Деревенская проза 50 60 годов. Советская классическая проза. «Прокляты и убиты»
Русская литература классического периода дала миру множество имён гениальных писателей. После революции 1917 года в стране всё кардинально изменилось, в том числе и в сфере искусств . Но, несмотря на цензуру и жёсткие рамки, русские авторы и в это период создали ряд талантливых произведений.
Сразу по окончании революции преемственность литературной жизни России не прерывалась. Определённое время ещё была дозволена значительная вольность в жанрах, формах и содержании книг . Существовало множество литературных направлений, часто приходящих с Запада.
Но когда власть в рабоче-крестьянском государстве разобралась с политическими и экономическими вопросами, дело дошло и до культурной сферы. Новая советская литература должна была соответствовать ряду требований, первейшим из которых являлась идейная направленность .
Главным, а точнее сказать единственным, направлением во всех отраслях искусства был объявлен соцреализм — художественный метод, который использовался для эстетического выражения социалистического видения мира.
Отношение писателей к такой подчинённости государственному аппарату была различна — от единодушия с властью и полного приятия нового порядка до умеренной оппозиции в завуалированной форме (открытый протест угрожал жизни писателя).
Связь с традициями отечественного и западного классического искусства была потеряна , национальная специфика и колорит сводились практически к нулю. Классовый подход, максимальный реализм в изображении достижений советской власти, воспевания индустриальных свершений стали основными мотивами в литературе.
По сути, всё искусство было не просто подчинено государству, оно выполняло социальный заказ властей. То есть издавались лишь те, кто максимально неукоснительно следовал государственной линии. А это зачастую было несовместимо с честным и творческим характером деятельности писателей.
Но стоит отметить, что талантливый писатель находил возможность максимально незаметно обойти идейные преграды и вывести в свет действительно стоящие произведения , минимально деформируя их в соответствии с цензурой.
Несмотря на жёсткий прессинг государства и наличие множества бездарных писак, чьи книги печатались только благодаря правильной идейной выверенности, были и по-настоящему талантливые авторы, которые, несмотря на все опасности осмеливались писать действительно качественные произведения:
- Михаил Булгаков;
- Дмитрий Мережковский;
- Андрей Платонов;
- Михаил Шолохов;
- Анатолий Рыбаков;
- Александр Солженицын;
- Борис Пастернак и многие другие.
Михаил Стельмах
Это автобиографическое произведения известного украинского советского писателя описывает нелёгкое, но светлое детство автора. Несмотря на крайнюю бедность, мальчик радовался жизни, любовался красотой природы, учился быть добрым и сострадательным к людям.
Михаил Афанасьевич с огромной любовью и нежностью вспоминает своих родителей, дедушку и бабушку. Кроме того, он описывает и замечательных земляков, которые были примерами порядочности и честности для Михаила. Книга наполнена лиризмом и романтикой.
Анатолий Иванов
Книга охватывает значительный отрезок времени. В неё включены события революции 1905 и 1917 годов, Первой, Гражданской и Второй мировой войн. Повествование также идёт и о послевоенных годах, когда страна восстанавливалась после самого разрушительного конфликта ХХ века. Красной нитью в книге проходи мысль, что главное в жизни — это справедливость и за неё всегда нужно бороться .
На нашем сайте вы можете не только ознакомиться с кратким содержанием самых интересных и поучительных книг советских авторов, но и читать их онлайн.
В 60-е годы выделяется и молодёжная проза «Коллеги» Аксёнова, «Хроника времён В. Порурского» А. Гладилина. «Про Клару Иванову» Тендрякова. Настоящим откровением наполненным лиричностью и философской глубиной явились произведения Ольги Бергольц, В. Солоухина, Ю. Казанцева.
С поэтическим бумом связано и зарождение популярности авторской песни А. Галича, Б. Окуджавы, Ю. Визбора, В. Высоцкого. Это было советское «сердитое поколение». Молодежные группировки собирающиеся на кухнях и на открытом воздухе, на конкурсах туристических песен и в студенческих студиях. После 1968 г., когда советские танки вошли в Прагу, в политическом митинге протеста 7 человек с плакатами выходят на улицу. Молодежь приникает к радиоприемникам. По «голосу Америки» звучит телеграмма протеста Евгения Евтушенко.
Судебные процессы над Бродским, Синявским, Н. Даниэлем, А. Гинзбургом сделали их еще более известными. Была восстановлена цензура в лице Гослита и с начала 70-х на 1,5 десятилетия деление литературы на официальную и андеграундовскую стало прочным и привычным.
«Молодежная проза» печаталась по преимуществу в журнале «Юность». Его редактор, Валентин Катаев, делал ставку на молодых и неизвестных прозаиков и поэтов. Произведениям молодых была присуща исповедальная интонация, молодежный слэнг, искренний приподнятый настрой.
Молодежная проза и манила – гламуром, который тогда назывался, разумеется, по-другому. Аксенов (и остальные «молодежники») осуждал стиляг, мажоров, центровых и всю безобразно разлагающуюся, но хорошо пахнущую золотую молодежь, правильно противопоставляя ей «делателей» – молодых писателей, сценаристов и прочую шелупень, разлагающуюся еще заманчивее; начав, понятно, с молодых врачей – и плавно перейдя к остальным. В 25 лет он понял, что пробиться проще с повестью про нелитературную профессию: первая – колом, зато вторая пройдет соколом, а уж остальные – мелкими пташками.
В повестях и рассказах 1960-х Аксенов не только создавал новый тип героя, свободного от каких-либо догм, но и пробовал разнообразные повествовательные формы. Это позволило ему воплотить в своих произведениях многообразие мира, представить разные взгляды на изображаемые события. Наиболее характерна в этом смысле повесть Апельсины из Марокко, все главы которой написаны от лица разных рассказчиков.
В творчестве Аксенова происходит разрушение стереотипов – как идеологических, так и созданных им самим.
Аксенов начинал с изображения скептически настроенной по отношению к тогдашней советской действительности молодежи с характерным для нее нигилизмом, стихийным чувством свободы, интересом к западной музыке и литературе - со всем, что противостояло выработанным старшим поколением духовным ориентирам. К середине 60-х гг. усиливается философская насыщенность прозы Аксенова, размышляющего о причинах неудачи "оттепели", о неустойчивости психологии человека, именно с нею связывавшего свои лучшие надежды. Обращение к такой личности способствовало перестройке индивидуальной творческой манеры писателя, соединяющего теперь в пределах одного произведения реальное и ирреальное, обыденное и возвышенное. Особенно искусно разные планы соединяются в программном для того времени произведении Аксенова романе "Ожог"- наиболее удачной попытке писателя полномасштабно изобразить жизнь российской интеллигенции на переломе 60-70-х гг. Герои романа, каждый из которых одержим своей творческой идеей, находятся в состоянии трагического разлада с существующей в их стране системой: стремление укрыться от нее оказывается тщетным. Облик и поведение героев романа определяются их противостоянием порожденной этой системой толпе, которой чуждо все высокое, светлое. Выход для них писатель видит в устремлении к Богу, в духовном прозрении. Гипотетическую ситуацию рассматривает Аксенов в романе - явно обладающем признаками антиутопии -"Остров Крым", где подвергается проверке модная идея о мессианской роли России: идея эта доводится здесь до логического завершения, обнажающего ее чудовищный смысл. Произведения, написанные им в эмиграции (и более всего - "Московская сага"), убеждают в том, что жизнь родной страны, происходящее в ней продолжает оставаться в центре его внимания: уехав из России, Аксенов остается писателем истинно русским.
В центре романа Аксенова «Звездный билет» - судьба двух братьев. Старший, двадцативосьмилетний Виктор, имеет героическую профессию: он космический врач, и мотив тайны сопровождает повествование об этом герое. (Не забудем, что произведение вышло в 1961 г., когда человек только открывал дорогу в космос.) Младший брат, семнадцатилетний Димка,- типичный герой «молодежной прозы» с характерным для возраста нигилизмом, нарочито вызывающим поведением и мечтой о романтических странствиях вместо обычной «пошлой» жизни. Оба героя оказываются в ситуации выбора. Виктор "Совершает первый настоящий поступок: он не просто отказывается защищать несостоятельную диссертацию, но и открыто выступает против основного направления работы целого отдела. Димка, отправившийся вместе с друзьями в путешествие, проходит через испытание любовью и настоящей мужской работой в море. Финал произведения драматичен: старший брат погибает в авиационной катастрофе «при исполнении служебных обязанностей». Тогда-то и выясняется, что «непутевый» Димка на удивление серьезен в своем отношении к брату, к родителям, к жизни, что у него есть свой ответ на заданный Виктором при последней встрече вопрос: «Чего ты хочешь?». Ответ этот дан не в логической, а в лирической форме: «Я лежу на спине и смотрю на маленький кусочек неба, на который все время смотрел Виктор. И вдруг я замечаю, что эта продолговатая полоска неба похожа по своим пропорциям на железнодорожный билет, пробитый звездами. И кружатся, кружатся надо мной настоящие звезды, исполненные высочайшего смысла. Так или иначе.
«Это теперь мой звездный билет!»
Перед героем открывается дорога жизни, ему еше не до конца ясно, куда приведет этот путь, но направление поисков обозначено достаточно определенно метафорой «звездный билет», соединившей в себе мотив дороги, исканий и образ звезды как символ жизни настоящей, искренней, «исполненной высочайшего смысла».
В. Аксенов использует характерный для «молодежной прозою жанр короткого романа, позволяющего показать эволюцию героев сжато, в наиболее существенных моментах. Свободная композиция, смена повествователей, короткие, рубленые фразы, соседствующие с развернутыми лирическими монологами, молодежный слэнг создают тот самый новый стиль молодого писателя, о котором столько дискутировала критика. _
Сжатость, лаконизм повествования имеет оборотные стороны. К примеру, недостаточно мотивировано чересчур быстрое превращение вчерашних «стиляг» в «трудяг», не отличается глубиной психологический анализ. Возникает вопрос о том, был ли необходим трагический финал судьбы Виктора и нет ли в этом налета фальшивой романтизации.
Произведения «молодежной прозы» вызвали волну дискуссий. Предметом обсуждения был и открытый молодыми писателями характер, и созданный ими стиль. Особенно много рассуждала критика о традициях западной литературы, на которые опирались авторы. Отмечалась манера говорить об одних и тех же событиях устами разных героев «под Фолкнера», подражание короткой фразе, упрощенным диалогам и аскетической предметности (прочь открытый психологизм!) Хемингуэя, введение в текст документов «под Дон-Пассоса». Наконец, сам тип юного героя выводился из произведений Селинджера. «Всепроникающий лиризм» прозы молодых объясняли тем, что многие из них «очень внимательно читали Бунина».
Вывод о чрезмерной подражательности вряд ли справедлив по отношению к «молодежной прозе» в целом. Нам же важно отметить показательный для литературы оттепели факт учебы у крупнейших зарубежных авторов и русских писателей, имена которых долго находились под запретом. В годы оттепели начался процесс восстановления разорванных литературных связей и традиций. Впервые после революции на родине И. Бунина вышло собрание сочинений писателя с предисловием А. Твардовского. Был опубликован завершенный в 40-е годы роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», ряд произведений А. Платонова. В новом выпуске статей и писем Горького были восстановлены имена его адресатов: Бунин, Бальмонт, Бабель, Пильняк, Зощенко, Зазубрин, Булгаков, Артем Веселый. Реабилитировались невинно пострадавшие в годы культа писатели, произведения их вновь издавались. Это возвращение не было полным и окончательным, поскольку публиковались лишь отдельные книги, а не творческое наследие писателей в целом, многие имена и произведения по-прежнему оставались под запретом. Однако включение в литературный процесс книг больших художников, несомненно, оказало влияние на уровень мастерства писателей. Они стали более активно обращаться к «вечным» темам и проблемам, к героям философского склада, к приемам условности. Целые стилевые течения (например, лирическая проза и уже упоминавшаяся проза «молодежная») развивались в русле лучших традиций предшественников.
Существовали и другие пути, по которым шла литература, рассказывавшая о молодом герое своего времени. 60-е годы - время взлета научной мысли, массовых строек, открытия и использования природных ресурсов. Романтика коллектива единомышленников (ученых, геологов, врачей, строителей), выраженная поэтической строкой Б. Окуджавы «возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», и нравственная ответственность человека за «дело, которому ты служишь» (Ю. Герман) определит пафос книг Д. Гранина, Ю. Германа, Г, Владимова, В. Липатова, «Иду на грозу» - так будет сформулирован девиз жизни молодых ученых - героев одного из самых известных романов литературы 60-х годов, написанного Даниилом Граниным (1962). Произведение остроконфликтно, но автором акцентируется не противостояние таланта и бездарности (эта проблема есть, но она ушла на второй план), а столкновение и испытание нравственных позиций молодых ученых, их отношения к науке, к людям, к жизни. Конфликт Тулина и Крылова дополняется изображением внутренних противоречий последнего, тех уроков, подчас суровых, подобных катастрофе самолета, которые преподает Тулину жизнь и в которых проверяется и закаляется его характер. Любимый герой Гранина- человек дела, которому подчинена жизнь. На фоне персонажей Аксенова он выгодно отличается целеустремленностью, стойкостью убеждений и нравственных принципов. Активность жизненной позиции - неотъемлемая часть концепции личности, которую Д. Гранин будет развивать во всех своих произведениях.
Если для книг Гранина характерен драматизм и остроконфликтность, то Юрий Казаков- мастер «тихой лирики» в прозе. Его рассказ «Голубое и зеленое» (1957), с одной стороны, близок «молодежной прозе». Тот же тип героя, стоящего на пороге взрослой жизни. То же испытание - первой любовью и первым разочарованием. Но Казакова интересуют не события сами по себе, а их переживание лирическим героем. « .Я весь во власти необыкновенного ритма» - так словами из рассказа можно определить его своеобразие. Действительно, у произведения Казакова есть свой ритм. Это музыка Москвы, арбатских переулков, изменчивый ритм первой любви. Здесь важна не смена событий, ведь событие, по сути, одно: любовь- от первой встречи до расставания. Автору важна драма чувств и щемящая грусть воспоминаний. Настроение лирического героя передает не только звук, но и цвет: голубое и зеленое- нежные краски весны, поры пробуждения чувств, взросления души. Форма повествования от первого лица придает произведению особую искренность и задушевность.
Необычным на фоне литературы социально активной было стремление Ю.Казакова и героев его произведений к самопознанию, философствованию, их углубляющаяся отстраненность от окружающего мира, от суеты жизни. Речь уже не об усилении лиризма, а о принципиально иной системе ценностей, в которой главными для автора были тайна мира, неисчерпаемое богатство и высокий строй души человека. Герои последующих книг Казакова - путешественник, охотник, знаток природы («Северный дневник», «Долгие крики»), животные («Арктур - гончий пес», «Тэдди») и, наконец, чистый и мудрый ребенок в рассказах 70-х годов «Свечечка» и «Во сне ты горько плакал» (последнем произведении писателя). К сожалению, проза Ю. Казакова еще и до сих лор не оценена по достоинству. При внимательном чтении книг писателя становится возможным говорить о продолжении традиций не только И. Бунина, но и не открытых оттепелью писателей-эмигрантов Б. Зайцева, И. Ильина, проводить параллели с классикой (И.С. Тургеневым, например) и старшими современниками Ю. Казакова К. Паустовским, М. Пришвиным, В. Бианки.
Годы оттепели стали временем второго рождения темы Великой Отечественной войны. В литературу пришло «поколение лейтенантов»: В. Астафьев, Г. Бакланов, В. Богомолов, Ю. Бондарев, В. Быков, Б.Васильев, К. Воробьев, В. Кондратьев, в поэзии - С. Орлов, Ю. Друнина, Д. Самойлов.
<...> Как это было! Как совпало - Война, беда, мечта и юность! И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые.
Свинцовые, пороховые...
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
(Давид Самойлов. "Сороковые, роковые...»)
Познав на собственном опыте военные будни, они взорвали традицию романтико-героического летописания и смогли сказать слово суровой солдатской правды о простом человеке^ не войне. Примером может послужить повесть Владимира Богомолова «Иван» (1958). В центре произведения - мальчишка-сирота, разведчик. Новизна состояла не в выборе героя: вспомним, что еще в годы войны В.Катаев написал повесть «Сын полка». Ребенка, рядом с которым в трагические времена оказался взрослый, взявший на себя заботу об осиротевшем малыше, показал М. Шолохов в рассказе «Судьба человека». В произведении В. Богомолова поразил сам характер героя, в котором нет ничего от детства, который живет единственным желанием - мстить. Такой концентрацией ненависти к врагу и жажды мести книга Богомолова близка военному рассказу Шолохова «Наука ненависти» с той существенной разницей, что у Шолохова герой - тридцатидвухлетний лейтенант Герасимов, а у Богомолова- мальчик лет одиннадцати-двенадцати. Не Ваня, как у Катаева, не Ванюшка, как у Шолохова, а по-взрослому - Иван. «Он был совсем еще ребенок», «мальчишка» - передает свои первые впечатления рассказчик. Но затем преобладающей становится характеристика «не по-детски», и на этом настойчивом противопоставлении будет строиться образ героя. У Ивана не по-детски сосредоточенный, неприязненный взгляд исподлобья, настороженные и звероватые глаза, угрюмость и властный тон. Недетская служба - разведчик, за которую он получил взрослую награду, медаль «За отвагу». Недетская речь: тост «За то, чтобы я всегда возвращался», первый вопрос после отдыха: «Я во сне не разговариваю?» Даже желания отличаются от тех, что обычны для мальчишек его возраста: равнодушие к конфетам и страстное желание иметь понравившийся нож. Мотив тайны, сопутствующий появлениям и исчезновениям Ивана, усиливает интерес к необычному мальчику: что сделало его таким? Потрясает рассказ разведчика Холима о судьбе Ивана: он пережил гибель родных, был в лагере смерти, и теперь «у него на уме одно: мстить до последнего!.. Я никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть...» Перед читателем предстает характер, всецело обусловленный войной, не открывающий перспективы в будущее. Ненависть сожгла душу Ивана, уничтожила необходимый для жизни заряд добра, любви и радости, который человек может получить только в детстве. Войной предопределен и трагический финал судьбы Ивана: он был задержан и после пыток расстрелян фашистами. Завершает повесть текст документа тайной полиции - бесстрастное свидетельство последнего сражения юного разведчика. Документ не комментируется повествователем, лишь в конце строчки прерываются многоточиями...
Богомолов показывает тип личности, ставшей порождением войны, попавшей в страшную зависимость от ее жестоких законов - ненависти, крови, опасности. Не научившись еще жить, Иван отвык от мирной жизни и все время стремится «на ту сторону». И эта зависимость тем более страшна, что герой - ребенок. Подобного исследования психологических последствий войны литература еще не знала.
Большинство произведений, о которых шла речь, впервые публиковались на страницах литературно-художественных журналов. Здесь нельзя не вспомнить об особой миссии литературно-художественных журналов в России. Издавна они были явлением не только литературы, но и общественной жизни, политики, формировали общественные идеалы, служили своеобразным полигоном для испытания тех или иных идей. В годы оттепели, как и в любой переломный исторический период, эта роль периодических изданий возросла многократно. Литературные споры нередко были важны не сами по себе, а как аргумент в идеологической полемике. Не столько художественный текст, его достоинства и недостатки становились предметом обсуждения, сколько тот образ мысли, та политическая тенденция, к которой присоединялся автор. Этой особой психологией литературных споров тех лет объясняется и нередко кажущаяся сегодня излишней резкость критики, и полная непримиримость противостоящих лагерей.
Резкая поляризация сил - характерная черта оттепели. Шла открытая и ожесточенная борьба «всех против всех»: «антисталинисты» вступили в конфликт с «неосталинистами», «реформаторы» с «консерваторами», «дети» с «отцами», «физики» с «лириками», «городские» с «деревенскими», «громкая» поэзия с «тихой». Значение имел уже тот факт, в каком журнале опубликовано произведение или статья. Авторы и читатели получили возможность выбирать свое литературно-художественное издание, и те, кто присоединялся к направлению «Нового мира», «Литературной Москвы», «Юности», выражавших демократические устремления общества, становился идейным оппонентом консерваторов, знаменем которых стал журнал «Октябрь». Резко очерченная литературная политика журналов («генеральная дума», по Твардовскому) имела неоднозначные последствия. С одной стороны, каждое издание приобрело «коллективную творческую индивидуальность», а с другой - невозможность появления на их страницах произведений, не отвечавших политическим и литературным пристрастиям редколлегии, приводила к известной односторонности, ограниченности в восприятии явлений литературы и действительности, а у писателей вызывала чувство зависимости от журнала, сковывающей свободу творчества. Этих внутренних противоречий и потерь не сумел избежать лучший журнал оттепели - «Новый мир». Твардовский, тяготевший к литературе с ярко выраженным социальным зарядом, не принял лирико-философскую направленность рассказов Абрамова «Жила-была семужка», «Медвежья охота», «Пролетали лебеди».
Не была ему близка проза Ю. Казакова, позицию которого Твардовский воспринимал как «холодноватую наблюдательность», в которой ему чудилось равнодушие. Еще более пристрастен был главный редактор «Нового мира» в своем отношении к поэзии. По словам Ф. Абрамова, Твардовский был в поэзии убежденным традиционалистом, аскетом, боявшимся «воспарить» и больше всего ценившим не яркость метафоры, а строгость и точность слова.
Но противостоянием «новомирцев» и «октябристов» не исчерпывается идейное и творческое многоголосие 60-х годов. Было немало известных писателей, не присоединявшихся столь открыто и безоговорочно к какому-то определенному лагерю. Для одних (как, например, для опальных А. Ахматовой и Б. Пастернака) была значима уже сама возможность опубликовать произведение. Другие, подобно автору прекрасных лирических рассказов Ю. Казакову, сторонились политики, углубившись в собственно литературное творчество.
Как ни покажется парадоксальным, ожесточенные литературные баталии на страницах периодических изданий 60-х годов имеют в глазах современного исследователя положительное значение. В результате многочисленных дискуссий исподволь формировалось представление о существовании различных эстетических школ и литературных направлений, о сложности и реальном многообразии литературного процесса. Краткий миг творческой свободы стал мощным социальным и творческим импульсом для литературы на все последующие десятилетия нашего века. Не случайно большинство произведений, с которых начинался «публикаторский взрыв» конца 80-х годов, создавалось или задумывалось в период оттепели.
РУССКАЯ ПРОЗА В 50-90-е ГОДЫ
Планы к обзорным темам
В структуру обзорного раздела «Русская проза в 50-90-е годы» школьная программа по литературе и учебник для 11-го класса (4-е изд., 1999 г., под ред. В. П. Журавлева) включают значительный круг новых для учащихся выпускного класса понятий и проблем, с которыми связано развитие русской прозы за последние пятьдесят лет: литературный процесс, «оттепель» 1953-1964 гг., «возвращенная литература», воссоединение отечественной культуры и эмигрантской русской литературы, «деревенская» проза, «лейтенантская» проза (произведения о Великой Отечественной войне), «городская» (или «интеллектуальная») проза, историческая романистика и др. С каждым из этих направлений в литературе связан свой круг авторов и названий их книг, в которых воссоздается многослойная картина жизни, постигается судьба человека и судьба Отечества.
Сочетание обязательного чтения включенных в школьную программу произведений с широким читательским выбором позволяет рассматривать то или иное художественное произведение в определенном литературном контексте. Принцип контекстного восприятия не может не повысить интеллектуальный уровень школьных уроков литературы. Всего этого нельзя не учитывать, продумывая пути изучения широкой обзорной темы «Русская проза в 50-90-е годы». На наш взгляд, систему занятий по этому разделу целесообразно строить на сочетании проблемно-тематического обзора с самостоятельным чтением учащимися художественного текста наиболее значимых произведений, с текстуальным анализом самых ярких их страниц. Принципиально важно структуру школьного анализа сделать родственной художественному мышлению автора. От художественного пересказа и выразительного чтения наиболее впечатляющих фрагментов прозаического текста до классной беседы, реферативного сообщения, урока-семинара - таков диапазон приемов и форм работы над произведением.
В обзорном разделе «Русская проза в 50-90-е годы» выделим три темы:
- «Проза о Великой Отечественной войне 50-90-х гг.»
- «Деревенская» проза 60-80-х гг.».
- «Нравственные искания прозаиков этих лет».
При проведении обзорных уроков мы сталкиваемся с недостатком нужных книг, поэтому подготовка к урокам обычно начинается заранее. Учитель, сосредоточив в кабинете все собранные по теме произведения, отводит время для чтения, а перед занятием с помощью ребят организует выставку книг. Оформление выставки, знакомство с ней позволяют рассматривать тему на довольно широком литературном фоне.
На рабочем стенде вывешивается план работы над темой, вопросы и задания для учащихся.
Ключевые вопросы к обзору «Деревенская» проза 60-80-х гг.»
1. Понятие «деревенская» проза. На каких социально-психологических основах она выросла?
2. «Человек трудолюбивой души». Как эти слова раскрывают глубину и цельность нравственного мира крестьянина?
3. Жизнь и судьба русской деревни в истории послереволюционной России:
- «Год великого перелома» и его отражение в романах М. Шолохова «Поднятая целина», Б. Можаева «Мужики и бабы», В. Белова «Кануны».
Роль русского крестьянства в годы Великой Отечественной войны.
Судьба русского крестьянства в годы послевоенного лихолетья. Матрена (А. Солженицын. «Матренин двор»), тетка Дарья (А. Твардовский. «По праву памяти»), Катерина (В. Белов. «Привычное дело»), Настена (В. Распутин. «Живи и помни») - художественные открытия «деревенской» прозы.
Вопросы для обобщающей беседы:
1. Назовите произведения 60-80-х годов, которые связаны с понятием «деревенская» проза. Какие из них были прочитаны вами?
2. Что общего в биографии писателей, которых было принято называть «деревенщиками»? Чем был продиктован их интерес к деревенской жизни, к судьбам крестьянства России?
3. Какое место в произведениях Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Астафьева занимают лирические пейзажи? Выразительно прочитайте их.
4. Какие герои «деревенской» прозы нарисованы с явной симпатией? Чем они привлекли внимание к себе?
5. Какой смысл писатели вкладывали в слова «лад», «зов земли»?
6. Какой смысл содержат в себе слова: «Россия, которую мы потеряли»?
План уроков по романам Ф. Абрамова.
Задания для учащихся
Урок первый.
1. Страницы жизни и творчества Ф. А. Абрамова. (См. выступление Ф. А. Абрамова в телестудии в Останкино. Его можно прочитать в книге «Пятнадцать вечеров в Останкино» (Литературное обозрение. - 1988. - № 6).
2. Тетралогия «Братья и сестры» - «эпос народной жизни». Поэтика названий романов, составивших тетралогию: «Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом».
3. Архангельская деревня Пекашино - центр романной жизни. Хроника села Пекашино (40-70-е гг.).
Роман «Братья и сестры».
1. «Война. Вся деревня сбита в один кулак».
2. «Великий подвиг русской бабы, открывшей в 1941 году «второй фронт». В дом Пряслиных пришла похоронка (гл. 15, 45).
3. Пряслины. «Поколение деревенских мальчишек и девчонок, которые на своих плечах войну вытянули».
Обзор романа «Братья и сестры» направляется такими вопросами:
Что заставило современного писателя обратиться к повествованию о войне?
Обратимся к первому слову этой темы - война. Как нарисована она? Какое художественное наполнение, осмысление получает этот образ?
Посмотрим, как пережили войну герои Федора Абрамова.
Урок второй . Роман «Две зимы и три лета».
Подготовительная работа учащихся будет связана с анализом ключевых эпизодов:
1. День Победы в Пекашино (часть первая, гл. 5).
Чем вы объясните внутренний драматизм этой главы?
Деревня, пекашинские бабы глазами вернувшегося с фронта Ильи Нетесова. Почему писатель избирает такой угол зрения?
2. Один день в доме Пряслиных: возвращение Михаила с лесозаготовок - эпизоды о спасительной силе любви и братства.
Как передается их настроение? (Часть первая, гл. 1.)
3. «Вот она, ее выстраданная радость: пряслинская бригада на пожне!» (Часть вторая, гл. 16.)
Каково эмоциональное наполнение этой главы?
Как нарисован здесь образ матери Анны Пряслиной?
4. Трагические судьбы Ильи Нетесова, Трофима Лобанова, Митрия Репишного. Что нового они добавляют к размышлениям читателя о времени, пережитом героями романа Ф. Абрамова?
Сообщения учащихся, построенные на анализе эпизодов трагического наполнения: возвращение с трудового фронта и смерть Митрия Репишного (часть первая, гл. 8); возвращение из плена и смерть Трофима Лобанова (часть вторая, гл. 7); трагедии в доме Ильи Нетесова.
Урок третий . Роман «Дом».
Пекашино в 70-е годы.
Проблемы «сытой» деревни.
Михаил Пряслин и Егорша Ставров: два характера - две судьбы.
- «Чем живем-кормимся». Какое отражение эта тема нашла в романе «Дом» и в публицистике Ф. Абрамова? (См. его книгу «Чем живем-кормимся».)
Повести Валентина Распутина «Живи и помни», «Последний срок», «Прощание с Матерой», «Пожар», рассказы «Женский разговор», «Изба».
В качестве эпиграфа к сдвоенному уроку по произведениям В. Распутина возьмем слова, сказанные писателем в беседе с журналистом Ниной Степановой (Россия. - 1998. - № 5): «До могилы буду талдычить о душе, о совести…»
План урока «Нравственные проблемы в произведениях В. Распутина»
1. Слово о писателе.
2. Повесть - излюбленный жанр Валентина Распутина. Ее своеобразие.
3. Природа как живописный и музыкальный камертон повествования в произведениях «Живи и помни», «Прощание с Матерой».
4. Распутинские старухи - воплощение нравственного идеала, который передан предками. Роль внутреннего монолога в раскрытии их внутреннего мира.
5. Высокий уровень философского осмысления событий, происходящих в деревне.
6. Стилистический комментарий к эпизодам повести «Прощание с Матерой»: «Сцена на кладбище», «Прощание Дарьи с избой», «Последний сенокос на Матере», финал повести.
7. «Прощание с Матерой», «Пожар» - повествовательная дилогия. Развитие их мотивов в рассказе «Изба».
8. Усиление публицистических тенденций в творчестве Валентина Распутина, который пишет об опасности беспамятства, «архаровщины».
План работы над произведениями Виктора Астафьева
1. Слово о писателе. Биография души, философия жизни, выраженные в очерке Астафьева «Сопричастный всему живому». (Литература в школе. - 1989. - № 2.)
2. Повесть «Последний поклон». Ее автобиографический, исповедальный характер. Картины, ожившие в памяти сердца писателя.
3. Природа и человек. Мифологические мотивы и их роль в романе «Царь-рыба». Повествование в рассказах - жанр этой книги. Трагичность судьбы таежных поселков, разделивших судьбу распутинской Матеры.
4. Роман «Печальный детектив». Жанр судебной хроники. Размышления писателя над «больными» вопросами: «Как жить?», «Как жить дальше?», «Как жить среди народа?» Центральный герой романа.
5. Роман «Прокляты и убиты». (Его целесообразно рассмотреть в рамках обзора прозы о Великой Отечественной войне.)
Проза о Великой Отечественной войне 50-90-х гг.
Без опыта прошедшей войны я не мыслю себя и даже думаю, что без этого опыта я теперь не могла бы писать.
О. Берггольц
Под словами известной поэтессы мог бы подписаться каждый из писателей фронтового поколения. В 40-е годы в литературе о Великой Отечественной войне сильнее всего был выражен героико-патриотический аспект. Призывно звучала песня «Священная война» (муз. Б. Александрова на слова, которые приписывали В. Лебедеву-Кумачу). А. Сурков в своем обращении к солдатам повелительно провозглашал: «Вперед! В наступленье! Назад - ни шагу!» «Науку ненависти» проповедовал М. Шолохов. «Народ бессмертен», - утверждал В. Гроссман.
Осмысление войны как величайшей трагедии народа пришло в конце 50-х - начале 60-х годов. С именами Григория Бакланова, Василия Быкова, Константина Воробьева, Владимира Богомолова, Юрия Бондарева связана вторая волна военной прозы. В критике она была названа «лейтенантской» прозой: артиллеристы Г. Бакланов и Ю. Бондарев, пехотинцы В. Быков и Ю. Гончаров, кремлевский курсант К. Воробьев на войне были лейтенантами. За их повестями закрепилось и другое название - произведения «окопной правды». В этом определении значимы оба слова. Они отражают стремление писателей отразить сложный трагический ход войны «так, как это было» - с предельной правдой во всем, во всей обнаженной трагедии.
Предельная приближенность к человеку на войне, окопная жизнь солдат, судьба батальона, роты, взвода, события, совершающиеся на пяди земли, сосредоточенность на отдельном боевом эпизоде, чаще всего трагедийном, - вот что отличает повести В. Быкова «Круглянский мост», «Атака с ходу», Г. Бакланова «Пядь земли», Ю. Бондарева «Батальоны просят огня», Б. Васильева «А зори здесь тихие…». В них «лейтенантский» угол зрения смыкался с «солдатским» взглядом на войну.
Личный фронтовой опыт писателей, пришедших в литературу непосредственно с переднего края, подсказывал им делать упор на описании трудностей жизни на войне. Они считали их преодоление подвигом не меньшим, чем совершенный при исключительных обстоятельствах героический поступок.
Такая точка зрения не была принята официальной критикой. В дискуссионных критических статьях зазвучали термины «ремаркизм», «заземление подвига», «дегероизация». Рождение подобных оценок нельзя считать случайностью: уж очень непривычно было глядеть на войну из окопов, откуда ведут огонь, ходят в атаку, но где ко всему этому еще и… живут люди. Г. Бакланов, В. Быков, Б. Васильев, В. Богомолов писали о войне безвестной, что проходила южнее, западнее ли, но в стороне от главных ударов. Ситуации, в которых оказывались солдаты, от этого не становились менее трагедийными.
Жесточайшие споры вокруг «большой» и «малой» правды о войне, которые имели место в начале 60-х годов, выявили истинные ценности военной прозы, которая приводила к новому осмыслению самой сути происходящего на фронте.
Война совсем не фейерверк,
А просто трудная работа,
черна от пота,
Скользит по пахоте пехота.
В этих стихах М. Кульчицкого передана суть тех открытий, которые делали писатели Григорий Бакланов, Василь Быков, Анатолий Ананьев, Юрий Бондарев. В этом перечне имен нужно упомянуть и Константина Воробьева. По словам А. Твардовского, он сказал «несколько новых слов о войне» (имеются в виду повести К. Воробьева «Убиты под Москвой», «Крик», «Это мы, Господи!»). Эти «новые слова», сказанные писателями фронтового поколения, отмечены пафосом великой трагедии, необратимость которой вызывала слезы горечи и бессилия, звала к суду и возмездию.
Вот общие вопросы по теме «Проза о Великой Отечественной войне (80-90-е годы)». (Записи для информационных карточек.)
И длится суд десятилетий,
И не видать ему конца.
А. Твардовский
Открытия «солдатской» прозы. Повесть В. Кондратьева «Сашка».
К. Симонов: «История Сашки - это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте, на самой трудной должности - солдатской».
В. Кондратьев: «Сашка» - «лишь малая толика того, что нужно рассказать о Солдате, Солдате-победителе».
В. Быков - В. Кондратьеву: «Вы обладаете завидным качеством - хорошей памятью на все, что касается войны…»; «Адамович прав, «Селижаровский тракт» - самая сильная Ваша вещь, сильнее «Сашки»… Там - выдранный с мясом и кровью кусок войны, непридуманный и неприглаженный, такой, каким и был в те годы. Я очень рад, что появились Вы и сказали свое слово о пехоте».
В. Кондратьев - В. Астафьеву: «Главное сейчас - черствый хлеб правды, без слюней. А правда и стиль продиктует, и манеру, а так пустые это разговоры. Я и не знал, писавши «Сашку», что у меня «инверсии» и какие-то «эллиптические предложения». Писал как Бог на душу положил, чуя, что вещь эту именно так и надо писать, не по-другому».
В. Астафьев - В. Кондратьеву: «Месяц читал твоего «Сашку»… Очень хорошую, честную и горькую книгу собрал».
«Сашка» - литературный дебют В. Кондратьева, которому было тогда под 60: «Видимо, подошли лета, пришла зрелость, а с нею и ясное понимание, что война-то - это самое главное, что было у меня в жизни… Начали мучить воспоминания, даже запахи войны ощущал, не забыл, хотя шли уже 60-е годы, жадно читал военную прозу, но тщетно искал и не находил в ней «своей войны». Понял, что о «своей войне» рассказать могу только я сам. И я должен рассказать. Не расскажу - какая-то страничка войны останется нераскрытой». «Поехал весной 62-го подо Ржев. Протопал 20 километров пехом до самой своей бывшей передовой, увидел ту истерзанную всю, всю испещренную воронками ржевскую землю, на которой валялись еще и ржавые пробитые каски, и солдатские котелки… торчали еще оперения невзорвавшихся мин, увидел - это было самым страшным - незахороненные останки тех, кто воевал здесь, может быть, тех, кого знал, с кем хлебал из одного котелка жидню-пшенку или с кем жался в одном шалашике при минном обстреле, и меня поразило: об этом писать можно только строгую правду, иначе это будет только безнравственно».
Движение прозы о Великой Отечественной войне можно представить так: от книги В. Некрасова «В окопах Сталинграда» - к произведениям «окопной правды» - к роману-эпопее (трилогия К. Симонова «Живые и мертвые», дилогия В. Гроссмана «Жизнь и судьба», дилогия В. Астафьева «Прокляты и убиты»).
В середине 90-х годов, в канун 50-летия со дня окончания войны, четыре признанных писателя публикуют свои новые произведения о войне.
Виктор Астафьев, роман «Прокляты и убиты».
Георгий Владимов, роман «Генерал и его армия».
Александр Солженицын, рассказ «На краях».
Григорий Бакланов, роман «И тогда приходят мародеры».
Все эти произведения представляют собой новые подходы к осмыслению Великой Отечественной войны, содержат в себе серьезные обобщения: о цене победы, о роли исторических лиц (Сталина, Жукова, Хрущева, генерала Власова), о послевоенной судьбе фронтового поколения.
Роман Виктора Астафьева
«Прокляты и убиты»
(1992-1994)
Роман В. Астафьева «Прокляты и убиты» читается тяжело, с большим эмоциональным напряжением. Писатель однажды сказал, что его воспоминания о войне «немилосердны». И это действительно так. «Немилосердно» описана жизнь 201-го запасного полка в лагере, похожем на гулаговскую «чертову яму». «Немилосердно» и сурово изображение форсирования Днепра, закрепления на правом берегу, борьбы за «плацдарм». Критик Валентин Курбатов, который часто бывал у Виктора Астафьева в Овсянке, почувствовал, что писатель устал от того перенапряжения духовных сил, которых потребовала работа над романом. И читателю нет пощады!
Сказанное о характере авторского повествования в романе «Прокляты и убиты» заставляет вспомнить слова В. Быкова, написанные в повести «Карьер». Агеев-старший говорит сыну: «Знаний о войне у вас хватает. Но вот атмосфера времени - это та тонкость, которую невозможно постичь логически. Это постигается шкурой. Кровью. Жизнью. Вам этого не дано». В. Астафьев постиг войну шкурой. Кровью. Жизнью. Отсюда та истовость, страстность, с какой он пишет о событиях 1942-1943 гг.
Мы оказались не готовыми к восприятию такой правды, которую отстаивает В. Астафьев. А без душевной боли нет собственного знания истории. Книги о войне рождаются и живут в атмосфере воспоминаний. И у Астафьева в разные годы были разными и характер воспоминаний, и отношение к прошлому. В этом мы убеждаемся, сравнивая его произведения, написанные в разные годы, например «Пастух и пастушка. Современная пастораль» (1971) и роман «Прокляты и убиты» (90-е гг.).
Астафьев считал, что память о пережитом не умирает; напротив, растет внутренняя потребность «рассказать о самом главном, осмыслить происшедшее масштабно, глубоко, с общечеловеческих позиций. Идущие вослед должны знать правду о войне, очень жестокую, но необходимую, чтобы, познавая, сострадая, негодуя, извлекать из прошлого уроки». В этом высказывании писателя обозначен широкий спектр чувств, которые испытывает читатель, знакомясь с новой книгой о войне. И роман «Прокляты и убиты» вызвал по прочтении разнородные чувства. Посмотрим на него глазами писателей и критиков.
«Черное зеркало» - так назвал свою статью Игорь Штокман. «За что прокляты?» - вопрос вынесен в название статьи Л. Аннинского. «А что, если вся страна наша чертова яма?» - вопрошает А. Немзер. «Прокляты и убиты» - это не проза, - считает В. Леонович. - Это вопль к нашему сердцу, к нашему разумению, к памяти». А. И. Дедков, не принимая романа, не разделяя его разоблачительного пафоса, называет Астафьева «подзадержавшимся свидетелем обвинения», «живописующим и проклинающим полвека спустя». А писатель Кураев, назвавший роман «Прокляты и убиты» «потрясающей, душу обжигающей книгой», воскликнул: «Как не хочется, чтобы это было правдой!»
Признанный авторитет в вопросах военной прозы, да и сам большой мастер, Григорий Бакланов на вопрос ведущего телепрограммы «Без ретуши» о трех лучших произведениях о войне тут же назвал роман Г. Владимова «Генерал и его армия», чуть помедлив, вспомнил «В окопах Сталинграда» В. Некрасова и завершил романом Гроссмана «Жизнь и судьба».
В этот ряд по праву памяти могли бы встать и книги самого Г. Бакланова, и В. Быкова, и К. Воробьева, и Ю. Бондарева. Но в этот ряд Бакланов не включил книгу Астафьева «Прокляты и убиты». Сказалось природное художественное чутье. Оно ему подсказало: книга Астафьева из другого ряда.
Сам же В. Астафьев перечеркнул всю военную прозу, говоря: «Я не был на той войне, что описана в сотнях романов и повестей… К тому, что написано о войне, я как солдат никакого отношения не имею. Я был на совершенно другой войне… Полуправда нас измучила…»
Вопросы и задания для аналитической беседы о романе В. Астафьева
1. Роман «Прокляты и убиты» - произведение автобиографическое. Что вам помогло почувствовать это? Что вам не позволило усомниться в правдивости авторского свидетельства о происходящем?
2. Какие эпизоды произвели на вас самое сильное впечатление? Объясните почему.
3. Ничего - ради интриги! Можно ли так определить основные принципы сюжетосложения романа?
4. Название первой части романа - «Чертова яма». Какие описания, детали делают этот образ ключевым?
5. Назовите героев романа «Прокляты и убиты». Какое представление о них вы составили на основе первой части романа?
6. В картине форсирования Днепра нет ничего от батальной беллетристики. Покажите, что такое заключение правомерно.
7. У каждого писателя, кто писал о войне, своя память о смерти. Своя и у В. Астафьева. Прокомментируйте подобные эпизоды. Как они соотносятся с заглавием романа? Как вы его понимаете?
«ДЕРЕВЕНСКАЯ» ПРОЗА 60-80-х годов
Понятие «деревенская» проза появилось в начале 60-х годов. Это одно из наиболее плодотворных направлений в нашей отечественной литературе. Оно представлено многими самобытными произведениями: «Владимирские проселки» и «Капля росы» Владимира Солоухина, «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы» Василия Белова, «Матренин двор» Александра Солженицына, «Последний поклон» Виктора Астафьева, рассказы Василия Шукшина, Евгения Носова, повести Валентина Распутина и Владимира Тендрякова, романы Федора Абрамова и Бориса Можаева. В литературу пришли сыновья крестьян, каждый из них мог сказать о себе те самые слова, которые написал в рассказе «Угощаю рябиной» поэт Александр Яшин: «Я есть сын крестьянина… Меня касается все, что делается на этой земле, на которой я не одну тропку босыми пятками выбил; на полях, которые еще плугом пахал, на пожнях, которые исходил с косой и где метал сено в стога».
«Я горжусь тем, что я вышел из деревни», - говорил Ф. Абрамов. Ему вторил В. Распутин: «Я вырос в деревне. Она меня вскормила, и рассказать о ней - моя обязанность». Отвечая на вопрос, почему он пишет в основном о деревенских людях, В. Шукшин сказал: «Я не мог ни о чем рассказывать, зная деревню… Я был здесь смел, я был здесь сколько возможно самостоятелен». С. Залыгин в «Интервью у самого себя» писал: «Я чувствую корни своей нации именно там - в деревне, в пашне, в хлебе самом насущном. Видимо, наше поколение - последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о нем и его решительной переделке в течение короткого срока - кто же скажет?»
Не только память сердца питала тему «малой родины», «милой родины», но и боль за ее настоящее, тревога за ее будущее. Исследуя причины острого и проблемного разговора о деревне, который вела литература в 60-70-е годы, Ф. Абрамов писал: «Деревня - это глубины России, почва, на которой выросла и расцвела наша культура. Вместе с тем научно-техническая революция, в век которой мы живем, коснулась деревни очень основательно. Техника изменила не только тип хозяйствования, но и самый тип крестьянина… Вместе со старинным укладом уходит в небытие нравственный тип. Традиционная Россия переворачивает последние страницы своей тысячелетней истории. Интерес ко всем этим явлениям в литературе закономерен… Сходят на нет традиционные ремесла, исчезают местные особенности крестьянского жилища, которые складывались веками… Серьезные потери несет язык. Деревня всегда говорила на более богатом языке, чем город, сейчас эта свежесть выщелачивается, размывается…»
Деревня представилась Шукшину, Распутину, Белову, Астафьеву, Абрамову воплощением традиций народной жизни - нравственных, бытовых, эстетических. В их книгах заметна потребность окинуть взглядом все, что связано с этими традициями, и то, что их ломало.
«Привычное дело» - так названа одна из повестей В. Белова. Этими словами можно определить внутреннюю тему многих произведений о деревне: жизнь как труд, жизнь в труде - привычное дело. Писатели рисуют традиционные ритмы крестьянских работ, семейные заботы и тревоги, будни и праздники. В книгах много лирических пейзажей. Так, в романе Б. Можаева «Мужики и бабы» обращает на себя внимание описание «уникальных в мире, сказочных заливных приокских лугов», с их «вольным разнотравьем»: «Любил Андрей Иванович луга. Это где еще на свете имеется такой же вот божий дар? Чтоб не пахать и не сеять, а время подойдет - выехать всем миром, как на праздник, в эти мягкие гривы да друг перед дружкой, играючи косой, одному за неделю намахать духовитого сена на всю зиму скотине… Двадцать пять! Тридцать возов! Если и ниспослана русскому мужику благодать божья, то вот она, здесь, перед ним расстилается, во все стороны - глазом не охватишь».
В главном герое романа Б. Можаева открывается самое сокровенное, то, что писатель связывал с понятием «зов земли». Через поэзию крестьянского труда он показывает естественный ход здоровой жизни, постигает гармонию внутреннего мира человека, живущего в ладу с природой, радующегося ее красоте.
Вот еще одна подобная зарисовка - из романа Ф. Абрамова «Две зимы и три лета»: «…Мысленно беседуя с детьми, угадывая по следам, как они шли, где останавливались, Анна и не заметила, как вышла к Синельге. И вот он, ее праздник, ее день, вот она, выстраданная радость: пряслинская бригада на пожне! Михаил, Лиза, Петр, Григорий…
К Михаилу она привыкла - с четырнадцати лет за мужика косит и равных ему косарей теперь во всем Пекашине нет. И Лизка тоже ведет прокос - позавидуешь. Не в нее, не в мать, в бабку Матрену, говорят, ухваткой. Но малые-то, малые! Оба с косками, оба бьют косками по траве, у обоих трава ложится под косками… Господи, да разве думала она когда-нибудь, что увидит эдакое чудо!»
Писатели тонко чувствуют глубинную культуру народа. Осмысляя его духовный опыт, В. Белов подчеркивает в книге «Лад»: «Работать красиво не только легче, но и приятнее. Талант и труд неразрывны». И еще: «Для души, для памяти нужно было построить дом с резьбою, либо храм на горе, либо сплести такое кружево, от которого дух захватит и загорятся глаза у далекой праправнучки.
Потому что не хлебом единым жив человек».
Эту истину исповедуют лучшие герои Белова и Распутина, Шукшина и Астафьева, Можаева и Абрамова.
В их произведениях нужно отметить и картины жестокого разорения деревни, сначала во время коллективизации («Кануны» В. Белова, «Мужики и бабы» Б. Можаева), потом в годы войны («Братья и сестры» Ф. Абрамова), в годы послевоенного лихолетья («Две зимы и три лета» Ф. Абрамова, «Матренин двор» А. Солженицына, «Привычное дело» В. Белова).
Писатели показали несовершенство, неустроенность повседневной жизни героев, несправедливость, чинимую над ними, их полную беззащитность, что не могло не привести к вымиранию русской деревни. «Тут ни убавить, ни прибавить. Так это было на земле», - скажет об этом А. Твардовский. Красноречива «информация к размышлению», содержащаяся в «Приложении» к «Независимой газете» (1998, № 7): «В Тимонихе, родной деревне писателя Василия Белова, умер последний мужик Фауст Степанович Цветков.
Ни одного мужика, ни одной лошади. Три старухи».
А чуть раньше «Новый мир» (1996, № 6) опубликовал горькое, тяжелое размышление Бориса Екимова «На распутье» со страшными прогнозами: «Нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них… Деградация крестьянина страшнее деградации почвы. А она - налицо».
Подобные явления позволили говорить о «России, которую мы потеряли». Вот и «деревенская» проза, начавшаяся с поэтизации детства и природы, кончилась сознанием великой утраты. Не случаен же мотив «прощания», «последнего поклона», отраженный и в названиях произведений («Прощание с Матерой», «Последний срок» В. Распутина, «Последний поклон» В. Астафьева, «Последняя страда», «Последний старик деревни» Ф. Абрамова), и в главных сюжетных ситуациях произведений, и предчувствиях героев. Ф. Абрамов нередко говорил, что Россия прощается с деревней как с матерью.
Чтобы высветить нравственную проблематику произведений «деревенской» прозы, поставим перед одиннадцатиклассниками такие вопросы:
Какие страницы романов и повестей Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Астафьева, Б. Можаева, В. Белова написаны с любовью, печалью и гневом?
Почему первопланным героем «деревенской» прозы стал человек «трудолюбивой души»? Расскажите о нем. Что тревожит, беспокоит его? Какие вопросы задают себе и нам, читателям, герои Абрамова, Распутина, Астафьева, Можаева?
«ГОД ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА» В ЛИТЕРАТУРЕ 60-80-х годов
«Год великого перелома» - под таким названием вошла в историю пора «сплошной коллективизации»; она захватила 1929-1930 годы. В литературе это историческое явление отражено широко. Это и понятно: большое, переломное событие всегда находит свое многоаспектное освещение. В 30-е годы вышли такие произведения, как «Поднятая целина» М. Шолохова, «Страна Муравия» А. Твардовского, были написаны повести А. Платонова «Котлован», «Впрок». В 60-80-е годы были опубликованы такие книги, как «На Иртыше» С. Залыгина, «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Кануны» и «Год великого перелома» В. Белова, «Овраги» С. Антонова, «Касьян Остудный» И. Акулова, «Перелом» Н. Скромного, «Кончина», «Пара гнедых», «Хлеб для собаки» В. Тендрякова. Свое слово о коллективизации сказали В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба», В. Быков в повестях «Знак беды», «Облава», А. Твардовский в поэме «По праву памяти», Ф. Абрамов в повести «Поездка в прошлое». Эти произведения составят основу обзорных занятий на тему «Год великого перелома» в литературе 60-80-х годов».
Наличие такого количества произведений на одну тему делает желательной классную выставку книг. Ее оформление, знакомство с представленной на выставке литературой поможет включить в подготовку к уроку значительную часть класса. Начало обзорного занятия может пройти в форме защиты читательского формуляра. Она предполагает ответы на такие вопросы: какие произведения, названные здесь, вы читали? Чем был определен ваш выбор? Чем вы объясняете такой повышенный интерес писателей к теме коллективизации? Какие аспекты этой темы они отразили в своих произведениях? Почему эти книги приобрели остросовременное звучание? Постановка подобных вопросов предполагает обзорно-концептуальный подход к занятиям по данной теме. Он позволит сочетать общие характеристики с достаточно подробным рассмотрением отдельных произведений, например романов Б. Можаева «Мужики и бабы», «Кануны» В. Белова.
Некоторые имена, названные здесь, мало знакомы школьникам, поэтому одна из забот учителя - представить писателей, привести их высказывания, сослаться на важные факты их биографии и т. п. При этом необходимо подчеркнуть: слово современного писателя продиктовано потребностью понять истоки наших бед. Слово их звучит публицистически остро и требовательно: «Возродить в крестьянстве крестьянское!» - так названа одна из статей В. Белова. В очерке Б. Можаева «Мужик» говорится:
«Пора уже понять простую истину - все начинается с земли, только она может дать несравнимую ни с чем - ни с нефтью, ни с золотом, ни с алмазами самую скорую прочную отдачу - богатство… Не бывает крепкой державы, земля которой не кормит свой народ… Мужик должен возродиться, если мы хотим жить в достатке и быть независимым государством. Мужик-кормилец. Не беспорточник, а работящий, преуспевающий - и работник и предприниматель. Хозяин…
А для того, чтобы он не только вернулся, но и утвердился, нам надо изменить всю систему землепользования, разобраться в том, что же произошло в 1929-1930 годах? Что же надо сделать для этого?
Для начала самую малость: признать сталинскую коллективизацию преступлением против народа».
Сплошную коллективизацию Б. Можаев называет «трясучей лихоманкой - кулакоманией», «кромешным адом», «жестокой порой головотяпства», «вселенским геноцидом», который, уничтожив мужика, осиротил деревню и оставил землю беспризорной. С перегибов коллективизации и началось размывание нравственного чувства хозяина на земле, что постепенно обернулось разрушением духовного начала. Именно об этом писал Ф. Абрамов в открытом письме землякам «Чем живем-кормимся».
Боль и тревога, с какой говорят современные писатели о нравственных потерях народа, о том, что произошло с российской деревней, рождали у них желание «разобраться, как испокон веков крестьянская вселенная устроена была». Это намерение В. Белов осуществил в своей книге о народной эстетике «Лад» и в первой книге «Канунов», а Б. Можаев - в романе «Мужики и бабы».
Как считали В. Белов и Б. Можаев, деревня жила до 1929 года в одних ритмах, после 1929 - в других. Этого не почувствуешь, если торопливо перелистаешь страницы первых книг романов «Кануны» и «Мужики и бабы» и сразу обратишься к событиям, связанным с коллективизацией. Сам Б. Можаев настаивал: «Первый и второй тома надо рассматривать как единую книгу. Первый рассказывает о крестьянстве в предгрозье, второй обращен к переломной поре в крестьянском мире».
Вот почему мы считаем целесообразным начинать разговор о романе «Мужики и бабы» с постижения внутреннего мира первой книги, общая тональность которой подчеркнута эпиграфом:
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно…
Ощущаешь глубокую сопричастность автора этому миру, погружение в его атмосферу. Большое село Тиханово, добротные дома мужиков, привычные ритмы крестьянских работ, семейные заботы и тревоги, труд и праздники… Обо всем этом ведет свое неторопливое повествование автор. Внимание к нему направлялось такими вопросами, которые давались для домашнего обдумывания:
Задание № 1. На примере первой книги романа покажите, насколько справедливо утверждение: «Роман Б. Можаева силен не своими мыслями, а своими картинами». Какие картины деревенской жизни отличаются особой выразительностью? Как с ними соотносится эпиграф к роману? Подготовьте выразительное чтение или художественный пересказ отдельных фрагментов и эпизодов.
Выполняя эти задания, ученики почувствуют, какое богатство зарисовок, красок, образов возникает на страницах романа, насколько они художественно убедительны и оправданны. Выразительное чтение отрывков из романа, внимание к слову писателя откроют ученикам разные грани таланта Можаева-прозаика. Он предстанет перед ними и как бытописатель, и как психолог, и как пейзажист.
Задание № 3. Покажите, как реализована в романе В. Белова мысль писателя: «Не хлебом единым жив человек». Рассмотрите серию эпизодов, в которых В. Белов развивает важную художественную идею: в союзе с природой, в гармонии с ней человек «создавал себя и высокую красоту своей души, отраженную в культуре труда».
От учеников требовалось не только воспроизвести серию эпизодов, описаний (мечта Павла Пачина построить чудо-мельницу, которая будет «махать крыльями над всей Шибанихой, над всем белым светом», описание сосны-великанши, что стояла, «будто заколдованная»; одна из традиций русской деревни - люди «пришли на помочи». И вот она, выстраданная радость Павла, - его мельница «там, на угоре», словно храм стоит).
Задание № 4. Почему такие эпизоды заняли важное место в романах о коллективизации? Как они перекликаются с требованием В. Белова: «Возродить в крестьянстве крестьянское»? Какой смысл писатель вкладывает в эти слова?
На основе прочитанного учитель помогал старшеклассникам сделать такое заключение: крестьянин - это не только профессия и принадлежность к определенному сословию, это особое состояние души. Оно определялось способностью откликнуться на «зов земли», пережить радость общения с миром природы, потребностью в человеческой открытости перед окружающим миром. Серия картин и эпизодов, о которых речь шла на уроке, раскрывает это состояние души; его можно обозначить одним словом «лад». Это естественное состояние души «сеятеля и хранителя» земли, оно было разрушено во время сплошной коллективизации. В сосредоточенном раздумье писателей о ее последствиях, о глубине трагедии, мере духовных и нравственных потерь все зарисовки, которые раскрывают жизнь крестьянского мира в предгрозье, занимают важное место.
Произведения о коллективизации сильны не только своими картинами, но и своими мыслями. Писатели любят умных, думающих мужиков, к их мнению прислушиваются, дают им возможность высказаться на собраниях, в разговоре с близкими, на мужицких посиделках. Ключевой, проходящей через весь роман «Мужики и бабы» является мысль, высказанная Андреем Ивановичем Бородиным: «Не то беда, что колхозы создают, беда, что их делают не по-людски». В этих словах - весь узел проблем, рассматриваемых Б. Можаевым. На их раскрытие были направлены такие вопросы и задания учащимся:
Задание № 5. Что имеет в виду Андрей Иванович Бородин, говоря, что колхозы «делают не по-людски»? Расскажите об этом подробно.
Задание № 6. «Мужики и бабы» - роман-хроника. В нем много дат. В чем значимость этой детали? Как она помогает нам понять события и само время? С какой целью автор приводит документы? Какие?
Задание № 7. Воспроизведите сцены раскулачивания. Прокомментируйте их.
Задание № 8. Как по мере развития событий нарастает ощущение трагедии? Как идет ее осмысление? Полемичность, дискуссионность романа.
Задание № 9. «Активисты от властей». Их нравственная характеристика. Отношение к ним автора.
Приступая к беседе по заданным вопросам, отметим: в романе Б. Можаева два эпиграфа. Взятые для одного из них пушкинские слова «Да ведают потомки православных / Земли родной минувшую судьбу» обозначают широкую эпическую тему, которая определила хроникальный характер повествования. «Я писал роман-хронику, строго ограниченную определенным временем, а не эпопею о становлении колхоза или о судьбе главного героя», - читаем в эпилоге. Как видим, главное в замысле автора - запечатлеть исторический момент, который известен как «год великого перелома». Жанр хроники оказался предпочтительным не только для Б. Можаева. Хроникальный характер носила первая книга «Поднятой целины», повесть А. Платонова «Впрок» имела подзаголовок «Бедняцкая хроника», С. Залыгин в повести «На Иртыше» писал хронику событий в сибирском селе Крутые Луки. Жанровое обозначение романа В. Белова «Кануны» - «Хроника конца 20-х годов», его же «Год великого перелома» - «Хроника девяти месяцев».
Время властно врывается в художественную ткань произведений, сообщая всем сценам и эпизодам внутреннюю экспрессию, динамику и напряженность. Строго выдержанная хроникальность особенно заметна во второй книге романа «Мужики и бабы». Каждый поворот событий здесь обозначен датой (например, 14, 15, 17, 24, 28 октября). Это значимая деталь в романе, получившая дополнительное усиление: «текущий момент», «сжатые сроки», «последний и решающий час», «предельные рубежи». За этими словами стоят сложнейшие коллизии той поры.
Люди пытаются понять свое время, каждый характеризует его по-своему: «Времечко наступило не до песен и застолиц…», «Наше время лимитировано историей… Подошло время тряхнуть как следует посконную Русь», «Время теперь не то, чтобы нянчиться с тобой», «Время-то какое? Какое время, господи! Содом и Гоморра…», «Время теперь боевое. Революцию никто не отменял».
«Активисты от властей» пытаются опередить время, Б. Можаев не зря называет Возвышаева и его компанию «торопильщиками»: они ведут счет не на месяцы и недели, а на дни и часы. «Теперь насчет сроков. Хлебные излишки внести в течение двадцати четырех часов, считать с данного момента. Кто не внесет к завтрашнему обеду, будет немедленно обложен штрафом. А затем приступим к конфискации имущества», - категорично заявил Возвышаев, самовольно вводя чрезвычайные меры. И это не пустые слова. В романе есть потрясающий эпизод (он приводился на уроке - гл. 6). В сельсовет, где собралась группа по раскулачиванию во главе с Зениным, приходит Прокоп Алдонин для уплаты штрафа (ему и Клюеву в случае неуплаты грозят чрезвычайные меры).
«- Поздно! Время истекло, - строго сказал Зенин.
Нет, извиняюсь. - Прокоп расстегнул пиджак, вынул из бокового кармана часы на золотой цепочке и сказал, поворачивая циферблатом к Зенину: - Смотри! Еще полчаса осталось. Мне принесли повестку ровно в девять. Вот тут моя отметка. - Он положил повестку на стол и отчеркнул ногтем помеченное чернильным карандашом время вручения…
Вот. Ровно семьсот рубликов. Распишитесь в получении, - протянул он Кречеву пачку денег».
Такого оборота дела Зенин не ожидал, и, когда Кречев предложил послать за Клюевым, чтобы и тот внес штраф, последовало решительное «нет»:
«- Ни в коем случае, - заторопился Зенин. - Надо идти. И не мешкая. Приказ есть приказ - и мы должны его исполнить.
Дак еще время не вышло, - колеблясь, возразил Кречев.
Пока дойдем - и срок наступит. Вон, всего двадцать минут осталось! - показал Зенин свои часы, вынув их из брючного кармана. - Пошли!»
Через двадцать минут на дворе Клюева пролилась кровь. И это не единственный в романе трагический эпизод.
Суть ситуации, сложившейся во время сплошной коллективизации, автор в эпилоге характеризует так: «Вся жизнь в Тиханове поднялась на дыбы, как норовистая лошадь». Этот полный экспрессии образ знаком читателю. Вспомним начало двенадцатой главы романа «Поднятая целина»: «Жизнь в Гремячем Логу стала на дыбы как норовистый конь перед трудным препятствием». Что угадывается в этом сходстве метафорических сравнений? Стремление типизировать процессы, происходившие в ту пору в деревне? Желание подчеркнуть, что сплошная коллективизация осуществлялась по одному сценарию и на Дону, и на Рязанщине? В таком случае что нового дает роман Б. Можаева по сравнению с шолоховской «Поднятой целиной»? Такие вопросы не могут не возникнуть на уроках. Однозначный ответ на них вряд ли возможен. Они требуют раздумья. Нужны и внимательное чтение, и глубокая аналитическая работа. Только в этом случае ученикам будет интересна авторская версия «перелома».
Отметим прежде всего, что Б. Можаев, как и М. Шолохов, дает возможность высказаться мужику, по отношению к которому и было совершено насилие. Среди множества высказываний ученики выделили такие:
Если уж зудят руки у начальства, так они все равно перекроят по-своему.
Напрасно упираешься, Андрей. Все равно свалят. Одними налогами задушат.
В этой жизни мы перестали быть хозяевами. Нас просто загоняют в колхозы, как стадо в тырлы. И все теперь становится не нашим: и земля, и постройки, и даже скотина… Все чужое. И сами мы тоже чужие…
Разве есть такое место, где можно пересидеть, пережить эту чертову карусель?
Куда жаловаться?
Такие… не токмо что амбары, души нам повывернут.
Омманут, мужики. Ей-богу, завлекут и омманут.
Это как же иттить в колхоз? Добровольно на аркане?
Прижмут - пойдешь.
Как видим, каждый по-своему осмысливает тот разлад, который начался с коллективизации, но ощущение безнадежности, безысходности сквозит в каждом высказывании. Главную опасность мужики видят в отчуждении их от земли. Острее всех это почувствовал Андрей Иванович Бородин:
«- Не то беда, что колхозы создают; беда, что делают их не по-людски, - усе скопом валят: инвентарь, семена, скотину на общие дворы сгоняют, всю, вплоть до курей… Все под общую гребенку чешут, все валят в кучу. Нет, так работать может только поденщик. А мужику, брат, конец приходит… Мужик - лицо самостоятельное. Хозяин! Мужик - значит, опора и надежа, хозяин, одним словом, человек сметливый, сильный, независимый в делах… За ним не надо приглядывать, его заставлять не надо. Он сам все сделает как следует. Вот какому мужику приходит конец. Придет на его место человек казенный…»
Тревоги, которые высказал Андрей Иванович Бородин, одолевали не только его. Вспомним крестьян из сибирского села Крутые Луки (С. Залыгин. «На Иртыше») - Степана Чаузова, Фофана, Нечая, прислушаемся к их разговорам на мужицких посиделках. Их донимают многие вопросы. «Вот объясни мне, Ягодка Фофан, - допытывался Нечай, - к примеру, я нонче утром слажу с печи, похлебал щей, после - подался в колхозную контору. Спрашиваю: «Что мне, товарищ мой начальник, робить?» Ты подумал, пораскинул: «Подавайся, Нечай, по сено… За Иртыш». А назавтра снова у тебя спрашиваю: куда ты меня определишь?.. Так неужто я после того крестьянин? А?! По-крестьянски-то я с вечера обмечтал, как запрягу, да как мимо кузни проеду… Я кажинный день зараньше себе отмерил, день за день, и вся линия моей жизни складывается. А тут? Ты, значит, будешь думать, а я - сполнять. Год, другой минул - из тебя уже какой-никакой начальник вылупился, ты командовать привычку взял, а я - как тот поросенок с рогулькой на шее: в одну дырку мне рогулька ходу не дает, в другую - и не думай, ходи, где позволено. Так ведь люди - не поросята, их по одной стежке не погонишь, они - разные».
Вот философия жизни истинного крестьянина! Примечательно, что Нечай вступил в колхоз одним из первых, чтобы ясно видеть, что выбрал, а не чувствовать себя «овечкой». Внутренняя свобода, независимость в суждениях, делах и поступках, сама возможность распорядиться собой, своей жизнью, загодя «обмечтать», что делать с утра, - вот что стоит, по мнению С. Залыгина, за словом «хозяин». И в этом он солидарен с В. Беловым, Б. Можаевым, Ф. Абрамовым, которые всей логикой своих произведений утверждают: есть только два способа хозяйствования на земле - свободный и принудительный. Коллективизация с самого начала покоилась на принуждении.
Коллективизация должна была объединить людей, а она, как показали писатели, их разъединила. «Одни безумствуют, сеют ненависть, другие мечутся, страдают, прячутся», - с горечью отмечает Успенский. Эти наблюдения учителя из романа «Мужики и бабы» заставляют нас вспомнить, как в разоренном доме Клюева «сняли иконы вместе с божницами, раскололи в щепки и сожгли на глазах всего народа». Как спустя несколько дней с тихановской церкви сняли колокола, церковь переименовали в дурдом и потом открыли ссыпной пункт (гл. 7).
«Село затаилось в ожидании новых ударов и бедствий». И они пришли. Б. Можаев рисует крестьянский двор в минуту разорения и горя - идет череда раскулачивания (гл. 11, 12). Сами сцены раскулачивания и выселения знакомы нам по роману «Поднятая целина», и как будто бы в их «драматургии» Б. Можаев ничего не меняет. Он, как и Шолохов, идет от жизни. Тем не менее роман «Мужики и бабы» в этой своей части звучит трагичнее. Можаев изображает то, что осталось за рамками «Поднятой целины»: он показывает, с каким размахом готовилось к операции районное начальство: заседания штаба по раскулачиванию, инструктаж представителя райкома, директивы и т. п.
Рекомендовано «начинать одновременно во всех селах, то есть не дать опомниться, застать врасплох», особо опасных кулаков брать под стражу и отправлять с милицией в райцентр, «семьи из домов выселять, с собой не давать никакой скотины, ни добра - вывозить из дому в чем есть». «Во время раскулачивания по райцентру бесцельное хождение запрещается. Все улицы берутся под надзор. Объявляется боевая готовность номер один - круглосуточно. Оружие и боеприпасы, у кого еще не имеется, взять с утра в райкоме» (гл. 11). Своей директивой райком по существу объявлял чрезвычайное положение в районе, а ликвидация кулачества как класса рассматривалась как боевая операция. Писатель показывает, что буквальное понимание директив - свидетельство абсурдности мышления и действий «активистов от властей». Вспомним, например, что говорит Сенечка Зенин своей жене Зинке: «Какая теперь взята линия главного направления? Вот она, ребром поставлена, - Сенечка пристукнул ребром ладони по столу, - линия на обострение классовой борьбы. На о-бо-стрение! Значит, наша задача - обострять… Пока держится такая линия, надо успеть проявить себя на обострении».
И «обостряли»! И проявляли себя! Убедительнее всего этот мотив выражен в эпизодах, где главным действующим лицом был Возвышаев: собрание актива в Гордеевском узле - гл. 9, заседание районного штаба по сплошной коллективизации - гл. 11, кампания по сплошной коллективизации - гл. 13, крестьянские волнения - гл. 14. Каковы мотивы и логика поведения «активистов от властей»? Почему автор называет их «погромщиками»? Эти вопросы выводят нас к размышлениям о теории, философии, которые исповедовали возвышаевы, поспеловы, зенины.
Из 30-х годов пришло к нам выражение «Лес рубят - щепки летят». В романе «Мужики и бабы» его произносит секретарь райкома Поспелов. Отстаивая теорию «классовой обреченности», он говорит: «Мы расчищаем эту жизнь для новых, более совершенных форм. И оперируем целыми классами. Личности тут не в счет». Действительно, во время сплошной коллективизации личность в счет не шла. Кулаком мог оказаться любой. Так, добирая до плановой цифры, объявили кулаком пастуха Рагулина, был арестован Бородин, отказавшийся «кулачить». Перекрывая «процент, спущенный районом», в Тиханове к раскулачиванию и выселению вместо двадцати четырех семей утвердили двадцать семь. «Дополнительно подработаны», - докладывает Зенин Возвышаеву, - «столяры Гужовы» и «кустарь-одиночка, некто фотограф Кирюхин». «Молодцы!» - одобряет Возвышаев. «Орел!» - говорит он о Зенине.
Подобная «подработка» была в духе времени. «Лишняя трагедия» никого не беспокоила, напротив, она украшала плановую отчетность. Яркий тому пример - диалог из повести С. Антонова «Овраги».
«- Неловко, Клим Степанович, кулаков много - два и две десятых процента.
Не может быть!.. Ты что, позабыл, что мы с Острогожским райном соревнуемся! Они к октябрьским шесть процентов раскулачили, а у нас два и две десятых?! Ты, я гляжу, сильно мужиков жалеешь. Вчера в Ефимовке уполномоченного по заготовкам избили. В больнице лежит. Кто бил? Бедняки? Какие они бедняки, если они уполномоченных бьют. Не бедняки они, а подкулачники. Перепиши их всех - и будет у тебя еще полпроцента».
У «торопильщиков» и «погромщиков» была и своя философия. Наиболее откровенно ее выразил в романе Можаева секретарь райкома комсомола Тяпин. В споре с ним по поводу происходящих в районе событий Мария Обухова употребила выражение «пиррова победа».
«- Полководец был такой в древности. Победу одержал ценой жизни своих воинов и в конечном итоге все проиграл.
На круглом добродушном лице Тяпина заиграла младенческая наивная улыбочка:
Дак он же с войском дело имел, а мы с народом, голова! Народ весь не истребишь. Потому что, сколько его ни уничтожают, он тут же сам нарождается. Народ растет, как трава».
Нельзя пройти мимо еще одного эпизода - выгоняют на улицу, ссылают семью участника гражданской войны, бывшего красноармейца Прокопа Алдонина (гл. 12). Мы видим, как проводят последнюю ночь в родном доме пятеро ребятишек, их мать, как пытались помешать им взять узелок с харчами, как неожиданно умер их отец («Одним классовым врагом стало меньше», - спокойно сказал по этому поводу Зенин), и мы поймем, что значит «раскулачивать без мерехлюндий». «И без пощады». С этими словами невольно связывается концовка романа В. Белова «Год великого перелома»: «…В полевой сумке Скачкова хранился толстый граненый карандаш фабрики имени Сакко и Ванцетти. Заостренный с обоих концов, карандаш этот вызывал у хозяина гордость и самоуважение, один конец был синий, другой красный. Разбирая районные списки и следственные дела арестованных недоимщиков, Скачков пользовался двумя концами. Отмеченные синим концом попадали во вторую категорию, красная птичка садилась напротив первой категории…
Жители деревни Ольховицы Данило Семенович Пачин и Гаврило Варфоломеевич Насонов, помеченные красными галочками, согласно девятому пункту, подлежали немедленному расстрелу».
Леденят душу эти строки.
«Не по-людски» начатая и проведенная, коллективизация обернулась для народа нашего тяжелейшей трагедией. Сколько жизней она унесла, сказать никто не может. Называют разные цифры, причем счет идет на миллионы. Рассказ В. Тендрякова «Пара гнедых» заканчивается документальной репликой: «Уинстон Черчилль в своей книге «Вторая мировая война» вспоминает о десяти пальцах Сталина, которые тот показал, отвечая ему на вопрос о цене коллективизации. Десять сталинских пальцев могли, видимо, означать десять миллионов раскулаченных - брошенных в тюрьмы, высланных на голодную смерть крестьян разного достатка, мужчин и женщин, стариков и детей».
До Федора Абрамова дошла другая цифра: «…20 млн. Это неточно. Людей в России не считают. Свиней, конское поголовье считают, сколько кубов леса заготавливают - считают, а людей не считают.
20 млн. И какие 20 млн. Отборные». Эту дневниковую запись Ф. Абрамова мы находим в черновых материалах повести «Поездка в прошлое», опубликованной в журнале «Новый мир» (1989, № 5). Эта запись заставляет вспомнить строки Александра Твардовского:
Тут ни убавить,
Ни прибавить, -
Золотусский И. П. Исповедь Зоила: Статьи, исследования, памфлеты. - М., 1989.
Агеносов В. В., Маймин Е. А., Хайруллин Р. З. Литература народов России. - М., 1995.
Ерофеев Виктор. Русские цветы зла. - М., 1997.
Бондаренко В. Реальная литература. - М., 1996.
Ожесточенная политическая борьба разделила литературу на два непримиримых лагеря: буржуазно-дворянский с двумя его фракциями, спорившими из-за меры уступок, и крестьянский лагерь, возглавлявшийся вождями революционной демократии, которые боролись против всего дворянского лагеря в целом и в то же время деятельно стремились просветить народные массы. Одновременно революционные демократы старались воздействовать на те потенциально прогрессивные силы, которые можно было вывести из политически пассивного или колеблющегося состояния и сделать хотя бы временными союзниками в борьбе за революционное преобразование родины.
В этих условиях роль художественной прозы была исключительно велика. Прозаическая форма открывала широкий простор для разрешения больших социально-политических вопросов, выдвинутых жизнью, для всестороннего изображения социальных противоречий эпохи, для изучения народной жизни пореформенной поры.
Грани между художественным и научным подходом к жизни заметно стирались в прозе 60-х годов. В особенности ясно это сказывалось в произведениях, посвященных жизни крестьянства и мастерового люда, их хозяйственному быту, их взглядам и настроениям в переломную пору. Здесь художественная проза вступала в тесное соприкосновение отчасти с экономическими науками, отчасти с этнографией, с изучением народной поэзии, с народознанием в широком смысле слова. Традиция физиологических очерков 40-х годов развивалась и крепла. Картины народного быта, очерки народной жизни и нравов приобрели особую популярность в 50-60-х годах, накануне реформы и после нее. Такие картины и сцены, наброски и этюды назывались обычно рассказами, хотя часто и не претендовали даже на художественный вымысел. Границы рассказа и очерка стушевывались, причем очерк выдвигался как один из самых важных и значительных жанров.
Речь шла о создании типического образа «нового человека», и революционные демократы указывали на недостаточность тургеневских методов типизации в этом отношении. Построение типического образа разночинца-демократа 50-60-х годов предполагало правдивое и точное изображение условий и самого процесса формирования его личности, а не только готовых
свойств его характера. Необходимо было также выяснение и художественное изображение типических обстоятельств, в которых протекала деятельность нового героя русской общественной жизни.
Революционным демократам важно и нужно было показать, что самый факт появления «новых людей», передовых разночинцев, не случаен, а порожден реальными условиями русской жизни, что социальный и политический гнет, с одной стороны, подавляет их, препятствует их борьбе, затрудняет формирование революционных натур, а с другой стороны, он же вызывает их к жизни и делает неизбежным их выступление в качестве активной исторической силы.
Так изучение процесса «развития личности» разночинца-демократа в конкретных социальных условиях было выдвинуто как первоочередная задача литературы. Эту задачу разрешили представители молодой демократической литературы 60-х годов, воспитавшиеся под непосредственным влиянием идей Чернышевского и Добролюбова.
Общественной проблематикой, пронизывющией прозы 60х годов, содеражние русского романа не исчерпывается. Под пером Л.Толстого и Достоевского роман становится и соицльно-философским, и психологическим, знаменуя возможности худ постижения русской действительности и человека. Их персонажи живут и в конкретной соц-обусловленной среде, и в прямой соотнесенности с целым миром, с человечеством, и не только современным, но и прошлым и будушем.
Социальность как важное качество прозы 6-х годов обусловила новый всплеск интереса к народу, его материальному и нравственному быту.Исследование народного быта и народных характеров находило свои жанровые ормы, среди которых первенстувующее положение занял очерк-очерки народного быта Успенского, очерки бурсы Помяловского. Очерковый характер имели письма об Осташкове Слепцова, подзаголовок Этнографический очерк сопровждал повести Подлиповцы Решетникова.
Стилистика очерка 60хгодов генетически вязаан с физилологическими очерками натуральной школы: документальность, фактографизм, недостаточность психологических мотивировок. Очерк обеспечивал пощнание среды, обстоятельств, подробностей бытовой сферы народной жизни как необходимый этап в осмыслении перемен в положении русского крестьянина до и после отмены крпепостного права.
Другим важным отличием от физиологического оерка явилась публицистичность прозы 60з годов., ее непосредственная обращенность к читателю, вступление с ним в диалог. Активность авторской позиции обнаруживает себя в системе оценок, комменатирев, суждений, призванных ввести читателя в круг определенным образом идеологически окршенных авторских представлений о происзодяшх событиях. Письмы об Осташкове Слепцов, Путевы письма Якишкина. Худ прием включения автора в сюжет использован в Что делать Чернышевским.
Крупнейший среди этих писателей, Н. Г. Помяловский, в своих повестях «Мещанское счастье» и «Молотов» показал, как под влиянием уроков самой социальной жизни развивается сознание разночинца, как этот новый герой русской истории впервые осознает свою противоположность хозяевам жизни - дворянам, как в нем просыпается плебейская гордость, чувство собственного достоинства и гнев против тех, кто смеет относиться к нему с презрением, хотя и снисходительным, хотя бы даже и ласковым. При этом главная задача писателя заключается именно в том, чтобы рассмотреть внутренний мир героя в развитии, в движении, в процессе созревания тех душевных качеств и свойств, которые делают его «новым человеком». Помяловскому важно было наметить те условия, при которых этот процесс делается возможным и неизбежным.
Самая биография героя, которую рисует Помяловский, должна сразу указать читателю те необходимые и достаточные предпосылки, без которых невозможно было бы превращение человека в разночинца не только по положению и даже не только по убеждениям, но и по характеру, по темпераменту, по складу натуры. Егор Иванович Молотов, герой Помяловского, - сын мещанина-слесаря и воспитанник профессора. Положение взято, таким образом, как будто бы исключительное: разумеется, не всякий разночинец проходил школу первоначального воспитания под руководством ученого и в его семье. Однако для Помяловского дело здесь не в типичности данного частного случая, а в том, что так или иначе, в той или иной форме основательная школа умственного развития является необходимым этапом в формировании разночинца. В этом типичность положения, избранного Помяловским, а не в индивидуальных частностях судьбы его героя. Сын слесаря, он всегда будет ощущать свою кровную связь с народом; воспитанник профессора, вообще человек, прошедший научную школу, он сумеет возвести непосредственное чувство близости к народным низам на степень сознательного убеждения.
Столкновение разночинцев с дворянами порождается не индивидуальными свойствами тех и других, а природой общественных отношений. Социальный антагонизм заложен в природе взаимных отношений между работающим и работодателем; для того чтобы он проявился, нужен только случай. Случай представился, и сразу же наступает конец обывательскому прекраснодушию героя, основанному на обманчивой видимости мирного сотрудничества враждебных сторон.
Герцен спрашивал Тургенева в 1862 году, что сделало Базарова «нигилистом» и обличителем. Помяловский ответил на этот вопрос раньше, чем он был задан. Но за этим вопросом сразу же вставал другой: каков будет жизненный путь разночинца после того, как он осознал свою противоположность людям господствующих классов, после того, как в нем «злость заходила, драться ему хотелось». Помяловский разработал ответ и на этот вопрос, причем разработал его в двух вариантах. Он показал, что «глубокое, беспощадное презренье» к власть имущим, к хозяевам положения, к людям, оскорбляющим плебейскую гордость тех, кто от них зависит, может привести разночинца к элементарному стремлению освободиться от этой зависимости, приобрести личное благосостояние, выбиться из нищеты, «выйти в люди». Это путь Молотова, начавшего «дракой» и злостью и кончившего «благонамеренной чичиковщиной», мещанским счастьем. Возможен и другой путь - полного отказа от всякой «благонамеренности» и всех видов «мещанского счастья», полного презрения и к «порядочному обществу», занятому погоней за чинами и теплыми местечками, и к «квасному либерализму» с его напускным благородством и звонкими фразами. Однако, как показал Помяловский, эта глубокая враждебность ко всем устоям современного общественного строя одновременно может сочетаться с совершенным отрицанием каких бы то ни было нравственных побуждений к социальной активности и борьбе. Тогда это будет путь Череванина, которого Горький считал нигилистом посильнее Базарова,2 путь, приводящий его к душевному опустошению, «сожженной совести», нравственной «торричелиевой пустоте» и «кладбищенству».
При всей противоположности намеченных Помяловским путей, оба они родственны в том отношении, что одинаково далеко уводят человека от социальной борьбы, от стремления к переустройству общества, одинаково ведут к индивидуалистическому перерождению, к общественному «нигилизму». И Череванин, и Молотов - разночинцы, но не революционеры и, по характеру своих социально-этических взглядов, не могут ими быть. Путь Молотова - это, по выражению Горького, путь «превращения героя в лакея»,1 путь Череванина - это путь безнадежно мрачного универсального нигилистического отрицания, глубоко пассивного по своей природе.
Наметив два пути, одинаково безысходные, Помяловский показал их ущербность и порочность и тем самым вплотную подвел демократическую литературу к революционному порогу, который сам, однако, перешагнуть не сумел. Для этого нужно было обладать стройной и ясной революционно-демократической теорией.
Творчество Помяловского и его дилогия, образенная к демократически настроенному читателю. раскрывала трагедию людей, так и не сумевших стать настоящими новыми людьми. Причину драматизма судьбы своих героев Помяловский видел втом, ЧТО ОНИ ПРЕДПОЧЛИ ЛИЧНОЕ БЛАГОПОЛУЧИЕ БОРЬБЕ С СОЦ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ, подчинились обстоятельствам. Такое понимание зависимости характера от обстоятельств раскрыто в повестях Мещанское счастье и Молотов.
В дилогии Мещанское счастье отчетливо просматривается то новое, что внес в поэтику романа Помяловский. Сам автор указывал на традиции Тургенева, видевшего в романтическом начале человека признак богатой, возвышенной натуры. Если тергуневский роман завязывался любовной интригой, то в Мещанском счастье она только намечена. Изучение соц условий, формирующих личность, анализ их и приговор несправедливо устроенной жизни -вот что составляет предмет изображения в повестях Помяловского.
В очерках бурсы авторская точка зрения вторгается в повествование и становится необходимым его атрибутом, а образ автора - его композиционном центров. По функции образа автора очерки бурсы близки к губернским очеркам Щедрина, хотя структура последних гораздо сложнее. Очерки бурсы - рассказ писателя о своем детстве, поднимающийся до больших соц обобщение, разоблачающий пагубное воздействие бюрократической системы в сфере образования и воспитания молодого поколения. В быте, нравах бурсы, описанных в жесткой натуралистической манере, воссоздана атмосфера деспотихма, господсвующая в России.
Самое значительное произведение Слепцова повесть Трудное время (1865), где показана судьба разночинца в годы реакции и кризиса демократического движения середины 1860-х годов. В художественной системе автора этого широкомасштабного повествования, ставящего коренные вопросы переломной эпохи (положение народных масс, идейная борьба либералов и демократов, духовное развитие женщины, проблемы семьи, личного счастья), соединились свойственные магистральному течению отечественной прозы общезначимость проблематики и психологизм, документализм зарождающегося русского «физиологического очерка», сдержанный лаконизм стиля и опыт оппозиционной публицистики с ее тайнописью и «эзоповым» иносказанием. Тесно связанная с художественным творчеством публицистика Слепцова (фельетоны, статьи, циклы-обозрения) в резко обличительных тонах воспроизводят атмосферу деспотизма, шпионажа, общественной пассивности и закрепощенности, включая в ткань текста сцены, диалоги, беллетристические фрагменты, письма и дневники, прибегая в полемических целях к различным ролевым маскам («благонамеренный», «недовольный» и т.п.). В начале 1870-х годов Слепцов пишет драматические произведения очеркового характера (Пролог к неоконченной драме, Бабье сердце, В трущобах, Сцены в мировом суде); публикует несколько глав общественно-политического романа Хороший человек (1871, не закончен), в которых картины жизни народа в России и за рубежом сочетались с критическими зарисовками представителей господствующих сословий. Остался неосуществленным также замысел романа Остров Утопия. Личность и творчество Слепцова оказали существенное влияние на развитие революционно-демократических и социально-критических тенденций в русской литературе 19 – начала 20 вв., особенно на формирование ее бытописательного очерка и сатирической публицистики.
РЕШЕТНИКОВ
С повести "Подлиповцы" (1864) началось широкое признание самобытного
таланта Решетникова. Молодой, в сущности, еще начинающий писатель смело,
необычно, с поразительной яркостью рассказал о жизни народа. Эта тема вошла
в русскую литературу еще в конце XVIII века. После Радищева почти каждый из
крупных писателей обращался к ней. Постепенно складывалось истинное
представление: народ - творец истории, но он бесправен - и в этом его
трагедия. А одновременно передовая русская литература указала конкретный
источник этой трагедии - крепостничество, самодержавие и освящающая режим
насилия казенная церковь.
За двенадцать-пятнадцать лет до Решетникова тема народа получила
неоднозначное освещение в повестях Григоровича "Деревня" и "Антон Горемыка"
и в "Записках охотника", "Муму", "Постоялом дворе" Тургенева.
Григорович подчеркивал, как падает нравственный уровень народа под
воздействием бесчеловечных условий существования. Доведенные до крайней
степени нищеты и забитости, крепостные и сами усваивают грубость,
жестокость, равнодушие. Григорович предостерегал: крепостничество опасно не
только для духовного развития народа, но и для самого существования его,
ибо грозит физическим вырождением и даже вымиранием целых групп
деревенского населения.
Тургенев же исходил из убеждения, что века крепостнического рабства не
иссушили души народной. Как он полагал, именно в народных низах, в
крестьянстве сохранились самобытные, ценные черты национального характера
русского народа. Это парод правдолюбцев, мечтателей и поэтов, незаурядных
администраторов и, может быть, великих реформаторов,- таков конечный вывод
Тургенева.
Казалось бы, два несовместимых подхода к одной теме: кто же тут прав?
Решетников в "Подлиповцах" объединил внешне взаимоисключающие соображения.
Правда в том, что поэзия народной жизни - это лишь возможность, которой не
дано осуществиться при существующем положении. А чтобы она осуществилась,
надо освободить парод. Тогда и раскроются его природные задатки.
С потрясающей силой Решетников представил сначала нищету, забитость и
невежество своих героев из убогой, в шесть избенок, деревеньки Подлипной,
затерявшейся в предуральской глухомани. Истощенные поля дают скудный
урожай. Хлеба - даже с осиновой и липовой корой - хватает до середины зимы.
От бескормицы шатаются лошади, а коровы дают молоко, которого едва достает
детям. Постоянное недоедание переходит у подлиповцев весной в настоящий
голод: "Поплачешь, погорюешь, да и скосишь травку божью, измелешь и ешь так
с горячей водой". Зверь в лесах перевелся, да и нечем его взять. Промыслов
никаких нет.
Как ни бьются, как ни изворачиваются подлиповцы, они не могут
заработать более трех рублей за сезон. А из чего платить подать? За
крестины, свадьбы, похороны? Нищета, безысходность придавили подлиповцев:
"Не слышится веселого говора, не слышится песен, у всех точно какое-то
горе, какое-то болезненное состояние".
Подлипная вырождается, близка к вымиранию. Решетников не побоялся
сделать такой вывод из своих наблюдений. Он, естественно, не винит
крестьян: вина лежит на властях, допустивших потрясающее обнищание русской
деревни. Нужда, постоянные поборы, безысходность лишают крестьян жизненной
стойкости. Постоянное недоедание подкосило их силы. "Пища мучит всех, -
возвращается вновь и вновь Решетников к главному вопросу. - Настоящий хлеб
едят редкие с месяц в год, остальное время все едят мякину с корой, и от
этого у них является лень к работе, болезнь, и часто все подлиповцы лежат
больные, сами не зная, что с ними делается, а только ругаются и плачут".
Может быть, деревня Подлипная - какая-то особенно незадачливая в
Российской империи? Нет, оказывается, таких деревень много. Или подлиповцы
не умеют работать? Но разве кто-нибудь научил их чему-нибудь сверх того,
что они усвоили от отцов, дедов, прадедов? "Растолкуй этим людям как
следует, по-человечески, что нужно делать, они примутся и сделают еще
крепче городского мастера,- полагает Решетников.- В этом я ручаюсь". И
азартом, с выдумкой, на совесть.
«ДЕРЕВЕНСКАЯ» ПРОЗА 60-80-х годов
Понятие «деревенская» проза появилось в начале 60-х годов. Это одно из наиболее плодотворных направлений в нашей отечественной литературе. Оно представлено многими самобытными произведениями: «Владимирские проселки» и «Капля росы» Владимира Солоухина, «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы» Василия Белова, «Матренин двор» Александра Солженицына, «Последний поклон» Виктора Астафьева, рассказы Василия Шукшина, Евгения Носова, повести Валентина Распутина и Владимира Тендрякова, романы Федора Абрамова и Бориса Можаева. В литературу пришли сыновья крестьян, каждый из них мог сказать о себе те самые слова, которые написал в рассказе «Угощаю рябиной» поэт Александр Яшин: «Я есть сын крестьянина… Меня касается все, что делается на этой земле, на которой я не одну тропку босыми пятками выбил; на полях, которые еще плугом пахал, на пожнях, которые исходил с косой и где метал сено в стога».
«Я горжусь тем, что я вышел из деревни», - говорил Ф. Абрамов. Ему вторил В. Распутин: «Я вырос в деревне. Она меня вскормила, и рассказать о ней - моя обязанность». Отвечая на вопрос, почему он пишет в основном о деревенских людях, В. Шукшин сказал: «Я не мог ни о чем рассказывать, зная деревню… Я был здесь смел, я был здесь сколько возможно самостоятелен». С. Залыгин в «Интервью у самого себя» писал: «Я чувствую корни своей нации именно там - в деревне, в пашне, в хлебе самом насущном. Видимо, наше поколение - последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о нем и его решительной переделке в течение короткого срока - кто же скажет?»
Не только память сердца питала тему «малой родины», «милой родины», но и боль за ее настоящее, тревога за ее будущее. Исследуя причины острого и проблемного разговора о деревне, который вела литература в 60-70-е годы, Ф. Абрамов писал: «Деревня - это глубины России, почва, на которой выросла и расцвела наша культура. Вместе с тем научно-техническая революция, в век которой мы живем, коснулась деревни очень основательно. Техника изменила не только тип хозяйствования, но и самый тип крестьянина… Вместе со старинным укладом уходит в небытие нравственный тип. Традиционная Россия переворачивает последние страницы своей тысячелетней истории. Интерес ко всем этим явлениям в литературе закономерен… Сходят на нет традиционные ремесла, исчезают местные особенности крестьянского жилища, которые складывались веками… Серьезные потери несет язык. Деревня всегда говорила на более богатом языке, чем город, сейчас эта свежесть выщелачивается, размывается…»
Деревня представилась Шукшину, Распутину, Белову, Астафьеву, Абрамову воплощением традиций народной жизни - нравственных, бытовых, эстетических. В их книгах заметна потребность окинуть взглядом все, что связано с этими традициями, и то, что их ломало.
«Привычное дело» - так названа одна из повестей В. Белова. Этими словами можно определить внутреннюю тему многих произведений о деревне: жизнь как труд, жизнь в труде - привычное дело. Писатели рисуют традиционные ритмы крестьянских работ, семейные заботы и тревоги, будни и праздники. В книгах много лирических пейзажей. Так, в романе Б. Можаева «Мужики и бабы» обращает на себя внимание описание «уникальных в мире, сказочных заливных приокских лугов», с их «вольным разнотравьем»: «Любил Андрей Иванович луга. Это где еще на свете имеется такой же вот божий дар? Чтоб не пахать и не сеять, а время подойдет - выехать всем миром, как на праздник, в эти мягкие гривы да друг перед дружкой, играючи косой, одному за неделю намахать духовитого сена на всю зиму скотине… Двадцать пять! Тридцать возов! Если и ниспослана русскому мужику благодать божья, то вот она, здесь, перед ним расстилается, во все стороны - глазом не охватишь».
В главном герое романа Б. Можаева открывается самое сокровенное, то, что писатель связывал с понятием «зов земли». Через поэзию крестьянского труда он показывает естественный ход здоровой жизни, постигает гармонию внутреннего мира человека, живущего в ладу с природой, радующегося ее красоте.
Вот еще одна подобная зарисовка - из романа Ф. Абрамова «Две зимы и три лета»: «…Мысленно беседуя с детьми, угадывая по следам, как они шли, где останавливались, Анна и не заметила, как вышла к Синельге. И вот он, ее праздник, ее день, вот она, выстраданная радость: пряслинская бригада на пожне! Михаил, Лиза, Петр, Григорий…
К Михаилу она привыкла - с четырнадцати лет за мужика косит и равных ему косарей теперь во всем Пекашине нет. И Лизка тоже ведет прокос - позавидуешь. Не в нее, не в мать, в бабку Матрену, говорят, ухваткой. Но малые-то, малые! Оба с косками, оба бьют косками по траве, у обоих трава ложится под косками… Господи, да разве думала она когда-нибудь, что увидит эдакое чудо!»
Писатели тонко чувствуют глубинную культуру народа. Осмысляя его духовный опыт, В. Белов подчеркивает в книге «Лад»: «Работать красиво не только легче, но и приятнее. Талант и труд неразрывны». И еще: «Для души, для памяти нужно было построить дом с резьбою, либо храм на горе, либо сплести такое кружево, от которого дух захватит и загорятся глаза у далекой праправнучки.
Потому что не хлебом единым жив человек».
Эту истину исповедуют лучшие герои Белова и Распутина, Шукшина и Астафьева, Можаева и Абрамова.
В их произведениях нужно отметить и картины жестокого разорения деревни, сначала во время коллективизации («Кануны» В. Белова, «Мужики и бабы» Б. Можаева), потом в годы войны («Братья и сестры» Ф. Абрамова), в годы послевоенного лихолетья («Две зимы и три лета» Ф. Абрамова, «Матренин двор» А. Солженицына, «Привычное дело» В. Белова).
Писатели показали несовершенство, неустроенность повседневной жизни героев, несправедливость, чинимую над ними, их полную беззащитность, что не могло не привести к вымиранию русской деревни. «Тут ни убавить, ни прибавить. Так это было на земле», - скажет об этом А. Твардовский. Красноречива «информация к размышлению», содержащаяся в «Приложении» к «Независимой газете» (1998, № 7): «В Тимонихе, родной деревне писателя Василия Белова, умер последний мужик Фауст Степанович Цветков.
Ни одного мужика, ни одной лошади. Три старухи».
А чуть раньше «Новый мир» (1996, № 6) опубликовал горькое, тяжелое размышление Бориса Екимова «На распутье» со страшными прогнозами: «Нищие колхозы проедают уже завтрашний и послезавтрашний день, обрекая на еще большую нищету тех, кто будет жить на этой земле после них… Деградация крестьянина страшнее деградации почвы. А она - налицо».
Подобные явления позволили говорить о «России, которую мы потеряли». Вот и «деревенская» проза, начавшаяся с поэтизации детства и природы, кончилась сознанием великой утраты. Не случаен же мотив «прощания», «последнего поклона», отраженный и в названиях произведений («Прощание с Матерой», «Последний срок» В. Распутина, «Последний поклон» В. Астафьева, «Последняя страда», «Последний старик деревни» Ф. Абрамова), и в главных сюжетных ситуациях произведений, и предчувствиях героев. Ф. Абрамов нередко говорил, что Россия прощается с деревней как с матерью.
Чтобы высветить нравственную проблематику произведений «деревенской» прозы, поставим перед одиннадцатиклассниками такие вопросы: - Какие страницы романов и повестей Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Астафьева, Б. Можаева, В. Белова написаны с любовью, печалью и гневом? - Почему первопланным героем «деревенской» прозы стал человек «трудолюбивой души»? Расскажите о нем. Что тревожит, беспокоит его? Какие вопросы задают себе и нам, читателям, герои Абрамова, Распутина, Астафьева, Можаева?