно) отечественная литература прошла долгий и сложный путь. Периоды расцвета сменялись в ней временами упадка, бурное развитие - застоем. Но даже во времена спадов, вызванных историческими и общественно-политическими обстоятельствами, русская литература продолжала своё поступательное движение, которое в конце концов привело её к вершинам мирового словесного искусства.
Русская литература поражает удивительным богатством своего содержания. Не было ни одного вопроса, ни одной сколько-нибудь важной проблемы, связанной со всеми сторонами жизни России, которые бы не затрагивали в своих произведениях наши великие художники слова. При этом, многое из того, о чём они писали, касалось жизни не только в нашей стране, но и во всём мире.
При всей своей всеобъемлемости и глубине содержания произведения великих деятелей отечественной словесности были понятны и доступны широким кругам читателей, что лишний раз свидетельствовало об их величии. Знакомясь с величайшими созданиями русской литературы, мы находим в них многое, что созвучно нашему беспокойному времени. Они помогают нам осмыслить происходящее в современной действительности, лучше понять самих себя, осознать своё место в окружающем мире и сохранить человеческое достоинство.
Современный литературный процесс заслуживает особого внимания по ряду причин: во-первых, литература конца XX века своеобразно подвела итог художественным и эстетическим исканиям всего столетия; во-вторых, новейшая литература помогает понять всю сложность и дискуссионность нашей действительности; в-третьих, своими экспериментами и художественными открытиями она намечает перспективу развития литературы XXI века.
Литература переходного периода - это время вопросов, а не ответов, это период жанровых трансформаций, это время поисков нового Слова. «Во многом непонятны мы, дети рубежа веков, мы ни «конец» века, ни «начало» нового, а схватка столетий в душе; мы - ножницы между столетиями» . Сказанные больше ста лет назад слова Андрея Белого могут повторить сегодня практически все.
Татьяна Толстая определила специфику сегодняшней литературы: «XX век - это время, прожитое с оглядкой назад через бабушек, дедушек и родителей. Это часть моего мироощущения: будущего нет, настоящее - это только математическая линия, единственная реальность - это прошлое… Воспоминание о прошлом составляет какой-то видимый и ощутимый ряд. И поскольку он более зрим и ощутим, то человека начинает тянуть в прошлое, как других иногда тянет в будущее. И у меня иногда создаётся ощущение, что мне хочется попасть назад в прошлое, ибо это и есть будущее» .
«Счастлив тот, кто преодолевал рубежи веков, кому довелось пожить в соседствующих столетиях. Почему: да потому что это как две жизни отбарабанить и даже если бы одну жизнь ты проторчал в Саранске, а другую отпраздновал на Соломоновых островах, или одну пропел-прогулял, а другую в заточении отсидел, или в одной жизни ты был пожарником, а в другой предводителем мятежа» , - иронически пишет писатель Вячеслав Пьецух.
Лауреат Букеровской премии Марк Харитонов написал: «Чудовищный, потрясающий век! Когда сейчас, под занавес, пробуешь окинуть его взглядом, дух захватывает, сколько он вместил разнообразия, величия, событий, насильственных смертей, изобретений, катастроф, идей. Эти сто лет по густоте и масштабу событий сравнимы с тысячелетиями; быстрота и интенсивность перемен нарастали в геометрической прогрессии… Осторожно, ни за что не ручаясь, заглядываем мы за новый предел. Какие возможности, какие надежды, какие угрозы! И насколько всё ещё более непредсказуемо!» .
Современную литературу часто называют «переходной» - от жёстко унифицированной подцензурной советской литературы к существованию литературы в совершенно иных условиях свободы слова, изменения роли писателя и читателя. Поэтому оправдано частое сопоставление с литературным процессом и Серебряного века, и 20-х годов: ведь тогда так же нащупывались новые координаты движения литературы. Виктор Астафьев высказал мысль: «Современная литература, основанная на традициях великой русской литературы, начинается заново. Ей, как и народу, предоставлена свобода… Литераторы мучительно ищут этот путь» .
Одной из ярких черт современности является многоголосие новейшей литературы, отсутствие единого метода, единого стиля, единого лидера. Известный критик А. Генис считает, что «нельзя рассматривать современный литературный процесс как однолинейный, одноуровневый. Литературные стили и жанры явно не следуют друг за другом, а существуют одновременно. Нет и в помине былой иерархичности литературной системы. Всё существует сразу и развивается в разных направлениях» .
Пространство современной литературы очень пёстрое. Литературу творят люди разных поколений: те, кто существовал в недрах советской литературы, те, кто работал в андеграунде литературы, те, кто начал писать совсем недавно. У представителей этих поколений принципиально различное отношение к слову, к его функционированию в тексте.
- Писатели-шестидесятники (Е. Евтушенко, А.Вознесенский, В. Аксёнов, В. Войнович, В. Астафьев и др.) ворвались в литературу во время оттепели 1960-х годов и, почувствовав кратковременную свободу слова, стали символами своего времени. Позже их судьбы сложились по-разному, но интерес к их творчеству сохранялся постоянно. Сегодня - это признанные классики современной литературы, отличающиеся интонацией иронической ностальгии и приверженность к мемуарному жанру. Критик М. Ремизова пишет об этом поколении так: «Характерными чертами этого поколения служат известная угрюмость и, как ни странно, какая-то вялая расслабленность, располагающая больше к созерцательности, нежели к активному действию и даже незначительному поступку. Их ритм - moderato. Их мысль - рефлексия. Их дух - ирония. Их крик - но они не кричат…» .
- Писатели поколения 70-х - С. Довлатов, И. Бродский, В. Ерофеев, А. Битов, В. Маканин, Л. Петрушевская. В. Токарева, С. Соколов, Д. Пригов и др. Они работали в условиях творческой несвободы. Писатель-семидесятник, в отличие от шестидесятника, связал свои представления о личной свободе с независимостью от официальных творческих и социальных структур. Один из заметных представителей поколения Виктор Ерофеев так написал об особенностях почерка этих писателей: «С середины 70-х годов началась эра невиданных доселе сомнений не только в новом человеке, но и в человеке вообще… литература засомневалась во всем без исключения: в любви, детях, вере, церкви, культуре, красоте, благородстве, материнстве, народной мудрости…» . Именно это поколение начинает осваивать постмодернизм, в самиздате появляется поэма Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки», романы Саши Соколова «Школа для дураков» и Андрея Битова «Пушкинский дом», фантастика братьев Стругацких и проза русского Зарубежья.
- С «перестройкой» в литературу ворвалось ещё одно многочисленное и яркое поколение писателей - В. Пелевин, Т.Толстая, Л. Улицкая, В. Сорокин, А. Слаповский, В. Тучков, О. Славникова, М. Палей и др. Они начали работать уже в бесцензурном пространстве, смогли свободно осваивать «разнообразные маршруты литературного эксперимента». Проза С. Каледина, О. Ермакова, Л. Габышева, А. Терехова, Ю. Мамлеева, В. Ерофеева, повести В. Астафьева и Л. Петрушевской затрагивали запретные ранее темы армейской «дедовщины», ужасов тюрьмы, быта бомжей, проституции, алкоголизма, бедности, борьбы за физическое выживание. «Эта проза возродила интерес к «маленькому человеку», к «униженным и оскорблённым» - мотивам, формирующим уходящую в XIX век традицию возвышенного отношения к народу и народному страданию. Однако, в отличие от литературы XIX века, «чернуха» конца 1980-х годов показала народный мир как концентрацию социального ужаса, принятого за бытовую норму. Эта проза выразила ощущение тотального неблагополучия современной жизни…», - пишут Н.Л. Лейдерман и М.Н. Липовецкий.
- В конце 1990-х годов появляется другое поколение совсем молодых писателей - А. Уткин, А. Гостева, П. Крусанов, А. Геласимов, Е. Садур и др.), о которых Виктор Ерофеев говорит: «Молодые писатели - первое за всю историю России поколение свободных людей, без государственной и внутренней цензуры, распевающих себе под нос случайные рекламные песенки. Новая литература не верит в «счастливые» социальные изменения и моральный пафос, в отличие от либеральной литературы 60-х годов. Ей надоели бесконечное разочарование в человеке и мире, анализ зла (литература андеграунда 70-80-х гг.)».
Первое десятилетие XXI век а - настолько разноплановое, многоголосое, что об одном и том же писателе можно услышать крайне противоположные мнения. Так, например, Алексей Иванов - автор романов «Географ глобус пропил», «Общага-на-Крови», «Сердце Пармы», «Золото бунта» - в «Книжном обозрении» назван самым ярким писателем, появившемся в российской литературе XXI века». А вот какое мнение об Иванове высказывает писатель Анна Козлова: «Картина мира Иванова - это участок дороги, который видит из своей будки цепной пёс. Это мир, в котором ничего нельзя изменить и остаётся только пошучивать над рюмкой водки в полной уверенности, что только что тебе во всех неприглядных подробностях открылся смысл жизни. В Иванове мне не нравится его стремление быть лёгким и глянцевитым… Хотя не могу не признать, что он - чрезвычайно одарённый автор. И своего читателя нашёл».
З. Прилепин - лидер протестной литературы.
Д. Быков. М. Тарковский, С. Шаргунов, А. Рубанов
Д. Рубина, М. Степнова и др.

Массовая и элитарная литература
Одной из особенностей нашего времени является переход от монокультуры к многомерной культуре, содержащей бесконечное множество субкультур.
В массовой литературе существуют жёсткие жанрово-тематические каноны, являющие собой формально-содержательные модели прозаических произведений, которые построены по определённой сюжетной схеме и обладают общностью тематики, устоявшимся набором действующих лиц и типов героев.
Жанрово-тематические разновидности массовой литературы - детектив, триллер, боевик, мелодрама, фантастика, фэнтези и др. Для этих произведений характерны лёгкость усвоения, не требующая особого литературно-художественного вкуса эстетического восприятия, доступность разным возрастам и слоям населения, независимо от их образования. Массовая литература, как правило, быстро теряет свою актуальность, выходит из моды, она не предназначена для перечитывания, хранения в домашних библиотеках. Не случайно уже в XIX веке детективы, приключенческие романы и мелодрамы называли «вагонной беллетристикой», «железнодорожным чтивом», «одноразовой литературой».
Принципиальное отличие массовой и элитарной литератур заключается в различных эстетиках: массовая литература опирается на эстетику тривиального, обыденного, стереотипного, тогда как элитарная - на эстетику уникального. Если массовая литература живёт использованием наработанных сюжетных штампов и клише, то важной составляющей элитарной литературы становится художественный эксперимент. Если для массовой литературы абсолютно не важна авторская точка зрения, то отличительной чертой элитарной литературы становится ярко выраженная авторская позиция. Важная функция массовой литературы - создание такого культурного подтекста, в котором любая художественная идея стереотипизируется, оказывается тривиальной по своему содержанию и по способу потребления, взывает к подсознательным человеческим инстинктам, создает определённый тип эстетического восприятия, который и серьёзные явления литературы воспринимает в упрощённом виде.
Т. Толстая в эссе «Купцы и художники» говорит о необходимости беллетристики так: «Беллетристика - прекрасная, нужная, востребованная часть словесности, выполняющая социальный заказ, обслуживающая не серафимов, а тварей попроще, с перистальтикой и обменом веществ, т.е. нас с вами, - остро нужна обществу для его же общественного здоровья. Не всё же фланировать по бутикам - хочется пойти в лавочку, купить булочку» .
Литературные судьбы некоторых современных писателей демонстрируют процесс сокращения пропасти между элитарной и массовой литературами. Так, например, на границе этих литератур расположилось творчество Виктории Токаревой и Михаила Веллера, Алексея Слаповского и Владимира Тучкова, Валерия Залотухи и Антона Уткина, писателей интересных и ярких, но работающих на использовании художественных форм массовой литературы.

Литература и пиар
Писатель сегодня сталкивается с необходимостью бороться за своего читателя, применяя пиар-технологии. «Если я читать не буду, если ты читать не будешь, если он читать не будет - кто же нас тогда прочтёт?» - иронически задаёт вопрос критик В. Новиков. Писатель старается приблизиться к своему читателю, для этого организуются различные творческие встречи, чтение лекций, презентации новых книг в книжных магазинах.
В. Новиков пишет: «Если принять за единицу писательской известности номен (по-латыни «имя»), то можно сказать, что известность эта складывается из множества миллиноменов, устных и письменных упоминаний, называний. Всякий раз, произнося слова «Солженицын», «Бродский», «Окуджава», «Высоцкий» или говоря, например: Петрушевская, Пьецух, Пригов, Пелевин, - мы участвуем в сотворении и поддержании слав и популярностей. Если же мы чьего-то имени не произносим, мы осознанно или неосознанно - тормозим чьё-то продвижение по лестнице публичного успеха. Толковые профессионалы это усваивают уже с первых шагов и хладнокровно ценят сам факт называния, номинации, независимо от оценочных знаков, понимая, что самое страшное - молчание, которое, как радиация, убивает незаметно» .
Татьяна Толстая так видит новое положение писателя: «Сейчас читатели отвалились, как пиявки, от писателя и дали ему возможность находиться в ситуации полной свободы. И те, кто ещё приписывает писателю роль пророка в России, - это самые крайние консерваторы. В новой ситуации роль писателя изменилась. Раньше на этой рабочей лошадке ездили все, кто только мог, теперь она сама должна идти и предлагать свои рабочие руки и ноги». Критики П. Вайль и А. Генис точно определили переход от традиционной роли «учителя» к роли «равнодушного летописца» как «нулевой градус письма». С. Костырко считает, что писатель оказался в непривычной для русской литературной традиции роли: «Нынешним писателям как будто легче. Никто не требует от них идеологического служения. Они вольны сами выбирать свою модель творческого поведения. Но, одновременно, свобода эта и усложнила их задачи, лишив очевидных точек приложения сил. Каждый из них остаётся один на один с бытийной проблематикой - Любовь, Страх, Смерть, Время. И работать надо на уровне этой проблематики» .

Основные направления современной прозы
Современная литература в своём развитии определяется действием нескольких законов: законом эволюции, законом взрыва (скачка), законом консенсуса (внутреннего единства).
Закон эволюции реализуется в усвоении традиций предшествующей национальной и мировой литератур, в обогащении и развитии их тенденций, в стилевых взаимодействиях внутри определённой системы. Так, неоклассическая (традиционная) проза связана генетически с русским классическим реализмом и, развивая его традиции, приобретает новые качества. «Память» сентиментализма и романтизма порождает такие стилевые образования, как сентиментальный реализм (А. Варламов, Л. Улицкая, М. Вишневецкая и др.), романтический сентиментализм (И. Митрофанов, Е. Сазанович) .
Закон взрыва выявляется в резком изменении соотношения стилей в синхронных художественных системах литературы. Причём, взаимодействуя друг с другом, сами художественные системы дают неожиданные стилевые течения. При взаимодействии реализма и модернизма возникает постреализм . Авангард как прагматически направленная ветвь модернизма и реализм в его соцреалистическом варианте выливается в тенденциозное течение - соц-арт (рассказы В. Сорокина, «Палисандрия» Саши Соколова, «Парк» З. Гареева). Авангард и классический реализм порождают концептуализм («Глаз божий» и «Душа патриота» Е. Попова, «Письмо к матери», «Карманный апокалипсис» Вик. Ерофеева). Происходит очень интересное явление - взаимодействие разных стилевых течений и разных художественных систем способствует образованию новой художественной системы - постмодернизма . Говоря о генезисе постмодернизма, этот момент упускают из вида, отрицая всякую традицию и связь его с предшествующей литературой.
Взаимодействие и генетическая связь разных стилевых течений в рамках определённых художественных систем, взаимодействие художественных систем между собой подтверждает внутренне единство (консенсус) русской литературы, метастилем которой является реализм.
Таким образом, классифицировать направления современной прозы сложно, однако первые попытки уже существуют.
Неоклассическая линия в современной прозе обращается к социальным и этическим проблемам жизни, исходя из реалистической традиции русской литературы с её проповедческой и учительской ролью. Это произведения, которые носят открыто публицистический характер, тяготеют к философской и психологической прозе (В.Астафьев, Б. Васильев, В. Распутин и др.).
Для представителей условно-метафорического направления современной прозы, напротив, не свойственна психологическая обрисовка характера героя, свои истоки писатели (В. Орлов, А. Ким, В. Крупин, В. Маканин, Л. Петрушевская и др.) видят в иронической молодёжной прозе 60-х годов, поэтому строят художественный мир на различных типах условностей (сказочной, фантастичной, мифологической).
Мир социально-сдвинутых обстоятельств и характеров, внешнее равнодушие к любому идеалу и ироническое переосмысление культурных традиций характерны для так называемой «другой прозы». Произведения, объединённые этим достаточно условным названием, очень разные: это и восходящая к жанру физиологического очерка натуральная проза С. Каледина, Л. Габышева, и игровой по своей поэтике иронический авангард (Евг. Попов, В. Ерофеев, В. Пьецух, А. Королёв и др.).
Больше всего литературоведческих споров вызывает постмодернизм, воспринимающий чужие языки, культуры, знаки, цитаты как собственные, из них строящий новый художественный мир (В. Пелевин, Т. Толстая, В. Нарбикова, В. Сорокин и др.). Постмодернизм пытается существовать в условиях «конца литературы», когда уже ничего нового написать нельзя, когда сюжет, слово, образ обречены на повторение. Поэтому характерной особенностью литературы постмодернизма становится интертекстуальность. В таких произведениях внимательный читатель постоянно наталкивается на цитаты, образы классической литературы XIX и XX вв.

Современная женская проза
Ещё одну яркую отличительную черту современного литературного процесса иронически обозначает В. Ерофеев: «В русской литературе открывается бабский век. В небе много шаров и улыбок. Десант спущен. Летит большое количество женщин. Всякое было - такого не было. Народ дивится. Парашютистки. Летят авторы и героини. Все хотят писать о женщинах. Сами женщины хотят писать».
Женская проза активно заявила о себе ещё в конце 80-х годов XX века, когда на литературном горизонте появились столь яркие и разные писательницы, как Л. Петрушевская, Т. Толстая, В. Нарбикова, Л. Улицкая, В. Токарева, О. Славникова, Д. Рубина, Г. Щербакова и др.
В. Токарева устами своей героини писательницы из романа «Телохранитель» говорит: «Вопросы примерно одни и те же и у русских журналистов, и у западных. Первый вопрос - о женской литературе, как будто бывает ещё и мужская литература. У Бунина есть строчки: «Женщины подобны людям и живут около людей». Так и женская литература. Она подобна литературе и существует около литературы. Но я знаю, что в литературе имеет значение не пол, а степень искренности и таланта… Я готова сказать: «Да». Существует женская литература. Мужчина в своём творчестве ориентируется на Бога. А женщина - на мужчину. Женщина восходит к Богу через мужчину, через любовь. Но, как правило, объект любви не соответствует идеалу. И тогда женщина страдает и пишет об этом. Основная тема женского творчества - тоска по идеалу».

Современная поэзия
М.А. Черняк признаёт, что «за окном» у нас очень «непоэтическое время. И если рубеж XIX-XX веков, «Серебряный век», часто называли «веком поэзии», то рубеж XX-XXI веков - это «прозаическое время». Однако нельзя не согласиться с поэтом и журналистом Л. Рубинштейном, отметившим, что «поэзия точно есть, хотя бы потому, что её просто не может не быть. Её можно не читать, её можно игнорировать. Но она есть, ибо у культуры, у языка существует инстинкт самосохранения…».

Очевидно, что новейшая литература - сложна и многообразна. «Современная литература - это не рассказ о современности, а разговор с современниками, новая постановка главных вопросов о жизни. Она возникает как энергия только своего времени, но увиденное и прожитое - это ведь не зрение и не жизнь. Это знание, духовный опыт. Новое самосознание. Новое духовное состояние» , - полагает лауреат Букеровской премии 2002 г. Олег Павлов.
Литература всегда живёт своей эпохой. Она ею дышит, она, как эхо, её воспроизводит. О нашем времени и о нас будут судить и по нашей литературе тоже.
«Собеседник - вот кто мне нужен в новом веке - не в золотом, не в серебряном, а в нынешнем, когда жизнь стала важнее литературы» , - слышится голос современного писателя. Не мы ли те собеседники, которых он ждёт?

Список использованной литературы:

1. Нефагина, Г.Л. Русская проза конца XX века/ Г.Л. Нефагина. - М.: Флинта: Наука, 2003. - 320 с.
2. Прилепин, З. Именины сердца: разговоры с русской литературой/ З. Прилепин. - М.: АСТ: Астрель, 2009. - 412 с.
3. Прилепин, З. Книгочёт: пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями/ З. Прилепин. - М.: Астрель, 2012. - 444 с.
4. Черняк, М.А. Современная русская литература: Учебное пособие/ М.А. Черняк. - СПб., Москва: САГА, ФОРУМ, 2008. - 336 с.
5. Чупринин, С. Русская литература сегодня: Большой путеводитель/ С. Чупринин. - М.: Время, 2007. - 576 с.

Сост.:
Дегтярёва О.В.,
заведующий МБО
МБУК ВР «Межпоселенческая центральная библиотека»
2015 г.

Можно выделить три основных составляющих современного литературного процесса: литература русского зарубежья; «возвращенная» литература; собственно современная литература. Дать четкое и емкое определение последнему названному элементу художественной системы на данном этапе не представляется возможным. Пытаясь классифицировать огромную совокупность произведений литературы рубежа веков по идейно-структурным признакам, исследователи оперируют такими терминами как неореализм, постмодернизм, другая проза, натурфилософское течение, военная проза и др.
Не углубляясь в спорные моменты теоретических концепций, попытаемся обозначить основные признаки современной литературной действительности. Важной особенностью рубежа веков мы назовем наличие огромного количества художественных текстов. Развитие сети книгопечатания и средств массовой информации дает возможность публиковаться сколь угодно и кому угодно. Немаловажную роль играют и виртуальные издания, где литература приобретает новые характеристики – мобильность, он-лайн режим реального времени. В связи с чем меняется взгляд на само понимание творчества, на подход к профессии писателя – большой процент пишущих сегодня не имеет определенных профессиональных навыков, специального образования.
Второй значительной чертой, определяющей развитие современного литературного процесса, является изменение классической модели взаимоотношения «писатель-читатель», на что повлияли не в последнюю очередь общественно-политические события. Русская литература всегда развивалась на фоне социальных процессов, испытывала на себе влияние политических, философских и эстетических воззрений времени. Общественные события незамедлительно находили отражение в литературных и публицистических выступлениях сотрудников различных периодических изданий, формировали читательскую среду, определяли тенденции литературного процесса той или иной эпохи. Если считать, что собственно современная литература появляется в перестроечные времена (примерно с конца 1980-х годов), то ее развитие начинается в так называемую эпоху гласности, когда стала доступной свобода слова и мысли.
Распад сильного государства в 1990-х, новый стиль жизни, «идейное» бездорожье приводят к расфокусированному взгляду читателя, в том числе профессионального. Есть еще одна новация – те, кто продолжают читать, делают это очень быстро, бегло; не анализируют, не думают, а проглядывают, прикидывают. Стремясь отвечать таким потребностям, и сама литература рождает новый вид письма, как раз предполагающий быстрочтение «по диагонали».
Полностью меняется система литературных отношений. Авторы начинают утрачивать связь со своим потенциальным читателем, появляется «литература для себя», которая совершенно игнорирует классическую функцию искусства – влиять на умы и души людей. В связи с чем возникают мнения об «умирании» литературы как таковой, о смерти читателя, автора, героя.
Последние названные особенности ассоциируются, прежде всего, с художественными текстами эпохи постмодернизма. Но на фоне постмодернистских тенденций продолжает существовать и «классическая, традиционная» литература: неореалисты, постреалисты, традиционалисты не только продолжают писать, но и активно борются с «псевдолитературой» постмодерна. Можно сказать, что все литературное сообщество поделилось на тех, кто «за», и тех, кто «против» новых веяний, а сама литература превратилась в арену борьбы двух огромных блоков – писателей-традиционалистов (они ориентируются на классическое понимание художественного творчества), и постмодернистов (придерживающихся кардинально противоположных взглядов). Эта борьба оказывает влияние и на идейно-содержательный, и на формальный уровни появляющихся произведений.
В таблице 1 приведем категории художественного текста, как они воспринимаются писателями неореалистами и постмодернистами, что отражает важные тенденции современного художественного процесса.
Основная проблематика прозы писателей-реалистов – нравственно-философская. В центре их внимания – проблемы нравственной деградации человека, рост бездуховности в современном обществе, вопросы о смысле жизни, этических идеалах и т. п.
Эти моменты – главные в так называемой деревенской прозе, которая отстаивает за литературой право быть воспитателем человеческих душ, развивает ее дидактически-морализаторские функции. Поэтому сильна роль публицистического начала в произведениях В. Распутина, В. Астафьева, Б. Екимова и др.
Писатели сосредоточены на проблемах малой родины, стремятся привить читателю высокое патриотическое чувство; проза развивает вопросы активизации исторической памяти. Как замечает Л.А. Трубина: «Речь шла не только о необходимости извлечения уроков из нашей истории, но и о сохранении и усвоении всего лучшего из духовного опыта поколений, выработанного народом на протяжении тысячелетий» . Идейно-тематический комплекс способствует и возникновению особого типа героя (см. пункт 2)
2. Наряду с прозой деревенской в современном художественном процессе особняком стоит творчество писателей, которых причисляют к натурфилософскому течению (произведения А. Кима, Ч. Айтматова и др.). Особенность этого достаточно большого пласта литературы в том, что она обращается к проблемам масштабного характера – вселенские катастрофы, ядерные взрывы, межгалактические взаимоотношения и прочее. В прозе с «планетарным мышлением» драматически остро звучат вопросы взаимоотношений человека и природы (природа рассматривается как основа человеческого бытия), онтологические проблемы.
По мысли А.И. Смирновой, «только в натурфилософской прозе она (тема природы) перерастает рамки проблемно-тематического уровня, превращаясь в концепт действительности, постигаемый лишь во всей формосодержательной целостности произведения». Образ реальности, который создают посмодернисты в своих произведениях, во многом определяется общими идейными установками возникшего в конце прошлого века нового широкого общекультурного понятия, охватывающего и философию, и искусство, и литературу.
По мысли И.П. Ильина, «прежде всего постмодернизм выступает как характеристика определенного менталитета, специфического способа мировосприятия, мироощущения и оценки как познавательных возможностей человека, так и его места и роли в окружающем мире» .
«Постмодернистское умонастроение несет на себе печать разочарования в идеалах и ценностях Возрождения и Просвещения с их верой в прогресс, торжество разума, безграничность человеческих возможностей. Общим для различных национальных вариантов постмодернизма можно считать его отождествление с именем "усталой”, "энтропийной” культуры, отмеченной эсхатологическими настроениями, эстетическими мутациями, диффузией больших стилей, эклектическим смешением художественных языков» . Тексты постмодернистов наполнены ощущениям трагизма существования, всепроникающей абсурдности жизни, ее лабиринтности. Как отмечает О.В. Богданова, «реальность посмодернистов алогична и хаотична. В ней уравнено высокое и низкое, истинное и ложное, совершенное и безобразное. Она не имеет устойчивых очертаний, лишена точки опоры. Реальность трагична и катастрофична. Абсурд всепроникающ» . Хаос и бессмысленность существования – главные темы прозы посмодернистов. Характерен также поворот писательского интереса «от души к телу». Например, Н.Н. Кякшто говорит о своеобразной «посмодернисткой телесности». «Русский посмодернизм вернул в литературу телесность в ее физиологическом, порой чудовищном плане. Акцентируя интерес к патологическим уродствам, к "болезненной телесности сознания”, посмодернисты пишут о деформации плоти, ее расчленении и уничтожении, о боли как проявления сексуальности и эротизма…» .

Современная русская литература (литература конца 20 века – начала 21века)

Направление,

его временные рамки

Содержание

(определение, его «опознавательные знаки»)

Представители

1.Постмодернизм

(начало 1970х – начало 21 века)

1.Это философско-культурологическое течение, особое умонастроение. Возник во Франции в 1960-ые годы атмосфере сопротивления интеллектуалов тотальному наступлению массовой культуры на сознание человека. В России, когда рухнул марксизм как идеология, обеспечивающая разумный подход к жизни, ушло рациональное объяснение и наступило осознание иррациональности. Постмодернизм сосредоточил внимание на феномене раздробленности, расколотости сознания индивида. Постмодернизм не дает советов, а описывает состояние сознания. Искусство постмодернизма иронично, саркастично, гротескно (по И.П. Ильину)

2. По словам критика Парамонова Б.М., «постмодернизм – это ирония искушенного человека, который не отрицает высокого, но понял необходимость низкого»

Его «опознавательные знаки»:1. Отказ от какой-либо иерархии . Стерты границы между высоким и низким, важным и второстепенным, реальным и вымышленным, авторским и неавторским. Сняты все стилевые и жанровые различия, все табу, в том числе и на ненормативную лексику. Отсутствует почтение к каким бы то ни было авторитетам, святыням. Отсутствует стремление к какому-либо положительному идеалу. Важнейшие приемы: гротеск; ирония, доходящая до цинизма; оксюморон.

2.Интертекстуальность (цитатность). Поскольку границы между действительностью и литературой упразднены, весь мир воспринимается как текст. Постмодернист уверен, что одна из его задач-интерпретация наследия классиков. При этом сюжет произведения чаще всего не имеет самостоятельного значения, а главным для автора становится игра с читателем, которому предполагается опознать сюжетные ходы, мотивы, образы, скрытые и явные реминисценции (заимствования из классических произведений, рассчитанные на читательскую память) в тексте.

3. Расширение читательской аудитории за счет привлечения массовых жанров: детективы, мелодрамы, фантастика.

Произведениями, положившими начало современной русской постмодернистской

прозе, традиционно считаются «Пушкинский Дом» Андрея Битова и «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева. (хотя роман и повесть были написаны в конце 1960-ых годов, фактами литературной жизни они стали лишь в конце 1980-ых годов, после публикации.

2.Неореализм

(ньюреализм, новый реализм)

(1980ые-1990ые годы)

Границы очень подвижны

Это творческий метод, который опирается на традиции и в то же время может использовать достижения других творческих методов, сочетая в себе реальность и фантасмагорию.

«Жизнеподобие» перестает быть главной характеристикой реалистического письма; легенды, миф, откровение, утопия органично соединяются с принципами реалистического познания действительности.

Документальная «правда жизни» вытесняется в тематически ограниченные сферы литературы, воссоздающей жизнь того или иного «локального социума», будь то «армейские хроники» О.Ермакова, О. Хандуся, А. Терехова или новые «деревенские» истории А.Варламова («Домик в деревне»). Однако наиболее отчетливо тяготение к буквально понятой реалистической традиции проявляется в массовом криминальном чтиве – в детективах и «милицейских» романах А.Марининой, Ф. Незнанского, Ч. Абдуллаева и других.

Владимир Маканин «Андеграунд, или Герой нашего времени»;

Людмила Улицкая «Медея и ее дети»;

Алексей Слаповский «Я-не я»

(первые шаги сделаны в конце 1970ых в «прозе сорокалетних», к которой относится творчество В.Маканина, А.Кима, Р.Киреева, А.Курчаткина и некоторых других писателей.

3Неонатурализм

Истоки его – в «натуральной школе» русского реализма 19 века, с ее установкой на воссоздание любых сторон жизни и отсутствием тематических ограничений.

Основные объекты изображения: а) маргинальные сферы реальности (тюремный быт, ночная жизнь улиц, «будни» мусорной свалки); б) маргинальные герои, «выпавшие» из привычной социальной иерархии (бомжи, воры, проститутки, убийцы). Наблюдается «физиологический» спектр литературной тематики: алкоголизм, сексуальное вожделение, насилие, болезнь и смерть). Показательно, что жизнь «дна» интерпретируется не как «другая» жизнь, а как обнаженная в своей абсурдности и жестокости обыденность: зона, армия или городская помойка – это социум в «миниатюре», в ней действуют те же законы, что и в «нормальном» мире. Впрочем, граница между мирами условна и проницаема, и «нормальная» повседневность часто выглядит внешне «облагороженной» версией «свалки»

Сергей Каледин «Смиренное кладбище» (1987), «Стройбат» (1989);

Олег Павлов «Казенная сказка» (1994) и «Карагандинские девятины, или Повесть последних дней» (2001);

Роман Сенчин «Минус» (2001) и «Афинские ночи»

4.Неосентиментализм

(новый сентиментализм)

Это литературное течение, которое возвращает, актуализирует память культурных архетипов.

Главный предмет изображения – частная жизнь (и часто жизнь интимная), осознанная как основная ценность. «Чувствительность» новейшего времени противопоставлена апатии и скепсису постмодернизма, она миновала фазу иронии и сомнения. В сплошь фиктивном мире на подлинность могут претендовать лишь чувства и телесные ощущения.

Так называемая женская проза: М.Палей «Кабирия с обводного канала»,

М. Вишневецкая «Вышел месяц из тумана», Л.Улицкая «Казус Кукоцкого», произведения Галины Щербаковой

5.Постреализм

(или метареализм)

С начала 1990ых годов.

Это литературное направление, попытка восстановить целостность, приобщить вещь к смыслу, идею - к реальности; поик истины, подлинных ценностей, обращение к вечным темам или вечным прообразам современных тем, насыщение архетипами: любовь, смерть, слово, свет, земля, ветер, ночь. Материалом служат история, природа, высокая культура. (по М.Эпштейну)

«Рождается новая «парадигма художественности». В ее основе лежит универсально понимаемый принцип относительности, диалогического постижения непрерывно меняющегося мира и открытости авторской позиции по отношению к нему»,- пишут о постреализме М. Липовецкий и Н.Лейдерман.

Проза постреализма внимательно исследует «сложные философские коллизии, разворачивающиеся в ежедневной борьбе «маленького человека» с безличным, отчужденным житейским хаосом.

Частная жизнь осмысляется как уникальная «ячейка» всеобщей истории, созданная индивидуальными усилиями человека, проникнутая персональными смыслами, «прошитая» нитями самых разнообразных связей с биографиями и судьбами других людей.

Писатели – постреалисты:

Л.Петрушевская

В.Маканин

С.Довлатов

А.Иванченко

Ф.Горенштейн

Н.Кононов

О.Славникова

Ю.Буйда

А.Дмитриев

М.Харитонов

В.Шаров

6.Постпостмодернизм

(на рубеже 20 и 21 веков)

Его эстетическая специфика определяется прежде всего формированием новой художественной среды – среды «технообразов». В отличие от традиционных «текстообразов» они требуют интерактивного восприятия объектов культуры: созерцание/ анализ/ интерпретация заменяются проектной деятельностью читателя или зрителя.

Художественный объект «растворяется» в деятельности адресата, непрерывно трансформируясь в киберпространстве и оказываясь в прямой зависимости от конструкторских умений читателя.

Характерными особенностями русского варианта постпостмодернизма являются новая искренность, новый гуманизм, новый утопизм, сочетание интереса к прошлому с открытостью будущему, сослагательность.

Борис Акунин

П Р О З А (активная лекция)

Ведущие темы в современной литературе :

Автобиографизм в современной литературе

А.П.Чудаков. «Ложится мгла на хладные ступени»

А. Найман «Рассказы об Анне Ахматовой», «Славный конец бесславных поколений», «Сэр»

Л.Зорин «Авансцена»

Н.Коржавин «В соблазнах кровавой эпохи»

А.Терехов «Бабаев»

Е. Попов «Подлинная история «Зеленых музыкантов»

Новая реалистическая проза

В. Маканин «Андеграунд, или Герой нашего времени»

Л. Улицкая «Медея и ее дети», «Казус Кукоцкого»

А. Волос «Хуррамабад», «Недвижимость»

А. Слаповский «Я-не я»

М.Вишневецкая «Вышел месяц из тумана»

Н.Горланова, В.Букур «Роман воспитания»

М.Бутов «Свобода»

Д. Быков «Орфография»

А.Дмитриев «Повесть о потерянном»

М. Палей «Кабирия с обводного канала»

Военная тема в современной литературе

В. Астафьев «Веселый солдат», «Прокляты и убиты»

О. Блоцкий «Стрекозел»

С. Дышев «До встречи в раю»

Г. Владимов «Генерал и его армия»

О. Ермаков «Крещение»

А.Бабченко «Алхан – Юрт»

А.Азальский «Диверсант»

Судьбы литературы русской эмиграции: «третья волна»

В.Войнович «Москва 2042», «Монументальная пропаганда»

В.Аксенов «Остров Крым», «Московская сага»

А.Гладилин «Большой беговой день», «Тень всадника»

А.Зиновьев «Русская судьба. Исповедь отщепенца»

С.Довлатов «Заповедник», «Иностранка. Филиал»

Ю.Мамлеев «Вечный дом»

А. Солженицын «Бодался теленок с дубом», «Угодило зернышко промеж двух жерновов», «Простерши глаза»

С.Болмат «Сами по себе»

Ю.Дружников «Ангелы на кончике иглы»

Русский постмодернизм

А.Битов «Пушкинский дом», В. Ерофеев «Москва-Петушки»

В.Сорокин «Очередь»,В.Пелевин «Жизнь насекомых»

Д.Галковский «Бесконечный тупик»

Ю.Буйда «Прусская невеста»

Э.Гер «Дар слова»

П.Крусанов «Укус ангела»

Трансформация истории в современной литературе

С.Абрамов «Тихий ангел пролетел»

В.Залотуха «Великий поход за освобождение Индии (Революционная хроника)»

Е.Попов «Душа патриота, или Различные послания к Ферфичкину»

В.Пьецух «Заколдованная страна»

В.Щепетнев «Шестая часть тьмы»

Фантастика, утопии и антиутопии в современной литературе

А.Гладилин «Французская Советская Социалистическая Республика»

В.Маканин «Лаз»

В.Рыбаков «Гравилет «Цесаревич»

О.Дивов «Выбраковка»

Д.Быков «Оправдание»

Ю.Латынина «Ничья»

Современная эссеистика

И.Бродский «Меньше единицы», «Полторы комнаты»

С.Лурье «Толкование судьбы», «Разговор в пользу мертвых», «Успехи ясновидения»

В.Ерофеев «Поминки по советской литературе», «Русские цветы зла», «В лабиринте проклятых вопросов»

Б.Парамонов «Конец стиля: Постмодернизм», «След»

А. Генис «Раз: Культурология», «Два: Расследования», «Три: Личное»

Современная поэзия.

Поэзия рубежа 20-начала 21 века испытала на себе влияние постмодернизма. В современной поэзии выделяются два основных поэтических направления:

к о н ц е п т у а л и з м

м е т а р е а л и з м

Появляется в 1970 году. В основе определения лежит представление о концепте (концепт – от латинского «понятие») – понятие, идея, возникающие у человека при восприятии значения слова. Концепт в художественном творчестве - это не просто лексическое значение слова, но и те сложные ассоциации, которые возникают у каждого человека в связи со словом, концепт переводит лексическое значение в сферу понятий и образов, давая богатые возможности для его свободной трактовки, домысливания и воображения. Один и тот же концепт может быть понят разными людьми по-разному, в зависимости от личного восприятия каждого, образованности, культурного уровня и определенного контекста.

Поэтому Вс. Некрасов, стоящий у истока концептуализма, предлагал термин «контекстуализм».

Представители направления: Тимур Кибиров, Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн и другие.

Это литературное течение, изображающее нарочито усложненную картину окружающего мира с помощью развернутых, взаимопроникающих метафор. Метареализм – это не отрицание традиционного, привычного реализма, а расширение его, усложнение самого понятия реальности. Поэты видят не только конкретный, зримый мир, но и много тайных, не видимых невооруженным глазом вещей, получают дар прозревать саму их сущность. Ведь та реальность, которая нас окружает, не является единственной, считают поэты – метареалисты.

Представители направления: Иван Жданов, Александр Еременко, Ольга Седакова и другие.

Современная драматургия

Л.Петрушевская «Что делать?», «Мужская зона. Кабаре», «Опять двадцать пять», «Свидание»

А.Галин «Чешское фото»

Н. Садур «Чудная баба», «Панночка»

Н.Коляда «Канотье»

К.Драгунская «Рыжая пьеса»

Возрождение детектива

Д.Донцова «Привидение в кроссовках», «Гадюка в сиропе»

Б.Акунин «Пелагея и белый бульдог»

В.Лавров «Град Соколов – гений сыска»

Н.Леонов «Защита Гурова»

А.Маринина «Украденный сон», «Смерть ради смерти»

Т.Полякова «Мой любимый киллер»

Использованная литература :

Т.Г. Кучина. Современный отечественный литературный процесс. 11 класс. Учебное пособие. Элективные курсы. М. «Дрофа», 2006.

Б.А. Ланина. Современная русская литература. 10-11 класс. М., «Вентана-Граф», 2005.

Литература, развиваясь по своим внутренним законам, всё же не может не зависеть от общественно-политической обстановки в стране. И нынешнее состояние русской литературы вызвано, прежде всего, теми изменениями, которые произошли в обществе, начиная с середины 80-х гг. XX века.

Условной границей, от которой можно отсчитывать начало новейшей или современной литературы, логично считать рубеж 1980 – 1990-х гг. Это как раз тот момент, когда совпадение внешних социальных и собственно культурных обстоятельств привело к совершенно новому качеству литературы. Среди них – отказ государства от цензуры и от других форм опеки литературы, административных и экономических; утрата Союзом писателей литературного министерства и распад его на два оппозиционных союза; появление частных издательств и как следствие экономических факторов, определяющих книжную политику и книжный рынок взамен идеологических и административных; утрата и политических и нравственных табу.

Начало преобразований в СССР, названных перестройкой, отмена цензуры не могли не сказаться на литературной жизни. Сначала литературно-художественные журналы опубликовали написанные еще в 1970-е гг. романы А. Рыбакова «Дети Арбата», А. Бека «Новое назначение», В. Дудинцева «Белые одежды», Д. Гранина «Зубр», А. Ахматовой «Реквием». Появление этих произведений, очень разных по своим художественным качествам, вызвало ощущение прорыва к новым, ранее неизведанным глубинам постижения жизни. Прежде всего, поражала смелость писателей. Каждый из них продемонстрировал возможность сопротивления тоталитаризму.

Затем пошли публикации А. Платонова, Б. Пастернака, Е. Замятина, В. Гроссмана, Н. Гумилева, К. Бальмонта, И. Северянина, эмигрантов всех волн и поколений: Б. Зайцева, В. Набокова, И. Бродского, С. Довлатова, В. Максимова и т.д. Произведения, долгие годы бывшие под запретом, стали возвращаться с триумфом, причем эстетические качества их почти не учитывались. Достаточно было того, что возвращаемая литература была знаком интеллигентского сопротивления. Введение этих книг в культурный обиход расширяло границы свободы слова.

В 1989 г. был опубликован «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына и вслед за ним – «Раковый корпус», «В круге первом», «Красное колесо». Возвращение на родину книг Солженицына, долгое время олицетворявшего совесть русской интеллигенции, знаменовало собой широкое наступление гласности.

Таким образом, за 5 лет было напечатано то, что создавалось русскими писателями на протяжении более 70 лет. Спресованность публикаций сбила и перепутала эпохи, перемешала слои литературы, нарушилась последовательность движения жанров, эволюционный процесс сменился взрывом. Единый в прошлом литературный поток разделился на два основных течения: «левые» начали формироваться вокруг журналов «Октябрь», «Знамя», а «правые» – вокруг «Нашего современника» и «Молодой гвардии».

Русская проза 2-й половины 1980-х – начала 90-х гг. неоднородна по своим эстетическим принципам и этико-философским установкам. Она распадается на 3 течения – неоклассическую, условно-метафорическую и «другую прозу».

Неоклассическая проза обращается к социальным и этическим проблемам жизни, исходя из реалистической традиции, поэтому иногда в критике можно встретить определение «традиционная» проза. Средствами и приемами реалистического письма, наследуя «учительскую» и «проповедническую» направленность русской классической литературы, писатели-традиционалисты пытаются воссоздать картину происходящего, осмысливать его, воспитать необходимое представление о норме социального и нравственного поведения. Для реалистических писателей жизнь общества является главным содержанием. В условиях кризиса современного общества, когда разрушились прежние ценностные понятия, основы прежней морали, именно в неоклассической прозе идут поиски новых гуманистических идеалов, утверждение христианской морали, обретение нравственных основ.

Если русская классика особую заслугу человека видела в духовном смирении, то для неоклассической прозы этот принцип полемичен. Герои ее унаследовали активную жизненную позицию, присущую советской литературе с ее культом героя-энтузиаста, оптимиста. Принимая идею служения людям, они видят путь изменения общества в нравственном усовершенствовании не столько себя, сколько окружающих.

Средствами и приемами реалистического письма, наследуя проповедническую традицию русской классической литературы, В. Астафьев, В. Распутин, Б. Васильев, А. Приставкин пытаются раскрыть суть жизненных неурядиц и противоречий, показать падение нравов, обесчеловечивание общества.

В неоклассической прозе можно выделить два стилевых течения, одно из которых характеризуется повышением уровня публицистичности, открытым выражением того наболевшего , что несут в себе писатели. Это художественно-публицистическая ветвь , характерными произведениями которой являются повесть «Пожар» и рассказ «В ту же землю» В. Распутина, роман «Печальный детектив» В. Астафьева. Другая ветвь философичная проза стремится соотнести конкретные проблемы нашего времени с чем-то надвременным, с общечеловеческими поисками. Основные черты этой прозы представлены в произведениях Ч. Айтматова «Плаха», Л. Бежина «Калоши счастья», Б. Васильева «Дом, который построил Дед».

Рассказ В. Распутина «В ту же землю» открывается с того, что в пятиэтажке на улице загазованного выше всякого разумения промышленного сибирского города умирает старушка, приехавшая из деревни к дочери пережить зиму. И выясняется, что отправить умершего в последний путь по обычному ритуалу очень сложно, а в ситуации Пашуты – просто невозможно, потому что, с одной стороны, старушка не была прописана в городе, а без прописки не выдают справку о смерти, а без такой справки не выделяют места на кладбище, а с другой – у безработной Пашуты нет денег даже на приобретение гроба для матери… Автор представляет обесчеловеченные нравы современности, перевернувшие самые древние моральные устои и религиозные обычаи, превратившие священное таинство обряда погребения в механический процесс зарывания в землю, за который к тому же взимаются огромные суммы, немыслимые для простых людей. Человек остается один на один со своей бедой, и никаким властям он оказывается не нужен.

Вследствие такого положения вещей решает распутинская героиня хоронить мать сама, «наособицу», «крадучи», «ночью, чтобы люди не видели». Помогают ей в этом «воровском» деле ее давний друг Стас и его знакомый Серега. Двое мужчин вывозят старушку на обыкновенной «Ниве», Серега выдалбливает в сосняке за городом страшную яму, и потом, оглядывая оставляемый холмик, говорит: «А что (…), хоронят же при дорогах шоферов... Какая разница - где?! В ту же землю...»

Действительно, разницы как будто никакой нет: ведь и на кладбище и за кладбищенской оградой земля, в которую уходит человек, одна и та же. Но ситуация сама по себе оказывается аномальной уже по той простой причине, что нарушает все принятые в человеческом мире обряды захоронения. Характерно, что все трое осознают себя участниками воровства, но воровства особого рода, от которого «страдает не собственность чья-то, а сами человеческие устои». И снег, который пошел в ночь погребения, воспринимается ими как даруемое небом «прощение за беззаконные действия».

Но на этом сюжет не завершается: по весне обнаруживает Пашута два холмика по обе стороны от материнской могилы: «…Такое славное отыскали… место, что появились соседи». Но дело здесь не только в «славном местечке»: появление соседей неопровержимо свидетельствует о том, что ситуация, в которой оказалась Пашута, является не единичным, исключительным, а типичным и характерным для россиян. И это обобщение еще раз подчеркивает позицию автора, боль его за простых граждан своего отечества. Немаловажным оказывается и тот факт, что одна из двух могил принадлежала Сереге, доброму и отзывчивому парню, другу Стаса, убитого при невыясненных обстоятельствах, - еще одна характерная деталь современной действительности.

В финале произведения мы видим запившего в связи с этим Стаса с какой-то отстраненной улыбкой: «Странная и страшная это была улыбка – изломанно-скорбная, похожая на шрам, застывшая на лице человека с отпечатавшеюся где-то глубоко в небе образа обманутого мира». Изломанно-скорбная улыбка Стаса, соотносимая с отпечатавшимся в небе образом обманутого мира, подчеркивает глобальность трагической ситуации, в которой оказались вовлечены миллионы индивидуальных человеческих судеб.

Устами Стаса автор оценивает деятельность тех, кто инициировал социально-экономические и общественно-политические перемены последних лет, обрекшие соотечественников на жалкое существование, граничащее с вымиранием: «Я тебе скажу, чем они нас взяли. (…) Подлостью, бесстыдством, каинством. Против этого оружия нет. Нашли народ, который беззащитен против этого».

Рассказчик вводит в повествование общественно-исторические факты: экономический упадок города, в котором разворачиваются события, ухудшение экологической ситуации, обнищание рабочего класса, рост бюрократии и т.д. В этом проявляется социальное наполнение произведения. Писателю удалось, не отстраняясь от задач художественного эпоса, поместить персонажей в равнозначную реальности сферу так, что ситуация, легшая в основу сюжета, оказывается правдоподобной, почти документальной.

Рассказ В. Распутина «В ту же землю» является не просто упреком власти, отвернувшейся от своих граждан и занявшейся исключительно собой , а обвинительным актом за антинародную политику, которую она проводит в жизнь самым циничным образом.

В 1996 году В. Распутин получил престижную ныне у писателей премию конкурса «Москва - Пенне». Его соперниками в финале оказались Л. Петрушевская и Ф. Искандер, представившие толстые книги в ярких обложках. Распутин новыми книгами тогда не располагал и на конкурс представил журнальные ксерокопии двух рассказов - «В ту же землю» и «В больнице». Победили именно его рассказы.

Отметим, что в 2003 г. Валентин Григорьевич выпустил повесть «Мать Ивана, дочь Ивана», в которой с тех же гражданских позиций, но на более широком жизненном материале исследует нашу современную повседневность.

В условиях подцензурной литературы возникла так называемая условно-метафорическая ветвь прозы. Не имея возможности открыто высказать отрицание тех или иных сторон жизни, а порой и всей системы, писатели создавали фантастические или условные миры, куда помещали героев. Пик развития условно-метафорической прозы приходится на середину 80-х годов. Начиная с конца 70-х один за другим появляются «Альтист Данилов» и «Аптекарь» В. Орлова, «Живая вода» В. Крупина, «Белка» А. Кима, «Кролики и удавы» Ф. Искандера. Миф, сказка, научная концепция, фантасмагория образуют причудливый, но узнаваемый современниками мир. Духовная неполноценность, обесчеловечивание обретают мастерское воплощение в метафоре превращения людей в разных зверей, хищников, оборотней.

Условно-метафорическая проза в реальной жизни видела абсурд и алогизм, в будничном ее течении угадывала катастрофические парадоксы. Она использовала фантастические допущения, испытание действующих лиц необыкновенными возможностями, дьявольскими соблазнами, чтобы ярче показать суть реальности.

Социальная сказка Ф. Искандера «Кролики и удавы» создавалась в пик застоя – в 1973 г., но вышла она к читателю только в 1986 г. Искандер показал тоталитарную общественную систему, продемонстрировал механизм ее действия. Сказка представляет социальное устройство, в котором 3 уровня иерархии: туземцы, выращивающие овощи; кролики, крадущие овощи у туземцев; удавы во главе с Великим Питоном, заглатывающие кроликов.

Мир кроликов и удавов основан на безотчетном страхе одних перед другими. Загипнотизированные страхом кролики даже не пытаются сопротивляться, когда их проглатывают удавы. Мир кроликов – это мир доносов, предательства, всеобщего парализующего страха. В этом кроличьем государстве существует своя иерархия. Во главе королевства стоит король, управляющий с помощью страха и обещания Цветной Капусты (метафора «светлого будущего – коммунизма»). Вокруг него группируются Допущенные к столу, чьи места стремятся любыми способами занять Стремящиеся быть допущенными (политбюро ЦК КПСС и кандидаты в члены политбюро). Для достижения цели хороши все средства: наушничество, оговор, предательство, соучастие в убийстве.

Среди кроликов есть свои индивидуальности. Появился Задумавшийся, который обнаружил, что кроличий страх – это и есть гипноз, делающий кроликов бессильными перед удавами. Если превозмочь страх, то не так-то просто, оказывается, проглотить кролика. Но это открытие ломало систему: если кролики не будут бояться, разрушат гипноз страха, то на одной Цветной Капусте долго не продержишься. Поэтому нарушителя гармоничной системы необходимо было устранить. Для этой цели как нельзя лучше подходит Находчивый. Он жаждет быть Допущенным, а для этого готов сделать всё, что необходимо Королю. Но открыто выступить он не хочет, т.к. это подпортит его звание либерала. Поэтому он распевает песенку, в которой завуалированно доносит удавам, где находится Задумавшийся. Но и сам Находчивый оказывается скомпрометированным, и Король отправляет его в ссылку в пустыню на съедение удавам. Таким образом, свидетель и участник убийства Задумавшегося уничтожен. В этом эпизоде нашла отражение система, характерная для репрессивной машины тоталитарного государства.

Когда после гибели Задумавшегося кролики вздумали бунтовать, Король назначает демократические выборы, но перед этим устраивает сеанс государственной гимнастики, вызывающей «рефлекс подчинения». «Кролики, встать! Кролики, сесть! Кролики, встать! Кролики, сесть!» – десять раз подряд говорил Король, вместе с музыкой наращивая темп и напряжение. «Кролики, кто за меня? – закричал Король, и кролики не успели очнуться, как очутились с поднятыми лапами». «Государственная гимнастика» – аллегория идеологической обработки в тоталитарном обществе, приводящей к единомыслию.

«Кролики и удавы» – это социальная повесть, основанная на сказочном типе условности. В ней очень сильна ироническая интонация, обладающая высокими художественными качествами, что делает это произведение значительным явлением литературы.

Большое место в современном литературном потоке занимает фантастика, которую сейчас называют англоязычным словом «фэнтези». Именно к этому жанру относятся нашумевшие в последнее время романы Сергея Лукьяненко «Ночной дозор», «Дневной дозор», «Последний дозор» и снятые по ним фильмы.

На вопрос корреспондентки «Аргументов и фактов» Юлии Шигаревой «Почему подростки и молодежь предпочитают читать фэнтези, а не книги про реальную жизнь?», С. Лукьяненко ответил: «Современный мир очень сложный, неприятный, порой лживый. Мир, где грань между добром и злом часто оказывается стерта. Эта сложность пугает. Поэтому молодежь, которая всегда склонна к максимализму и не приемлет компромиссы, более комфортно себя чувствует в фэнтезийном мире. Там все просто: вот добро, вот зло, эти – друзья, а эти – враги».

По всей видимости, мнение Лукьяненко не безосновательно.

«Другая проза» является отрицательной реакцией на официальную литературу. Впервые такое название употребил А. Битов, затем удачное определение было подхвачено другими, т.к. в этой прозе на самом деле всё другое: ситуации, приемы и персонажи. Это же литературное явление выступает под терминами «новая волна», «альтернативная литература».

Возникнув в период насаждаемого сверху идеологического и эстетического единомыслия, «другая проза» была в довольно своеобразных отношениях с цензурой. Некоторые ее авторы публиковались на страницах подцензурных изданий. Другие вынуждены были уйти в самиздат и тамиздат. В целом же «другая проза» формировалась вне рамок официально признававшейся литературы , долгое время не становясь фактом общественного сознания. Но перемены в обществе освободили «другой прозе» путь к читателю.

Общими чертами таких разных авторов как Т. Толстая, В. Пьецух, Вик. Ерофеев, Т. Набатникова и др. являются черты оппозиционности официозу, принципиальный отказ от следования сложившимся литературным стереотипам. «Другая проза» внешне безразлична к любому идеалу – нравственно-социальному, политическому. Она отказывается от учительства, проповедничества, позиция автора не только не выражена отчетливо, а как бы вообще отсутствует. «Другая проза» изображает разрушенный быт, изломанную историю, раздерганную на клочки культуру, она часто мрачна и пессимистична.

Герой повести М. Кураева «Ночной дозор» Полуболотов ночью, во время дежурства рассказывает своему молодому напарнику о том, как в прошлом осуществлял акции по аресту врагов народа.

Человек сталинской эпохи, Полуболотов, убежден, что действительно существовали «враги народа», и с ними надо было бороться. Его не смущает даже то, что иногда люди подвергались аресту не из-за политических взглядов, а по чисто бытовым причинам: кто-то не так высказался о начальнике, кто-то полюбил не ту женщину, а кто-то расхвастался не в меру. Герои не задумываются, ради кого же строилось светлое будущее, если «брали по 500 - 700 человек за ночь». Полуболотов вопросов истории не задает, он по-своему честен, правдив, он нигде не лукавит, но тем страшнее видеть то, во что превращается человек, оболваненный идеологией, которая выдавалась за волю народа.

М. Кураев показывает, что Полуболотов по природе своей такой же, как и другие. Он способен восхищаться красотой окружающего, пением птиц. Но Система сделала его исполнителем и этим извратила его природу, определила его безразличие к судьбам людей. Кураев не дает никакой оценки своему герою, он самораскрывается в своей речи, и его последующие слова, вроде бы очень бытовые, заключают символический смысл: «Никак у нас часы с тобой поотстали? Смотри-ка, и вправду стоят!..» Действительно, на Полуболотове часы Истории как бы и впрямь остановились.

В рамках «другой прозы» повесть Кураева примыкает к историческому течению, в котором судьба героя, как правило, связывается с историей страны.

Натуральное течение обращается к страшной и жестокой действительности, где попирается достоинство человека, где хрупка грань между жизнью и смертью, где убийство воспринимается как норма, а смерть – как избавление от издевательств. Показывая грязь жизни, «натуралисты» только констатируют факты. В отличие от писателей традиционного направления, они отстраняются от оценки изображаемого.

Натуралисты вторгаются в такие области жизни, которые не принято было вводить в сферу литературы. Предметом их пристального внимания становятся неуставные отношения в армии, звериные законы в колонии, сделки и коммерция могильщиков, афганская война, цинизм, агрессивность, вседозволенность в обыденной жизни. «Натурализм» «других» писателей беспощаден, как беспощадна сама современная жизнь, недаром их произведения называют «чернухой». Чернота в обыденности всепоглощающа. Она даже не воспринимается как что-то сверхординарное. Это – форма жизни и ее суть.

Если в традиционной прозе «свинцовые мерзости» воспринимались как вторжение в нормальный ход жизни, но всё же экстраординарное, не ставшее нормой, то в «натуральной» прозе ужасы, грязь, дикие отношения между людьми становятся обыденными.

Почти во всех произведениях «натуралистов» финал – это смерть, выпадение из жизни. Но триумфом такой финал не пронизан, хотя он пессимистичен, уход из жизни трактуется как избавление от унижающей человеческое достоинство обыденности, как закономерный итог давящих социальных обстоятельств.

В повести С. Каледина «Смиренное кладбище» пьянь, жулье, полууголовщина, собралась на кладбище, найдя свое призвание в работе могильщиков. От элегического восприятия пушкинского «смиренного кладбища» и воспоминанья не осталось. Как и во всем мире, здесь бурлит жизнь: та же алчность, подлость, те же сделки и надувательство, те же страсти.

Каледин без церемоний раскрывает «тайны» кладбищенского бытия. Профессионально, не спеша, показывает он процесс рытья ямы, продажу бесхозных могил для перезахоронения, установку памятников и цветников… И в ходе этого повествования вырисовываются жуткие, наполненные грязью, скандалами, тюрьмами судьбы вроде и не отверженных, но выпавших из привычной жизненной колеи людей.

Лучший из могильщиков Лешка Воробей – человек с перекрученной биографией. Система жизненных ценностей героя искажена воспоминанием, образом жизни, средой. Мальчишкой убежал от ненавистной мачехи и отца, избивавшего умирающую от рака мать. Недочеловеченность с самого рождения окружала Лёху: скитания, колония, грязь, водка… Пьет Лёха, пьет жена его Валентина, пьет ее подруга Ира… Пьяные, идут брат на брата с топором не в переносном , а в прямом смысле: родной брат чуть не разломил пополам череп Лёхи, от чего тот слух потерял и стал плохо видеть.

Сам Лёха дня не проживет без того, чтобы не поучить кулаками жену Вальку. В этом мире, где наживаются на горе людей, существуют законы волчьей стаи. Есть вожак, есть авторитеты, и стоит кому-то нарушить эти законы, грозит страшная расплата. Здесь обесценены жизнь и смерть, перевернуты нравственные понятия. Зло, совершаемое героями, даже не мотивировано. Поражает не столько обыденность такого существования, сколько невосприимчивость к ней героев. Для них это норма.

«Натуральное» течение в «другой прозе» беспощадно в изображении действительности, черной, неприглядной, но отнюдь не намеренно очерненной писателями. Статистика преступлений свидетельствует, что «натуралисты» показывают тяжкие последствия деформированного, уродливого развития жизни последнего 20-летия.
Переходя к заключению и пытаясь сделать какое-то обобщение, хотелось бы обратить внимание на вопрос Юлии Шигаревой, корреспондента «Аргументов и фактов», современному писателю С. Лукьяненко: «Если посмотреть на полки книжных магазинов, то оказывается, что 90% из них забито шелухой – детективы, фэнтези, легкие романчики …» Иногда вопросы значат больше, чем любой ответ: здесь выражена сжатая констатация современной литературной ситуации: 90% шелухи . Любопытен и ответ писателя: «Однажды хорошая киевская писательница Людмила Козинец сказала: «Чтобы были киты, должен водиться планктон». Планктон - мельчайшие организмы, обитающие в толщах вод: моллюски, личинки и т.д. Они являются пищей для китов. Но Л. Козинец говорит, конечно, не о водных обитателях, а о литературных «китах» и «планктонах», и нужно сказать, что суждение не лишено логики: литература не может состоять из одних великих имен. Но, тем не менее, создается впечатление, что за последние четверть века в нашей литературе размножается только планктон, но ни одного кита среди них не появилось. Каждое поколение, как правило, выдвигало своего литератора, который наиболее полно выражал свою эпоху, современная литература не выдвинула ни одной фигуры, которая могла бы соперничать не только с Толстым и Достоевским, Горьким и Солженицыным, но и с В. Распутиным и В. Беловым, Е. Евтушенко и Р. Рождественским.

Феликс Кузнецов, известный литературовед, возглавлявший Институт мировой литературы им. М. Горького РАН, так отзывается о современной литературной ситуации: «Литература стала мелкотравчатой, и погубила ее постмодернистская литературная мода, потому что суть постмодернизма – в принципиальном отказе от подлинных человеческих ценностей . Появилось огромное количество прозаиков и поэтов, которые интересны лишь друг другу, самим себе. Они награждаются огромным количеством всевозможных премий и практически абсолютно неизвестны широкому читателю… Подлинная литература оттеснена на периферию, а на первое место вышли дамские детективы, поглотивший все телевидение так называемый юмор» («Лит. газета». - Фев. 2006).

И еще одна, последняя цитата, автора которой установить не удалось, но от этого актуальность ее не уменьшается: «Раньше высокая культура оплачивалась высоко, а массовая – низко. А сейчас все наоборот, все запуталось. Люди не понимают, что ценности остались старыми и деньги их не заменяют».

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ

«Ситуация взрыва определяет состояние современной русской поэзии, переживающей мучительный период ломки и переориентации», - писал в 1995г. Г.Г. Исаев, и эта характеристика достаточно справедлива. Со второй половины 1980-х гг. реалистическая поэзия пытается исторически, нравственно и философски осмыслить происходящие в стране и обществе процессы, дать им свою оценку.

В 1993 г. в журнале «Новый мир» Игорь Губерман опубликовал подборку четверостиший под общим заголовком «Стал каплями российского фольклора». Эти стихи поначалу кажутся написанными человеком, нисколько не заботящимся о серьезности затрагиваемых им проблем, но, тем не менее, как бы мимоходом, шутя и балагуря, автору удается штрихами и пунктирами набросать некоторые существенные черты государственного устройства страны переходного от социализма к капитализму периода:

Я Россию часто вспоминаю,

Думая о дальнем дорогом.

В стихотворении из четырех строк можно обнаружить две литературные реминисценции. Помимо С. Есенина, прослушивающегося во второй строке «думая о дальнем дорогом» (у Есенина «утопая в дальнем дорогом»), бросается в глаза и наличие Лебедева-Кумача с его знаменитым утверждением: «Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек!» Но обрубая фразу советского песенника после слова «вольно» и завершив ее двумя наречиями «смирно и кругом», Губерман вдруг придает строке оттенок военной команды. Стихотворение обретает не только пародийное звучание, но несет в себе смысл, совершенно обратный тому, что вкладывал в свои строки Лебедев-Кумач. Таким образом, просто и, казалось бы, без всякого творческого напряжения поэт обнажает суть так называемого «казарменного социализма».

Если в только что приведенном стихотворении основную смысловую нагрузку несли на себе наречия , то в следующем четверостишии эту функцию выполняют прилагательные:

Все дороги России – беспутные,

Все команды в России – пожарные,

Все эпохи российские – смутные,

Все надежды ее – лучезарные.

Поэт берет четыре аспекта российской действительности: дороги, команды, эпохи, надежды и подбирает к ним соответствующие, на его взгляд, определения. Первые три из них несут в себе негативную оценку и лишь четвертая – «лучезарные» - позитивную. Но в стране, где все дороги беспутные, команды – пожарные, эпохи – смутные, никаким лучезарным надеждам сбыться, конечно, не суждено. Обманность света, которые несут в себе надежды, раскрывается предшествующим текстом, следовательно, и единственный эпитет с положительным наполнением теряет свой смысл.

В конце 1980 – начале 90-х, когда из-под ног партократов стала уходить почва, многие из них быстро переориентировались. Использовав положение и предоставляемые новым временем возможности, они стали создавать различные коммерческие учреждения, благополучно вливаясь в первые ряды предпринимателей. Этот процесс в качестве штриха, лаконичного и незатейливого наброска нашел свое выражение в другом четверостишии Губермана, где в начальных строках как бы между прочим отмечается еще одна проблема, обнаружившая себя в те же годы:

Бросая свой дом, как пожарище –

Куда вы, евреи, куда?

Заходят в контору товарищи,

Выходят – уже господа.

В 1985 г., в период начавшихся перемен, когда на страницы газет и журналов хлынула информация по истории страны советского периода, до той поры утаиваемая от народа, у людей будто открылись глаза на мир, в котором они жили, на историю своего отечества с ее взлетами и падениями. Именно это состояние вдруг прозревшего человека зафик­сировано Р. Рождественским в стихотворении "Письмо про­фессору С.Н. Федорову".

Известно, что Святослав Николаевич был глазным хи­рургом мирового класса, и, обращаясь к "глазному чародею", поэт пытается найти ответ на вопрос: "отчего это массовая слепота настигает зрячих людей?" Далее автор раскрывает механику того, как это происходит с обществом:

И хотя болезнью

ее не зовут,

получается странный круг:

люди слепнут вдруг.

И слепыми живут.

А потом прозревают.

По мнению поэта, такая странная слепота за последние десятилетия "настигала" людей не один раз, а как минимум трижды. Когда именно, автор не уточняет, но можно предпо­ложить, что это были времена, связанные с именами Сталина, Хрущева, Брежнева: "Три эпохи. Три гордости. Три стыда. Боли три. И радости три". В отличие от других авторов Рождествен­ский не стремится окрасить эти периоды каким-то одним цветом. Каждый из них имел свои боли и радости, свои достижения и свой позор, и поэт чувствует долю своего участия во всем, так как в эти же времена он "свой хлеб добывал" поэтическим словом. Автор не возводит себя в ранг пророка, не отъединяет свою судьбу от судьбы общества и признается, что "три раза вместе со всеми слеп, и три раза вновь прозревал". Он верит, что в последний раз страна прозрела всерьез ("мы сейчас верим в то, что прозрели всерьез") и не допустит, чтобы ее снова "ослепили", но на всякий случай в конце стихотворения спра­шивает у глазного хирурга: "Может, есть у Вас средство какое-нибудь, чтобы люди не слепли, прозрев?"

Вопрос хотя и риторический, но не совсем праздный, по­тому что времена переменчивы, а люди наивны и доверчивы. Их не так сложно обмануть различными обещаниями, посулами, осо­бенно, когда они срываются с уст государственных мужей; не так трудно убедить их в правильности звучных лозунгов, в верности вновь избранного пути и т.д. Одним словом, усыпить или ослепить...

Видно, нечто подобное произошло со страной в очередной раз уже после публикации стихотворения Рождественского. Рос­сийское общество и не заметило, когда, в какой именно момент страна свернула с тех демократических путей, на которые ста­ла она в восемьдесят пятом году. Отсутствие демократии со всей очевидностью обнаружилось лишь в начале октября 1993 г., когда из пушек и танков был расстрелян российский Белый дом, а парламент страны - низложен... К этому времени уже распал­ся былой Союз Советских Социалистических Республик, были пре­рваны между ними не только политические, но и экономические, и культурные связи.

Когда государство оказалось ввергнутым в пучину экономи­ческого кризиса, когда страну захлестнула преступность, когда обычным явлением стали проституция, наркомания, инфляция, безработица, детская беспризорность, взрывы, захват залож­ников, реальные военные действия, вдруг обнаружилось, что не так-то и плохо было при социализме, во всяком случае, не все в нем было худо.

Сожалением о трагической судьбе былой Державы напол­нено стихотворение Николая Тряпкина "В канун 1994 года" ("Наш современник", 1994, № 5). Лирический герой, некогда мечтавший о славе и знавший "свою стреху в отцовском доме", печально размышляет о том , что не стало вдруг ни его стрехи, ни его Державы:

А нынче нет моей стрехи

И нет Державы.

И в горьком дыме все верхи

И все канавы.

"Горький дым", по всей вероятности, не только символи­зирует горький осадок в душе поэта от произошедших перемен, но воспринимается и в своем прямом значении, ассоциируясь с дымом, исходящим от пепелища. Причем мотив пронесшегося над страной пожарища приобретает особую масштабность благодаря тому, что автор выстраивает систему ценностей по вертикали, и дым захватывает все от низа до верха ("в горьком дыме все верхи и все канавы").

Происходящее с Державой поэт переживает как личную боль, потому что его судьба была прочно связана с судьбой отчизны, а после трагических перемен лирический герой потерял "свою стреху", то есть - свое место в жизни страны. Песни его, которыми он жил, за ненадобностью очутились в помойной яме (гипербола "в помойном рвище" лишь усиливает степень трагич­ности), душа кричит, как пленный сокол, а сам герой тонет в апатии и безверии "у смертной двери". И когда после горьких признаний поэт, используя прием обрамления, завершает стихотворение начальными строфами, они вызывают в сердце читателя щемящее чувство сопереживания человеческой драме:

А ведь когда-то, милый брат,

Нам снилась слава.

И среди нас искала клад

Моя держава.

А нынче нет моей стрехи

И нет Державы.

И в горьком дыме все верхи

И все канавы.

Мотив тревоги за происходящее со страной с еще большей силой звучит в подборке стихотворений Глеба Горбовского "И это все сейчас", опубликованной в том же номере журнала, что и стихотворение Тряпкина. Характерно то, что подборка Горбов­ского и стихотворение предыдущего автора уже своими названи­ями привязываются к конкретному времени: "В канун 1994 года", "И это все сейчас". Таким образом, выраженное в них настрое­ние, состояние лирического героя имеет прямое отношение к тому времени, в котором мы непосредственно живем.

Подборка Горбовского открывается стихотворением "Больнич­ное", а само стихотворение - мрачной картиной:

На окнах наледь и решетки.

Среди больных, как волк, бродя...

С первых же строк лирический герой признается, что он в больнице лечится от водки и рядом с ним такие же алкоголики, как он сам. Причем рассказ сопровождается лаконичным описанием состояния больных:

Вокруг пылают щечки, уши,

глаза выходят из орбит...

Казалось бы, подобные сцены могут вызвать лишь отвраще­ние и желание поскорее покинуть это логово, но герой не спе­шит. Наоборот он признается:

Мне по душе больные души,

а от здоровых душ - знобит.

В контексте сказанного данные строки могут воспринимать­ся в том смысле, что лирическому герою близки больные души потому, что он и сам больной, и "знобит" его от здоровых по той же причине. Но последняя замыкающая строфа открывает в позиции героя иную своеобразную логику:

Явь заоконная безбожна.

Я с этой явью не дружу.

Я здесь останусь, если можно,

Двадцатый век пересижу.

Становится ясно, что лирический герой предпочитает компанию больных алкоголиков не потому, что они сами по себе хорошие, а потому что они все-таки лучше тех "здоровых", ко­торые "заоконный" мир ("явь") сделали "безбожным" настолько, что не остается никакого желания выходить в него. До какой же степени должен был перемениться мир, если здоровые люди вызывают большую опаску, нежели больные алкоголики?!

"Здоровые" люди, способные "обезбожить" мир, для поэта все равно, что враги, и потому он недвусмысленно заявляет в другом стихотворении: «Где я жил? В стране Советов. Где живу? В стране врагов». Одновременно ощущается враждебное отношение к настояще­му и ностальгия по прошедшему, в чем автор сближается с Тряпкиным. Но поэт далек от идеализации прошлого. "Как мы жили? - задает он вопрос и сам отвечает: - По команде". Но тем не менее в сопоставлении с настоящим прошлое предстает в гораздо выигрышном свете, так как на вопрос "Как живем?" он вынужден отвечать: "Идем ко дну". Осознание тупиковости настоящего вызывает в лирическом герое бесконечную животную тоску, от ко­торой он готов завыть: «Сяду в кресло на веранде да повою на луну».

Эти строки свидетельствуют не только о внутреннем состоянии героя, они о безвыходности и беспро­светности настоящего. Чувство неприязненности к происходящим в отечестве про­цессам у поэта не временная вспышка, а устоявшееся отношение, свидетельством чему является еще одна строка: "И смердит нас­тоящее..."

Очень характерным в тематическом и содержательном плане для поэзии середины 90-х гг. является и стихотворение Владимира Гордейчева:

… И в хаос нынешний вникая,

я то и вижу, что отнюдь

не может бестолочь такая

на демократию тянуть.

Бесчестье правит в доме нищем,

куда ты к старости пригреб,

а у тебя твой вклад похищен,

что ты сколачивал на гроб.

Пророк владычит в тех затеях,

чья новомодность не нова,

где по наличью только денег

предполагаются права (…).

Так атакованы сегодня

мы хищной смутою из смут,

где победительно-свободно

лишь волки бизнеса снуют.

Скверней не выдумать напасти:

ведь никакой еще вандал

свое отечество на части,

как ныне ставшие у власти,

разъять и грабить не давал.

Любопытно, что мотивы ностальгии, плача и сожаления по ушедшей власти Советов в самое последнее время сменяется убеждением в то, что былое обязательно возвратится, и народ станет хозяином своей судьбы. Особенно отчетливо эта мысль звучит в заглавных и финальных строках стихотворения И. Дудина, опубликованного в августе 2007 года в газете «Советская Россия»:

Не затянется память илом,

Время русских людей разбудит…

Было, было! все это было!

И уверен, что снова будет!

В монографии В. Славецкого «Русская поэзия 80-х – 90-х годов ХХ века» выделяется одна характерная черта поэзии последнего десятилетия: «В начале 90-х годов в стихах стояли стон и плач , продолжаются они и до сих пор, но уже по инерции» (с. 90). Этим же критиком отмечается, что «на фоне общего стона и плача (…) усилились религиозные мотивы, вернулась в поэзию любовная тема, переживает новый виток мифологема «небесная Россия» (с. 3).

О возрождении и укреплении религиозной линии в современной поэзии свидетельствует творчество М. Рахлиной, О. Николаевой, С. Кековой, А. Зорина, в чьих стихах выражается постижение и попытка толкования Библии, пламенная любовь к Христу, убеждение, что только вера может быть основой возрождения человека. Так, например, О. Николаева убеждена, что церковь может стать генератором русского культурного самосознания, а творчество С. Кековой является самым последовательным и успешным воплощением религиозных мотивов:

Но опять душа моя окрепла,

Как весною заросли ольхи,

Потому что восстает из пепла

Человек, судимый за грехи.

В любовной лирике преобладают эротические мотивы, откровенные и обнаженные как в прямом, так и в переносном смысле сцены, как, например, у Александра Коковихина:

Я не умею воевать,

редуты брать одной ногою,

мое призвание – кровать

с тобой – нагою…

Если ранее рыцарский, боевой дух считался одним из лучших свойств мужчины, то теперь в ранг достоинства возводится как совершенное отсутствие этого качества, так и наличие лишь единственного «призвания», заключающегося в постельных играх с любимой. Нередко при этом любовная тема укладывается в изысканно-метафорическую упаковку, как в последующих двух строчках: Уже бежали мои губы / По синусоиде груди…

Характерным для современного состояния любовной поэзии является и следующее стихотворение того же Коковихина:

Тонкий рот да глаза печальные,

да волос неприбранный сад –

все красивое так банально,

что не хочется продолжать.

Ты замри. Осторожно раздену.

Подбородок. Линия. Бред.

Я люблю и собой не владею,

но пытаюсь закончить портрет.

И рисую сухими губами,

но к тебе – обжигая, слепя –

ничего не могу добавить,

разумеется, кроме себя.

В конце 1980-х гг. громко заявили о себе такие поэтические группы, как концептуализм, метаметафоризм, неофутуризм, куртуазный маньеризм, соц-арт и др. Все они подчеркивают свою авангардность, стремление к коренному обновлению поэтической образности. Общественная реальность для поэтов-авангардистов абсурдна и антигуманна. И в воссоздании образа абсурдного мира используются принципы центонной поэзии, которая создается из чужих готовых строк. Иронически обыгрываются цитаты и образы из классической литературы, лозунги и штампы официальной пропаганды. Все это подсвечивается авторской иронией, которая и становится основным конструктивным элементом. Торжествует полистилистика: смешение сленга и архаики, просторечия, языка общественно-политических и научных текстов и т.д. По этому поводу В. Славецкий замечает: «Использование всех стилей сразу – это уж никак не вершина культуры, а как раз плоская равнина, в дурном смысле «нейтральный стиль» (с. 15).

Славецкий считает крупнейшими поэтами современности В. Казанцева, Ю. Кузнецова, Вл. Соколова, О. Чухонцева, а одним из важнейших особенностей нынешней литературы выделяет «отсутствие новых идей» (с. 90). Подводя же итоги последнему десятилетию ХХ века, он констатирует: «Со смертью Р. Рождественского закончились соцреализм, собственно советская поэзия, со смертью И. Бродского – специфическое новейшее барокко (…). Со смертью А. Иванова кончилась эпоха прямолинейной советской пародии. После кончины Б. Окуджавы иссякла бардовская традиция. А неожиданная смерть Вл. Соколова словно завершила целую эпоху традиции русского лиризма».

В статье «Поэзия большого стиля» С. Мнацаканян («Лит. газета», август, 2006) заметил, что за последние 15 – 20 лет школа советской поэзии практически стерта из сознания читающей публики, а новые поэты так и не вышли на арену общественной жизни, не вызвали массового интереса, хотя расползлись по Интернету и активно самоиздаются. Свою статью Мнацаканян завершает мыслью: «У русской поэзии есть только одно будущее – ее великое прошлое».

ПОСТМОДЕРНИЗМ

Постмодернизм – явление, первоначально появившееся и теоретически оформившееся в западном искусстве. Среди литературоведов термин впервые применил Ихаб Хассан в 1971 г., первый манифест постмодернизма сочинил Лесли Фидлер, а в 1979 г. вышла книга Ж.Ф. Лиотара «Постмодернистическое состояние», в которой философски осмысливалось состояние мира в период развития средств массовой коммуникации.

На теорию и практику постмодернизма несомненное влияние оказали идеи французского философа Ж. Дерриды, изложенные в статье «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук», где он охарактеризовал постмодернизм как «разрушение всего общепринятого и укоренившегося в общественном сознании».

Постмодернизм в Германии вызвал сдержанную и критическую оценку, но в России к нему отнеслись с большим интересом, и он стал предметом философского и литературоведческого изучения с конца 80-х – начала 90-х годов ХХ века в работах М. Эпштейна, М. Ямпольского, А. Жолковского, И. Ильина и других. После публикаций В. Курицына и М. Липовецкого стало традицией вести отсчет отечественного постмодернизма с произведений А. Битова «Пушкинский дом» и В. Ерофеева «Москва – Петушки». Тенденции постмодернизма в русской литературе впоследствии были развиты Д. Приговым, Сашей Соколовым, Э. Лимоновым, Л. Петрушевской, Т. Кибировым и другими.

Слово «модерн» обозначает новое время или любую новизну вообще, и в русской поэзии ХХ века этот термин соотносят, прежде всего, с течениями символизма и акмеизма. Модернизм и постмодернизм – явления кровно родственные, разделенные лишь приставкой, указывающей на временную последовательность: постмодернизм буквально означает то, что следует после модернизма и наследует его традиции. (Заметим в скобках, что между двумя этими течениями в русской литературе долгое время существовал соцреализм). Постмодернизм выступил как наследник и русского авангардизма (футуристов) и в своем развитии ориентировался не только на элитарную, но и на поп-культуру.

Постмодернизм как литературное явление вызывает разные оценки: для одних он является свидетельством кризиса и деградации современной культуры, а другие видят в нем проявления мощного творческого потенциала. Но и для первых, и для вторых бесспорным является факт того, что постмодернизм выступает как значительное явление для современной литературной ситуации , более того – постмодернизм все чаще объявляется ведущей тенденцией современной русской литературы.

Особенностью структуры постмодернистского произведения является сплав высокого и низкого. Так, в поэме Вен. Ерофеева «Москва – Петушки» образы возникают в процессе диалога между высоким стилем классической русской поэзии и вульгарной лексикой: «Зато у моего народа - какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Чтобы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий, - эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…»

В этом небольшом отрывке переплелись и одическая интонация, и реализация метафоры, создающей иронический пафос: «Глаза не продадут (в смысле - не предадут). Ничего не продадут и ничего не купят», и цитата из известного стихотворения в прозе И. Тургенева «Русский язык», и фольклорная – усеченная русская пословица, восстановление опущенной части которой «плюй в глаза» сводит на нет всю воспевающую интонацию этого монолога.

Постмодернисты сочетают языки разных эпох и культур, используют прием полистилистики, то есть стилевой неоднородности произведения, вживляют в текст элементы разных эстетических направлений. Характерным в этом плане является фрагмент из стихотворения Т. Кибирова:

Что же мы бессонные зенки таращим

в окна хрущёвок , в февральскую муть.

Что же склоняемся мы над лежащим

мертвым ли, пьяным под снегом летящим,

чтобы в глаза роковые взглянуть.

Этак мы Сема такое обрящем …

Обратим внимание на то, как в одном поэтическом тексте сочетаются слова разной стилистической окраски: просторечное «зенки таращим», «хрущовки» - с книжными «глаза роковые» и архаизмом «обрящем».

Типологическими чертами постмодернистических произведений являются пародирование соцреалистических идеологем, обильное использование цитат и реминисценций из классических произведений, клише и штампов. Покажем это на примере четверостишья И. Губермана:

Я Россию часто вспоминаю,

Думая о дальнем дорогом.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно, смирно и кругом.

В стихотворении из четырех строк можно обнаружить две литературные реминисценции: помимо Есенина, прослушивающегося во второй строке «думая о дальнем дорогом» (у Есенина: «утопая в дальнем дорогом»), бросается в глаза и наличие усеченных двух строк Лебедева-Кумача: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Но обрубая фразу советского песенника на полуслове и дополнив ее двумя наречиями «смирно и кругом», Губерман придает строке оттенок военной команды: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно, смирно и кругом». Стихотворение приобретает не только пародийное звучание, но уже несет в себе смысл, совершенно обратный тому, что вкладывал в свои строки Лебедев-Кумач.

В словаре «Современная философия» сообщается, что «постмодернизм сознательно переориентирует эстетическую активность с творчества на компиляцию и цитирование, с создания оригинальных произведений на коллаж». Вот пример из А. Еременко, свидетельствующий о правдивости приведенных слов:

Играет ветер, бьется ставень,

А мачта гнется и скрипит…

А по ночам гуляет Сталин,

Но вреден север для меня!

Первые две строки четверостишья интонационно, ритмически, а порой и дословно совпадают со строками из лермонтовского «Паруса»: «Играют волны, ветер свищет, а мачта гнется и скрипит…», третья строка, вероятно, авторская, а четвертая из пушкинского «Евгения Онегина». Но при этом объединение в одной строфе строк разных авторов не создает единой смысловой картины, они остаются совершенно разобщенными, не смыкающимися друг с другом кусками.

Одним из распространенных приемов постмодернистических произведений является ассоциативная связь между образами и частями. Особенно ярко этот прием использован в романе эмигранта третьей волны Саши Соколова «Школа для дураков», в котором герой выступает изолированной личностью, живущим в диалоге с самим собой. Это подросток, страдающий раздвоением личности, и поэтому повествование строится как непрерывный монолог себя с другим собой. Мальчик живет своей внутренней жизнью, в своем собственном времени. Вся внешняя действительность пропускается через его представление. В мире мальчика стираются все временные понятия, уничтожаются причинно-следственные связи. Герой лишен чувства времени, события прошлого и настоящего предстают как одновременные, они совмещаются. Умерший учитель Павел Петрович, примостившись на батарее, посвящает мальчика в подробности жизни, припоминает обстоятельства собственной смерти. Герой продолжает учиться в школе для умственно отсталых и, вместе с тем, уже работает инженером и собирается жениться. Железнодорожная ветка совмещается в его сознании с цветущей веткой акации , а она ассоциируется с первой любовью героя - Ветой Акатовой . Расчленив слово, по-новому скомпоновав его элементы, герой из слова «иссякнуть» получает «сяку », напоминающее по произношению нечто японское. Отсюда возникает миниатюра в японском стиле – гора, снег, одинокое дерево и как бы справка о климате: «В среднем снежный покров – семь – восемь сяку, а при сильных снегопадах более одного дзе».

Литературовед П. Козловски в качестве основных признаков постмодернизма выделяет дефицит моральной культуры, цинизм, раздробленность, утрату общехристианской картины мира. В правоте ученого убеждают и произведения Э. Лимонова, в частности, его «Дневник неудачника», на страницы которого, эпатируя читающую публику, автор выбрасывает груды жизненного и словесного мусора, замешанного на ненормативной лексике. Особенно грубо эта черта лимоновского стиля выпирает в тех случаях, когда речь идет об эротических переживаниях героя, его сексуальных пристрастиях, попытках разрушить одиночество при помощи любовных связей. Поэтому вполне убедительным представляется вывод Л.И. Бронской о том, что «Лимонов оказывается на грани художественного и нехудожественного, чаще нехудожественного».

Этими же чертами обладают и произведения Юза Алешковского, в частности, его «Николай Николаевич», в котором русский мат используется обильно, с той легкостью и естественностью, что и нормативная лексика. Такая ситуация представляет уже угрозу самому художественному акту и художественности вообще. В таких произведениях порой все богатство русского языка сводится к набору бранных слов. Естественно, что они не способствуют повышению культуры человека , наоборот, они пропагандируют цинизм, невежество и бескультурье.

Постмодернизм проник и в публицистику, став для некоторых изданий этической, эстетической и стилистической нормой. Приведем отрывок из статьи Т. Хорошиловой о чествовании писателя В.П. Астафьева, опубликованной в газете «Комсомольская правда» 30 мая 1997 г.: «Торжественная часть началась с излияния елея на душу «великого огородника», как называли немцы Астафьева. В. Астафьев - большой писатель, и судьба России – это и его судьба (…). На банкете лауреата усадили за особый стол, но теплой компании у писателя из сибирской деревни Овсянка не получилось. Астафьев общался с поклонницами, московский бомонд – сам с собой, немецкая сторона – сама с собой (…). Народу пришло столько, что не хватило вилок. Потом вина. Жульен подали не соленым, а шашлык – поджаренным на несвежем масле. Пломбир был с гнилыми бананами, а сваренный в кастрюле кофе разливали в чашки половником. Когда официанты стали уносить не доеденное писателями мясо обратно на кухню, небогатые нынче «огородники» российской словесности стали украдкой запихивать в портфели с рукописями фрукты с ваз так искусно, что педантичная немецкая сторона ничего не заметила».

Вероятно, автор статьи не ставила своей целью воссоздать творческий портрет известного и уважаемого русского писателя, но, тем не менее, остается непонятным, для чего нужно было излить столько желчи, яда и сарказма на ни в чем не повинного писателя? Какая необходимость столь откровенно демонстрировать собственный цинизм? Неужели для того только автор и посетила торжества, посвященные Астафьеву, чтобы доложить читателю доброкачественность подаваемых блюд, чего хватало или не хватало, кто, что и куда запихивал. Если даже допустить, что всё это на самом деле имело место, не это же было главным в событии. Ощущение такое, будто автору доставляло удовольствие тыкать нос читателя вслед за своим, в самое скверное и низменное в человеческом поведении. О журналистской этике, о доброжелательности к описываемому предмету, об объективности в оценках нет и речи. Их заменили эпатаж, стёб, ерничанье. Выделяя эти характерные признаки журналистики 90-х годов, Г. Туз, преподаватель СГУ, небезосновательно задается вопросом: «Как бы разрушая стереотип, не разрушил ли журналист и нечто, не подлежащее разрушению?» И под этим «нечто» Г. Туз подразумевает порядочность, благородство, безусловную культуру поведения, языка и так далее. Она же с сожалением отмечает, что в стихии постмодернизма человек перестает быть человеком, ему становятся смешны естественные и трогательные проявления человечного в человеке: любовь, жалость, смущение, талант, порядочность.

Автор статьи «Журналистика 90-х - «стёб» или постмодернизм?» приходит к убеждению, что российский вариант постмодернизма не так уж и безобиден. «И, если, по словам Б. Парамонова, «постмодернизм – это ироническое принятие жизни», хотелось бы, чтобы эта ирония была бы ещё и самоиронией, да и вообще - подобрее, что ли», - выражает Г. Туз своё пожелание.

Осенью 2007 г. в Интернете появилось анонимное четверостишие ярко выраженного постмодернистского толка, в котором выражался некий кризис новомодного течения:

Но уже не светит путь тернистый

Интертекстуальным пошлякам.

Выхожу я из постмодернизма,

Хватит прислоняться к косякам.

Общий мотив четверостишия («выход», «уход») с упоминанием о тернистом пути не может не напомнить трансформированный начальный мотив известного лермонтовского стихотворения: «Выхожу один я на дорогу; / Сквозь туман кремнистый путь блестит …» В заключительной части четверостишия столь же явно звучит мотивная перекличка с зачином пастернаковского «Гамлета»: «Гул затих. Я вышел на подмостки. / Прислоняясь к дверному косяку…» Но в данном случае важны не эти явные атрибуты постмедернистского стиха, а общее смысловое направление четверостишия, в котором отчетливо заявлен выход, уход от постмодернизма. Любопытно проследить, как в рамках небольшого стихотворения переосмысливается пастернаковский «дверной косяк»: здесь «косяк» осознается как нечто косое, кривое, неправильно оформленное, эстетически не оправданное. И вся фраза «хватит прислоняться к косякам» прочитывается как прощание, уход от неверно принятой литературной позиции, как резкий и решительный отказ от тех неоправданных литературных подпорок, на которые опирался до этого автор-постмодернист.

Так или иначе, в четверостишии озвучивается наметившийся в постмодернизме кризис.